Через триста лет после радуги (Сборник)

Шофер достал бумажки из ящичка.

— Пойду машину сдавать.

Сашка вышел из кабины. Обогнул машину, вплотную подошел к шоферу.

— Ты что, шутишь? — Он остановил за телогрейку собравшегося было уходить шофера. — Ты объясни все-таки.

— Дорогу видел? Одному по ней можно ездить? А такие, как ты, не спешат.

Шофер резко вырвал телогрейку и пошел прочь.

— Эй, постой! — крикнул Сашка.

— Сапоги и ватник оставь себе… путешественник. — Шофер вошел в управление.

Сашка двинулся за ним. Длинные коридоры были пусты и тихи.

Сверху слышался треск машинки. Сашка поднялся наверх по деревянной скрипучей лестнице.

В крохотном кабинете сидела женщина.

— Вам кого?

— Начальник есть? — спросил Сашка.

— На связи. По коридору направо.

Сашка пошел. В комнате по коридору направо пищала морзянка, хрипел динамик, и на двери висела краткая вывеска: «Посторонним! В радиорубку! Категорически!»

Сашка остановился у двери.

— Сорок пятая. Сорок пятая. Как слышите? Прием. Кто на рации? Здравствуйте. Хавелев! Да, Хавелев! Прием. Принято. Двенадцатая. Хавелев, вызываем двенадцатую. Прием.

Сашка отошел к стенке, закурил.

— Что? — взорвалось за дверью. — Как ушли? Всех каюров на поиск. Сколько пропало? Оленей сколько? Все? Третьи сутки? Под суд! Под суд тебя отдам, Димитренко!

Радиошум и энергичный голос Хавелева бушевали за стенкой, куда вход был категорически…

Сашка прислонился к стене, решил ждать.

— …Ничем не могу помочь, — выслушав Сашку, сказал товарищ Хавелев, свирепого облика грузный мужчина. Весной! Весной я тебя ждал, дорогой товарищ. Весной были люди нужны.

— Не так меня поняли. Я спрашиваю совета: как проще выбраться, чтобы попасть на восток.

— Ты что: странник? — изумился Хавелев.

— Сексурдах. Мне надо на Сексурдах.

— Сек-сур-дах! Значит, не просто странник. Завтра наш бот идет вниз по реке. Там порт. Попробуй оттуда.

— Спасибо, — сказал Сашка.

— Я за спасибо бродягам не помогаю.

— А за что вы им помогаете?

— Поможешь завхозу. Доплыть. Получить. Погрузить.

— Договорились.

— Ночевать в общежитии. Разыщете сами. Пока!

— Спасибо все-таки, — сказал Сашка.

— Весной приходи, — буркнул вслед Хавелев. — Весной мы странников хорошо встречаем.

Сашка шел по улице, поглядывая по сторонам. Увидел вывеску: «Смешанный магазин». Зашел. В магазине, где справа консервы, а слева ситцы, было пусто. Потом откуда-то из-за стенки медленно выплыла продавщица.

— Новенький! — удивилась она. — Новый человек, убей меня гром. И сразу же за спиртом пришел, а?

— Нет.

— Тогда что же?

— Сапоги, — сказал Сашка. — Размер сорок три. И рюкзак. Вон тот за семь пятьдесят.

Прямо на крыльце он снял кирзовые разбитые сапоги и натянул болотные резиновые. Поставил старые сапоги рядом с крыльцом. И возле примостил опустевший чемодан.

В свитере, болотных сапогах он превратился сразу в видного парня, каким и был когда-то во времена соревнований и тренировок.

Продавщица выплыла на крыльцо.

— Приезжий. Непьющий. И, наверное, холостой, — определила она.

— Точно, — ответил Сашка.

Продавщица неторопливо с головы до ног осмотрела его оценивающим женским взглядом. Сашка встретился с ней глазами, усмехнулся.

— И красивый какой, — заключила продавщица.

Она ушла и тут же вернулась:

— Держи!

— Что это?

— Дефицит. Штормовка на «молнии». И брюки из непромокаемой ткани. Размер твой.

Сашка посмотрел на этикетку. Отсчитал деньги.

— При магазине живу, — сказала вслед продавщица. — Заглядывай вечерком.

Сашка обернулся.

— Телевизор вместе посмотрим. — Продавщица засмеялась.

Сашка месил грязь. Улыбался.

