Похищение Луны

Да не смутится покой ее жениха в Месопотамии!

Хочется хоть месяца два сохранить верность Анне-Марии. Анна-Мария — прямая противоположность Элен. Вот это настоящая вакханка. Сладость ее объятий не забыть мне и на том свете. (И теперь, когда пишу эти строки, кажется мне, что сердце мое затопил бурный поток крови). По-моему, нет ни ада, ни рая. Возлюбленная — вот настоящий рай!

Зимой прошлого года мы провели с Анной-Марией целую неделю в Шварцвальде. Бегали на лыжах. С каким бесстрашием неслась она, бывало, с гор к бездонной пропасти! Вечером возвращались в горный отель… Так же решительно она скидывала свой белый спортивный костюм. (Он очень шел к этой белокурой фее). Обнажалась, подобно Фрине, любовнице Праксителя, в день олимпиады.

Элен, ты совсем не похожа на эту вакхическую красавицу. И все же я безмерно люблю задумчивые тени на твоем лице, Элен, синие круги, что время от времени ложатся под твоими глазами, — свидетели бессонных ночей.

Видно, они заглянули в темные пропасти, эти глаза. Хочу навеки остаться с тобой, как брат с сестрой, а не как мужчина с женщиной.

Я пресытился блондинками.

Первый день они кажутся скромными. Но проходит второй, третий вечер, и они уже начинают принимать на шезлонге позы львиц (стерегут свою жертву).

Элен Ронсер! От бенедиктина запылали даже твои бледные щеки, и ты вчера вечером растянулась, как львица, устремив на меня затуманенный взор. Но я вспомнил, что я грузин, и призвал на помощь того мудреца, который завещал: «От женщины будь подальше, иначе ты ей уступишь».

Париж, 20 апреля.

Сегодня с утра чудесное настроение. Утро — совсем как у нас. Ни малейшего ветерка, ни одной тучки, грозящей дождем. Гуляя на площади Консерватории, встретил нашего старика почтальона мосье Гренара.

Он направлялся к моей квартире. Мосье Гренар еле тащит кожаную сумку. Он скоро уйдет на пенсию и не будет больше носить мне письма от матери.

— Вам письмо, мосье Эмхвари, — говорит он и долго роется в сумке костлявой рукой.

Я не выдерживаю:

— С Кавказа, мосье Гренар?

— Нет, мосье.

И протягивает мне открытку.

Всего несколько строк:

«Милый, ты спрашиваешь, что привезти для меня из Парижа? Не надо ничего. Довези лишь ту горсточку волосков, которые еще остались в твоей шевелюре.

Анна-Мария Фестнер».

Ну и чертовка эта Анна-Мария!

А ведь правильно подмечено: в Париже я совсем облысел. Только зубы и уцелели. Вся продукция здешней кулинарии и химии не смогла сокрушить мои абхазские зубы.

Париж, 21 апреля.

Сегодня, как и ежедневно, я просмотрел 14 газет. Спорт, дерби, политика, самоубийства, Ллойд-Джордж вещает, как пифия, Гинденбург грозится, Лига наций проповедует, и весь мир бряцает оружием.

Писатели-пацифисты поют аллилуйю. (Лаять на войну стало ремеслом пацифистов.)

У Франции, оказывается, десять тысяч самолетов, Япония спустила на воду еще один дредноут, какой-то немецкий химик изобрел газ, которым можно удушить большие города.

Приятная история, нечего сказать! Весьма приятная! В Месопотамии опять появилась саранча. (Следовало бы изобрести газ для уничтожения саранчи, иначе как бы жених Элен Ронсер не умер с голоду в Месопотамии. Ведь если саранча сожрет все злаки, не сможет же мосье Ришпен питаться стерлингами?)

Сегодня вечером в цирке выступает индийский факир. Будет босой танцевать на лезвиях сабель. Надо непременно пойти посмотреть.

Элен сообщила мне, что в конце месяца возвращается ее жених и что затем они на целый год отправятся в Италию.

Итак, мосье Ришпен скоро приедет!.. Меня смешит, что Элен зовет его «женихом», Не подходит это ни к его возрасту, ни к сложению. Даже на фотографиях он выглядит пузатым коротышкой…

Короткие, тупые пальцы совсем не похожи на когти хищника. А все же эти пальцы сплели сеть от Стамбула до Тигра и Евфрата!

