Собрание сочинений.Том 5. Дар земли

— Не подведем, Алексей Матвеевич! — задорно сказала Надя. — Обсуждаем, как лучше провести местную автоматику.

Мужчины, продолжая разговор, пошли дальше.

— Более чем странно! — громко говорил Груздев. — Щелгунов сообщил мне по телефону, что Карягина срочно вызвали на комиссию Совета Министров по текущим делам. Хитер Петр Георгиевич! Потом при случае похвалится: был в нефтяном районе, а что на завод не заехал, постарается забыть.

— Живет одной жизнью с коллективом, в любое время суток найдешь его в цехе, — сказала Пучкова, задумчиво глядя вслед директору. — Сколько женщин готовы разделить с ним и горе и радость, а он нефтехимией увлекся, как девушкой. — Лицо Полины порозовело, похорошело, и Надя поняла, что она любит Груздева, и смутное чувство не то ревности, не то досады шевельнулось в ее душе. — Он радуется, когда его товарищи по работе растут, — словно оправдывая свой порыв, продолжала Полина. — Вот я… Он заставил меня поступить в Тимирязевскую академию и все сделал для того, чтобы я ее окончила, — а потом вернулась сюда.

— И вы вернулись ради Алексея Матвеевича?..

— Нет. Не подумайте чего-нибудь! Впрочем, ради него я поехала бы даже в Антарктику. Он во мне такое горячее, сердечное участие принял, и я его обожаю. Да, именно обожаю! — с вызовом повторила Полина давно изгнанное из обихода словечко.

— Что же Алексей Матвеевич сделал для вас? — спросила Надя через несколько дней, снова обходя вместе с агрономом Полиной ее тропически влажные владения.

Вместо того чтобы валяться на песочке у реки, плавать и опять блаженно млеть на солнышке, она часами пропадала в мастерских цеха КИП, наблюдала за пультами в операторных: искала решение задачи своего проекта.

Пучкова оказалась заказчиком толковым, но нетерпеливым, критиковала, подсказывала, назначала сроки.

— Вы совсем не даете нам времени подумать! — упрекнула ее Надя.

— Нельзя ждать: детки мои требуют.

— Детки ваши совсем не плохо себя чувствуют, — заметила девушка, любуясь необыкновенно мощными огуречными листьями.

— Листья что! Главное — огурцы такие вкусные и душистые, будто растут в открытом грунте. — Полина потянула унизанную огурчиками плеть из мокрой гальки вместе с белыми, словно отмытыми корешками. — Ни порошинки земли! Посажу обратно, и растение даже ничего не почувствует. Или вот эти красавицы… — и так же легко Пучкова вытащила из гравия розу с густомахровыми полураскрытыми бутонами.

Надя ахнула от сожаления, а Полина улыбнулась и спокойно посадила куст обратно.

— Завтра распустится вовсю, но попробуйте-ка потревожить ее в грунте во время цветения!

Девушка потянулась к цветку — понюхать — и испуганно отшатнулась: в нежных лепестках барахталась пчела.

— На тридцатиметровые взрывоопасные «самовары» влезать не боишься, а пчелы испугалась! Клинский огурец требует опыления, поэтому здесь у нас пчелы. Ставим по одному улью на каждую теплицу. — Полина легонько тряхнула цветок, помогая пчеле выбраться. — Все-таки вялые они тут: сильно истощаются от нашего жаркого и влажного климата. Мы для них зеленые ветки приносим. Вон букеты в бочках с водой: орешник, береза, ива. Пчелы берут с них белковый корм для своей детки. Зимой голые метлы привозим; стоя в воде, они выкидывают листья, и пчелкам легче дышать.

Зачерпнув ладонью гравий из стеллажа и пропуская его меж пальцев, Надя вспомнила, что ничего не сказала Юлии о своей встрече с Ахмадшой в Скворцах. Отчего не сказала? Странно встревоженная, она присела на скамейку у прозрачной стены теплицы и, глядя на широкие, как лопухи, листья, снова требовательно, даже капризно, спросила:

— Так что же сделал для вас Алексей Матвеевич?

— Разговор не для рабочей обстановки, — возразила Пучкова, однако села рядом и задумалась, деловитая в косынке и халате-спецовке с подвернутыми рукавами и большими карманами, набитыми всякой всячиной: и ножницы оттуда выглядывали, и концы шпагатов, и какие-то бумажные пакетики.