Черный остроносый дощаник шел вниз по реке. Был пасмурный день, ветер гнал по серой воде мелкую, но упорную волну, и берега были под стать этому дню — черные торфяные обрывы, поросшие мелкой сосной Приполярья.

На руле сидел бывалый мужик в полушубке, под полушубком ковбойка без пуговиц, всезнающий прищур узеньких глаз.

— Приезжий, — сказал мужик. — Тебя для чего ко мне посадили? Чтобы я плыл не один. Не отъединяйся.

Хватаясь за борта лодки, Сашка перебрался на корму. Мужик вытащил неизменный «Прибой», молча предложил Сашке. Закурили.

— Как зовут?

— Александр. Саша.

— Меня Василий, Васька Феникс — это и есть я. Феникс — это птица такая.

— Почему Феникс?

— Возникаю из пепла жизни. Судьба норовит обратить меня в пепел. Через судимости, алименты или статью сорок семь пункт «Г» КЗОТ, А я, обманув судьбу, возникаю.

Сашка усмехнулся.

Резкая стремнина подхватила лодку и понесла, прижимая к берегу. Мелькали торфяные берега, огромные завалы — груды стволов, нагроможденных весенним паводком. Неожиданно мотор зачихал и замолк. Васька Феникс неторопливо наклонился к мотору, почесал в затылке. Лодку разворачивало по течению и прибивало к берегу.

— Смотри, на завал несет, — спокойно предупредил Сашка.

— Может, проскочим, — беспечно отозвался Феникс.

— Заводи!

Феникс глянул на стремительно приближавшийся завал и начал лихорадочно пинать заводной рычаг. Лицо его побелело. Сашка взял загребное весло, подошел к борту лодки и стал отгребать, но было поздно. Со скрежетом, треском лодка трахнулась о завал, и тотчас струи воды ударили в днище и стали наклонять лодку, клокочущая струя запихивала ее под нагромождения стволов. С обезьяньей ловкостью Феникс вспрыгнул на борт и стал хвататься за ослизлые бревна. Сашка одной рукой сдернул его обратно в тут же уперся веслами в завал. Вздулись жилы на шее.

— Заводи! — заорал Сашка.

— Счас! Счас! Если удержишь, так я заведу, — дрожащими руками Феникс вывинтил свечу и стал продувать цилиндр.

Лицо Сашки было темно-красным от напряжения, огромные жилы вспухли на лбу. Лодка вибрировала.

— Чистого бензинчика бы сейчас в цилиндр, сразу схватит, — шептал Феникс.

Сашка молчал.

Весло с треском лопнуло, и в тот же миг застучал мотор.

Несколько минут лодка вибрировала на месте и наконец медленно пошла от завала.

— Силен ты, однако, — удивился Феникс. — Прошлый год шесть человек под завал угодили. Неделю его разбирали, чтобы, выходит, трупы извлечь..

Сашка молчал. На месте Феникса маячило только зыбкое пятно, из которого летели трескучие, полные радости от пережитого страха слова.

— А еще в позапрошлом, значит, году был такой случай…

— Дерьмо ты, — перебил Сашка. — Никогда ты не возникал из пепла. Ты так и родился в пепле, дерьмо собачье.

Стучал движок, мелкая злая волна била о борт лодки. Надвинув капюшон штормовки на брови, Сашка сидел, зажмурив глаза. Лицо его было мертвенно-бледным.

Берег стал ниже, и все реже стояли низкорослые, искривленные морозом и ветром деревья. Тундра вгрызалась в них.

Шаваносов и незнакомец вышли на тундровую равнину. Невдалеке маячили сглаженные горы.

— Не в этих ли горах ваша цель, Шаваносов?

Шаваносов молчал.

— Не бойтесь. Маршрут к вашей птичке умрет в моем сердце.

— Гуси! — показал Шаваносов.

Низко над тундрой, вытянувшись косяком, тяжко летела гусиная стая. Незнакомец вскинул винчестер, повел стволом. Грохнул выстрел. Один гусь сломался в полете и, кувыркаясь, упал на землю.

— Вот и ужин, — весело сказал незнакомец.

На близком бугре возникла человеческая фигурка.

Вскоре они сидели у эвенкийского чума. Эвенкийка кормила грудью младенца, мальчик лет семи не спускал с них глаз, а старый худой эвенк говорил о дороге:

— Не надо туда ходить, — эвенк махнул рукой на дальний хребет. — Его зовут Крайний Камень. Дальше шибко худое место. Озер много, рыбы много, ягеля для оленя много — ходить нельзя.