-->

Когда улетают журавли

На нашем литературном портале можно бесплатно читать книгу Когда улетают журавли, Плетнёв Александр Никитич-- . Жанр: Советская классическая проза. Онлайн библиотека дает возможность прочитать весь текст и даже без регистрации и СМС подтверждения на нашем литературном портале bazaknig.info.
Когда улетают журавли
Название: Когда улетают журавли
Дата добавления: 16 январь 2020
Количество просмотров: 258
Читать онлайн

Когда улетают журавли читать книгу онлайн

Когда улетают журавли - читать бесплатно онлайн , автор Плетнёв Александр Никитич

Александр Никитич Плетнев родился в 1933 году в сибирской деревне Трудовая Новосибирской области тринадцатым в семье. До призыва в армию был рабочим совхоза в деревне Межозерье. После демобилизации остался в Приморье и двадцать лет проработал на шахте «Дальневосточная» в городе Артеме. Там же окончил вечернюю школу. Произведения А. Плетнева начали печататься в 1968 году. В 1973 году во Владивостоке вышла его первая книга — «Чтоб жил и помнил». По рекомендации В. Астафьева, Е. Носова и В. Распутина его приняли в Союз писателей СССР, а в 1975 году направили учиться на Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького, которые он успешно окончил. А. Плетнев был участником VI Всесоюзного совещания молодых писателей, где его произведения получили высокую оценку. Он лауреат Всесоюзных премий имени Н. Островского и ВЦСПС.

Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 71 ВПЕРЕД
Перейти на страницу:

— А где прялка с гребенками?

— Верка забрала, шерсть прясть.

Помнится, отец приказывал:

— Ребяты, марш портки из воды тянуть!..

Вытаскивали из нахолодавшего озера гниловато-скользкую, с терпким запахом коноплю, расстилали сушить, а потом до самой зимы в огороде хряпала мялка, стукотели толкачи. Мяли, толкли, трепали, скручивали в кудели — пыль клубами, от кострики весь огород серый. Мать, заходясь в кашле, вычесывала самую мелкую кострику и всю зиму засыпала и просыпалась за прялкой. К весне заносили в хату стан, натягивали кроены — основу. Тах-тах, тах-тах — била мать почти день и ночь, уплотняла уток на основе. К началу лета выстилала холсты по траве выбеливать, а Николай или Михаил караулили их, чтоб не пожевали коровы. И как хотелось пробежать босиком по этой хрустящей полоске!

К осени надевай серовато-зеленую конопляную обнову; портки и рубаху с самодельными деревянными пуговицами. Это тебе и нижнее и верхнее. Носи, смены не проси — порвется не скоро. Покойничек Юрий с крыши конюшни сорвался, часа два на подоле провисел, пока не сняли.

— Чудно, — удивился Николай. — На дворе трактора гудели, а в хате ткали.

— Сжечь надо эту муру. — Михаил поднял челнок, гладкий, как кость, отполированный руками многих поколений женщин. — Сжечь и золу развеять.

— Что ты все жечь да бить?..

Михаил промолчал, потом резко открыл дверь в хату, откуда пахнуло плесневелой сыростью и гнилью, прошел по истлевшим половицам к окну, сел на лавку.

— Проходи, солдат, в красный угол.

— В тот? — грустно пошутил Николай, показывая в левый от дверей, где краснели доски пола, пропитанные мочой.

— В любой — ты дома.

Дома. А ведь тосковали они вдалеке об этой избе, видели во сне ее ребристый, крытый кольями потолок, по-старушечьи печальное чело печки, устало осевшей на один угол, двухэтажные нары из наплоско отесанных березовых жердей, широкий подоконник — эту своеобразную площадку, на которую так тянуло в предзимние слякотные дни, когда ноги в «сапогах» из собственной кожи не выдерживали улицы. Уткнув головенки в мутные стекла, высиживали долгие часы, наблюдая за какой-нибудь нахохлившейся синичкой, за воробьями, деловито копошащимися в бурьяне, за косо мелькнувшей сеткой припозднившихся с отлетом скворцов. Да мало ли что могут увидеть детские глаза, если все в эти глаза просится?

— Дома… — Николай заглянул на печь, кирпичи которой были им же вытерты до тусклого блеска, а теперь покрыты толстым слоем пыли. — Помнишь, осенью Илья по ранению приходил? Спать ложится — пол лопатой поскребли, овчин накидали. Разделся, а нижнее — белое-белое…

— Ну, — продолжил Михаил. — Гадали, как не вымазать его. С Вовкой к Потапову сена ходили просить. Тянем вязанку и хвастаемся, мол, братке на постель дали.

— Как же мы тут вмещались?

— Черт его знает, — удивился Михаил. — Мелкие были. Теперь всех собрать — не вошли бы… Никак не вошли бы…

— Чего об этом? Теперь всех не соберешь.

— Ага. Все теперь закончилось. Половина на земле, половина в земле. Широко места заняли. Иди, Коля, сядь сюда. — Михаил положил руку Николаю на плечо. — Ты тоже жив остался случайно. Тифом тогда мало кто не болел, а ты — свирепо. Из больницы привезли, да, знать, недолеченного. Тебя опять всего жаром взяло. Прямо как на углях пекло. Все на работе, а я тебе мокрую тряпку на лоб — и весь уход. Ты хохочешь в бреду, овчины с себя сбрасываешь. Бабка Кожурлиха вошла. Не водой, говорит, мочой тряпку надо… Ну, своей мне не хватало, под теленком полоскал. А ты серый-серый. Мать придет, голосит… Жутко.

