Южный Урал, № 27

Так оно и было сделано. В альманахе «Наши дни» № 2, где напечатана была «Неделя», Константин Петрович отсутствует, — я восстановил весь этот кусок уже в отдельном издании. В праве ли я был вывести Константина Петровича только в конце повести на том лишь основании, что он ранее мне не нужен? Канонов здесь, конечно, не существует. В той картине общества, которая нарисована в «Неделе», этой фигуры интеллигента явно не хватает, и отказаться от нее из-за соображений сюжетно-композиционных было бы неправильно. Но когда я постарался втиснуть, Константина Петровича куда-либо в первые главы, у меня ничего не вышло. Мало сказать, что эта фигура была бы там лишней, она нарушила бы лад повести, плавность ее поступи.

Такие же соображения удержали меня и от того, чтобы дать первую встречу Климина и Стальмахова где-то в начале повести, в экспозиции ее. И разве встреча в тюрьме не могла исторгнуть из глубины их душ эти воспоминания о первом их знакомстве?

К сожалению, у меня не сохранилось экземпляра со всей остальной правкой Сергея Антоновича Клычкова. Правка эта была не велика, но помню, с каким вниманием рассматривал я каждое из исправлений, — слишком длинное предложение иногда оказывалось разбитым на два, и получалось лучше; эпитет слишком напыщенный и лишний убирался, — все делалось бережно и всегда к стати.

Впоследствии литературная борьба развела нас с С. А. Клычковым далеко друг от друга, но я сохранил к нему теплое чувство благодарности и при случае выразил его в печати.

«Неделя» была принята в журнал «Красная новь». Но редактор журнала А. К. Воронский, когда я пришел для разговора с ним, поставил меня в известность, что повесть моя пойдет не в журнале, а во втором номере альманаха «Наши дни». Я не протестовал, вопрос о месте напечатания казался мне маловажным. Опыт убедил меня впоследствии, что это так и есть.

Разговаривая с А. К. Воронским, я спросил его, есть ли такое место, где писатели-коммунисты встречаются друг с другом.

— А зачем, это нужно? — спросил он с неудовольствием.

Меня удивил этот вопрос. То, что писатели-коммунисты должны встречаться для обсуждения вопросов литературы, мне казалось чем-то само собой разумеющимся. И, помолчав, я сослался на Устав партии, предусматривающий создание партийных фракций в беспартийных организациях.

Он улыбнулся.

— Это совсем другое, — сказал он. — А наибольшее количество писателей-коммунистов находится в группе «Кузница».

Он назвал писателей Филиппченко, Герасимова и Кириллова, тогдашних руководителей группы «Кузница», стихи которых я уже читал.

— Но вы ведь пишете совсем иначе, чем они, и вам друг друга не понять. Да и почему коммунистам нужно объединяться отдельно? — спросил он. — Сейчас лучшие произведения написаны как раз писателями беспартийными, вам, кстати, есть чему у них научиться. Так еще долго будет.

Он назвал ряд писательских имен, из которых мне знакомы были только Пильняк и Всеволод Иванов, но оба они, по моему разумению, писали совсем не похоже друг на друга. Я считал, что учиться у Пильняка мне не к чему. Я выразил это свое мнение и добавил, что писателям, стоящим за советскую власть, следовало бы объединиться.

— Все эти группы и объединения совсем не нужны писателям, — сказал мой собеседник.

Я ушел озадаченный. Спорить с умудренным опытом литератором я не решился, а согласиться с ним не мог. Между прочим, в этом разговоре таилось, конечно, зерно наших будущих литературно-политических разногласий.

Осенью 1922 года, когда я с очередным рапортом вошел в кабинет комиссара, Вячеслав, приняв мой рапорт, спросил, показывая газету, — не помню, «Известия» или «Правду»:

— Погляди-ка, здесь какого-то Лебединского называют, уж не родственник ли твой?

Я взял газету. Это была статья о литературе, в которой, наряду с другими именами молодых писателей, упоминалось и мое имя.

— Это обо мне! — ответил я со смущением и, понятно, с некоторой гордостью.

— О тебе? — спросил он с удивлением.

Мы жили рядом, дружили, он имел основания удивляться.