На строгом лице ее с прямым носом и кругленьким подбородком блестели, как роса, капельки пота. Вероятно, в юности она выглядела очень хорошенькой.

— Я уже сказала вам, что училась в Тимирязевской… — нерешительно заговорила Полина, но вдруг круто повернулась и спросила: — Что вы думаете о любви? Какое у вас представление о ней?

Надины представления о любви были пока довольно смутны. Правда, она знала дружную жизнь своих и теперь еще влюбленных родителей, жизнь Семена Тризны с его Танечкой, а главное, помнила наставления матери: Дина Ивановна начала подготавливать дочку к вступлению в жизнь, едва она вышла из подростков.

— Истинная любовь бывает в жизни только раз, — говорила она ей, а позже в различных вариациях подтверждала вывод, сделанный из собственного опыта.

Но многое в окружающей среде свидетельствовало об ином… Стремление юного существа разобраться в сложной житейской путанице приводило к новым разговорам, и мать всему находила объяснение: пережитки в сознании людей, плохое воспитание.

До сих пор Надя никем по-настоящему не увлекалась, встреча с Ахмадшой впервые растревожила и взволновала ее. Может быть, сердце ждало именно его.

— Любовь, вероятно, самое красивое и сильное чувство, а в нашем обществе она должна быть еще прекрасней, потому что у нас нет узкого, личного счастья, — заговорила Надя, по-прежнему вглядываясь в зеленый сумрак, где желтели звездочки цветов и слышно было смутное жужжание пчел. — Советский человек находит радость в работе, и у него непременно должна возникнуть потребность разделить эту радость с дорогим существом. Не знаю, что лучше — труд по душе или взаимная любовь? Но если они сливаются, то, наверное, это и есть настоящее счастье.

Полина глянула искоса, нетерпеливым движением сжала руки.

— Но ведь и раньше говорилось: «Горе и радость — все пополам».

— То совсем другое. Я читала в журнале «Америка», как одна большая дружная семья открыла магазин, или о враче, который купил себе частную практику, или о разбогатевших фермерах. У них жены — помощницы мужей, и детей много. Будто бы хорошо, но все, все сосредоточено только на благополучии собственной семьи. Я не хотела бы такой ограниченной жизни. Ни за что! Даже во сне!

Полина невесело рассмеялась. Надя посмотрела на нее удивленно, но продолжала с горячностью:

— Вы сами спрашиваете! У меня нет своего опыта, и я говорю о том, что вижу у других, по книгам сужу. Мне, например, непонятен идеал счастья, который Гончаров увидел в союзе Ольги и Штольца. Я не верю в него. Мне кажется, Ольга была бы счастливее даже с безвольным ленивцем Обломовым. Тут она, по крайней мере, боролась бы за человека, чтобы он не опускался. А со Штольцем? Одни возвышенные разговоры!

— А для себя чего ты хочешь?

— Хочу любви такой, которая окрыляла бы меня и дома и в обществе. Но чтобы прежде всего я чувствовала себя духовно богатым человеком, а уж потом женой и матерью. Мне кажется, без этого нельзя сохранить сердечную привязанность и по-настоящему воспитать своих детей.

— Все совместить трудно. Есть масса мелочей, из которых складывается быт.

— Быт — да. Но его надо наладить силами коллектива, государства. А пока многое зависит от нас самих. У меня уже есть живой пример.

— Кто это? — насмешливо и ласково спросила Полина.

— Москвичка Мария Пушкарева. Помните, в «Огоньке» был снимок: коридор в квартире, вереница калош вдоль стены — от самых маленьких до больших, и мальчик, несущий на место свои калошки. Подпись: «Нас у мамы много». Полная квартира ребят (их около дюжины), но образцовый порядок. А мама моложавая, миловидная, работает инженером, как и ее муж, и нянек никогда не было. Я написала этой женщине и получила от нее письмо. Теперь знаю, в чем секрет.

— В чем же?

— В том, что Мария Пушкарева работает на производстве, в том, что она никогда не ссорится с мужем, и дети их уважают. Для счастья надо не только любить, но и гордиться любимым человеком. И конечно, любовь должна быть одна на всю жизнь!