— Ладно, чо об этом?..

— Ну. К весне поправляться стал. В корыто купать положили — что зайца, обклеванного воронами. Голода потом терпеть не мог, аж кричал…

— Хватит, Миш…

— Хватит. Вот ты на шахты думаешь. Дело жизненное, ступай. Но смотри, Коля, там опасно, а нам больше нельзя беду в семью пускать. Нельзя, — Михаил решительно стукнул кулаком по лавке, строжая монгольским лицом. — Мать беречь надо. У ней же сердце изорвано в клочья.

— Может…

— Нет, иди. От этого никуда не денешься — жизнь. Письма только чаще пиши, приезжать будешь. Она и будет жить от радости до радости. Верка — баба душевная, все ладом будет, не обидим.

Через глубокий, как крепостная бойница, оконный проем слабо проникал свет исходящего дня. В закругленных углах, за печкой копились сумерки, и Николаю казалось, что вот сейчас войдет отец и станет готовить к ночи лампу, потом повалят с работы братья, землянка наполнится приглушенным смехом, говором, начнут рассаживаться по лавкам, кто полезет на печь, кто на пары: «Подвинься, барии, разлегся». — «Сам медведь». — «Не балуй!» — предупредит отец, и все будут ждать ужина и сна.

Но ничего этого нет и никогда уже не будет. И сам Николай сидит тут — ни гость, ни хозяин. Сейчас вот уйдет, и больше не ступит сюда его нога. Михаил снесет избушку, останется от нее куча земли вперемешку с гнилым хворостом и кольями.

Но Михаил ее не снес, приспособил под погреб, огородил от скота, потолок подпер — добрый погреб получился. Из стен и крыши затопорщился бурьян.

…Николай потом уже с шахты приезжал в Ново-Икорецкую через год, через два. Ольга все собиралась с ним поехать, по так и не собралась — то на курорт путевку покупала, то в дом отдыха. Ее как-то — Николай это чувствовал — его родия не интересовала и жизнь его прошлая — тоже. Ему почему-то хотелось, чтоб полуземлянка еще стояла, долго стояла, и ловил себя на мысли, что ждет, когда подрастут дети, чтобы обязательно им показать. Уезжая от Михаила, всякий раз как-то неловко говорил;

— А ты хорошо это… с погребом-то придумал: не мочит, и зимой хорошо, и летом. Подремонтируй, если чего…

И еще думал Николай: как исчезнет избушка, так и все — мало что в Ново-Икорецкой по-живому будет напоминать о погибших братьях, об отце — от Ново-Икорецкой их времени ничего уже не осталось, вся она сменилась до последнего кола и двора: не стало лошадей и телег, новые скотные базы. И уже давно не колхоз, а совхоз. И сама местность — степь вроде та и не та: климат и люди переделали все. Рощи не стали вырубать на дрова (газом да углем топят), и они разрослись, а все равно засухи участились. Болота, где топли лошади, распахали, а озеро поусохло.

— Нет, братишка, это не памятник, — догадался Михаил о заботе брата сохранять землянку.

— Ну а как же? — удивился Николай тому, что думают они одинаково. — Что делать-то?

— Не знаю. Мы с тобой и так братьев помним, а нашим детям избушка ничего не напомнит, не расскажет. Да и стоять-то ей осталось — как ни подпирай… Говорил тебе, на кладбище что-то сладить надо.

Подросли дети, привез в Ново-Икорецкую.

— Вот, — привел к избушке, — дедушка ваш жил тут, мы и все ваши дядьки, на войне которых убили.

— Где жили?! Тут же нельзя жить, — удивился четырнадцатилетний Алексей.

— Теперь нельзя, а тогда жили.

— А сколько комнат? Одна? В одной комнате тринадцать коек? — допытывалась младшая Нина. — Как в пионерском лагере, да?

— У нас не было коек.

— На сене спали, да? Ой, хорошо! Мы в походе на сене спали.

— Дядьки ваши, понимаете, братья мои, тут жили, бабушкины сыновья. Погибли. Пятеро.

— А нам в школе говорили — в одной семье шестеро погибло. Давай зайдем в комнату.

— Нет, не надо заходить — пыльно там, вымажетесь. И опасно, крыша вот-вот проломится.

— Мы тогда купаться пойдем.

И пошли, а Николай стоял, и дыхание что-то у него стало перехватывать. Думал же он завести детей в избушку, да понял, что им это не надо, прав Михаил: ничего она им не напомнит. Им надо рассказывать, много рассказывать, как это делают в школе. И все равно для них одинаково, что родные дяди, что те, про которых говорили в школе. «Ну вот, хотел чувство передать детям, чтобы боль моя в них жила, а оно не передается», — с горечью думал Николай.

Вечером пожаловался Михаилу: вот, мол, память болючая на нас кончится, а уж в детях она, память, будет газетной, митинговой: дескать, Родину они спасали, и как жили, росли — тоже из книг узнают.

1 ... 52 53 54 55 56 57 58 59 60 ... 71 ВПЕРЕД
Перейти на страницу:
Комментариев (0)
название