Малоазиатские народы обливаются потом ради обогащения мосье Ришпена. Кто знает, слезами и кровью скольких племен орошено то бриллиантовое колье, которое он подарил Элен. На это колье можно было бы купить небольшое княжество.

Сеть протянута от Стамбула до Евфрата. Сидит сейчас мосье Ришпен где-нибудь в Мосуле или Эрзруме, повсюду расставлены силки, и корявые пальцы виртуозно разыгрывают бизнес.

Итак, еще месяц.

Я не хотел бы играть роль нетерпеливого любовника. Пускай приезжает, — там будет видно…

Вот только одно: хотелось бы хоть раз доказать Элен, что ни к чему не обязывающий флирт тоже имеет свою прелесть (впрочем, некоторым парижанкам он не по вкусу). Я сам понял это слишком поздно, потому и была отравлена радость моей любви к Эльзе Файлер, Антуанет Гризон, Мабел Гамильтон, Эльвире Фоконьери. Я забыл, что любовь похожа на ингурский мед: если его вкусить слишком много — непременно отравишься. (Ведь ингурский мед отравил легионы императора Помпея, пришедшего грабить Колхиду. Впрочем, так им и надо!)

Элен Ронсер, мне хочется сохранить тебя как мою возвышенную любовь.

Иногда, когда мы выходим из метро и я помогаю Элен подниматься по лестнице тоннеля, я тесно прижимаю ее к себе. И тогда Элен окидывает меня взглядом своих зеленых, как у ящерицы, глаз, и я в нерешительности, что мне читать в этом взгляде: удивление или упрек? «Когда мы дома, ты держишься на расстоянии, а на людях ведешь себя так бесцеремонно», — будто бы говорит он мне.

Элен Ронсер! Останься в моем сердце как бескорыстная любовь к далекому. Уже три часа, спокойной ночи, Элен!

Париж, 22 апреля.

Интересно, может ли человек прожить без любви, я подразумеваю — без плотской любви? А что же тогда воспевали Петрарка, Данте и Руставели?

Вчера на Итальянском бульваре мое внимание привлекла высокая дама в черной вуалетке, в черном шелковом костюме.

Это было вечером, в тот час, когда Большие бульвары полны разряженных парижанок.

Не знаю, почему в пестром карнавале парижских красавиц меня заинтересовала именно эта женщина. Она появилась среди них, как гостья из мира призраков.

Поравнявшись с нею, я осторожно, очень осторожно взглянул на нее. Заметила, немного ускорила шаг, остановилась у витрины, залитой электричеством.

В зеркальном стекле наши взгляды встретились. Улыбнулась и быстро отошла от витрины, смешалась с толпой.

Нарядная толпа источает аромат духов, сверкает драгоценностями, настоящими и поддельными. Мимо проносятся фиакры, автомобили, автобусы, переполненные женщинами, мужчинами, детьми.

Я испытываю острое чувство одиночества, и мне кажется: только вот эта женщина может рассеять мою гнетущую меланхолию.

Ага, черная вуалетка опять остановилась у витрины! Кто-то в коричневой шляпе стал рядом с ней. Она отошла, отвела взгляд и торопливо пересекла бульвар. Тот продолжал свой путь. Я переждал, пока прокатилась людская волна, и тоже перешел на другую сторону.

Все сильнее гнетет одиночество. Кажется, будто весь мир превратился в пустыню.

Я уже не вижу черную вуалетку, глаза мои устали искать ее.

Вокруг мелькают омнибусы, авто, велосипеды, открытые напудренные шеи, накрашенные губы, оголенные плечи, стройные ноги, полные или узкие локти. И тела в колыхании шелков дразнят взоры прохожих. Блеснет улыбка на лице, блеснет и исчезнет.

Голубые, черные, карие глаза сверкают здесь и там — глаза и бриллианты… Руки, плечи, груди, щиколотки ног. Полчища парижанок на Больших бульварах столицы! И ради благоденствия и праздной жизни этих красавиц по всему миру протянуты сети.

От Стамбула до Мосула, от Мосула до Тегерана, от Тегерана до Калькутты, от Калькутты до Тибета, от Тибета до края света искусно расставлена сеть. И сидят лысые, пузатые Ришпены с короткими тупыми пальцами и ловят в свои капканы многомиллионную Азию…

Оставив ликующий Итальянский бульвар, иду переулками — сам не зная куда. Хочется уйти подальше от людей. Может быть, набреду на пустынный сад, на одинокое дерево. Сесть бы под этим деревом и смотреть в глаза темной ночи…