— Помнишь, ты зимой пришел ко мне, и я сказал, что готовлюсь в институт Красной профессуры?

Он удовлетворенно кивнул головой. Человек добрый и благородный, он сам был очень сдержан и ценил подобную черту в других людях. Некоторые особенности его характера и облика воспроизведены мною в повести «Комиссары» в образе начальника военно-политических курсов Арефьева.

Читатели старшего поколения, наверно, помнят, какой успех выпал на долю «Недели». Эта небольшая повесть за недолгое время стала любимым произведением, что в какой-то степени объясняется также и тем, что появилась она до «Чапаева» и «Железного потока», до «Цемента» Гладкова.

Теперь, оглядываясь назад, видно, что повесть моя, при всех ее несовершенствах, удовлетворила уже назревшую у читателя потребность в осознании советской жизни. Выступая с новыми произведениями, мне самому пришлось впоследствии соперничать с «Неделей».

При той редакционной правке, которой «Неделя» подверглась в «Красной нови», следы моей неопытности все еще сохранились в первых изданиях. Так, например, о том, как коммунисты после партийного собрания поют «Интернационал», было сказано, что «эта песня красным карающим ангелом летит над городом».

Художнику, оформившему первое издание «Недели», так понравился этот ангел, что он поместил его багрово-красного, с факелом в руке на обложке книги, после чего я и убрал его совсем из текста.

Я не переставал при последующих изданиях работать над стилем повести и, в частности, убирать из текста подобного рода «перлы» художественной словесности. И думаю, что поступал правильно, — даже такой признанный мастер русской литературы, как И. А. Бунин, продолжал неустанно до самой своей смерти работать над своими, казалось бы, совершенными и давно уже написанными произведениями.

Отделывая язык «Недели», совершенствуя его, я при этом сохранял общую романтическую приподнятость стиля, в которой, как я уверен и сейчас, выразилась неповторимая прелесть той эпохи.

«Неделя» была первым моим произведением, которое я сумел дописать до конца. Успех книги позволил мне выделить, и прежде всего для самого себя, некоторые существенные элементы своего опыта. Всей своей дальнейшей творческой работой я проверил их и сейчас с радостью стремлюсь поделиться этим опытом с молодыми писателями.

Всякий, кто прочтет эти мои воспоминания, заметит, что «Неделя» возникла как бы от полноты ощущения жизни. А полнота эта обусловлена не только молодостью, но и тем, что я жил в ту эпоху единой жизнью с народом, с революцией, со всей молодой советской страной, поднявшей на весь мир знамя коммунизма.

Мечтая стать писателем, собирая материал для будущей своей повести, я с жаром и вдохновением вел политическую работу в Красной Армии, участвовал в жизни своей партийной организации. Эта прямая и непосредственная связь с жизнью есть обязательная предпосылка полноценного существования писателя, обязательная предпосылка полнокровного творчества. Стоит упомянуть, что одна из последующих моих повестей, также имевшая успех, — повесть «Комиссары» возникла как художественное обобщение периода моей работы в военной школе.

Потому, впоследствии, при дальнейшем развитии литературной деятельности, когда без профессионализации обойтись уже было невозможно, я старался сохранять связь с жизнью страны, с народом, с социалистическим строительством. Так было на заводе им. Владимира Ильича, где я работал руководителем рабкоровского кружка и редактором стенной газеты; на фабрике им. Калинина, где я руководил пропагандистским кружком; на заводе «Красный богатырь» в Москве и на «Красном путиловце» в Ленинграде, где я вел партийную работу; на Сталинградском тракторном, где в 1931 году находился в составе выездной бригады «Правды», и в годы коллективизации, когда я с журналистскими заданиями бывал в колхозах Украины и Кубани, на Северном Кавказе — в Кабардино-Балкарии, Караче и Осетии. Во время Великой Отечественной войны я служил в ополчении, а потом работал военным журналистом. Всюду, куда меня приводил интерес к жизни, или где я оказывался в силу обстоятельств, я все, что видел и чувствовал и наблюдал, о чем раздумывал, выражал в повестях, рассказах и очерках. Не все из них совершенны, но рядом о тем, что напечатано, существуют записные книжки, где хранятся мои живые впечатления.