Плотина

Многое на свете доступно и принадлежит нам, мужчинам. Многое нам дано, и на многое мы способны — на яркий, как вспышка, подвиг и на пожизненный затворнический труд, на громкую славу и на полную безвестность — во имя достойных идеалов. Наверное, мы способны создать новое Солнце, достичь дальних планет и, может быть, даже спасти свою собственную. Мы и творцы, и воины. Мы наделены силой и волей, крепкими мускулами и трезвой, чаще все-таки трезвой, головой.

Многое нам, мужчинам, дано…

А вот счастьем заведует в мире женщина!

Вечером в квартиру Густовых позвонили. Открыла Зоя Сергеевна.

— Моя фамилия Тихомолов, зовут Иваном, я привез вам приветы от отца и от мамы…

Зоя Сергеевна смотрела на пришельца снизу вверх и в первые мгновения не очень хорошо понимала, что с ней происходит. Из каких времен явился этот молодой гигант? Ведь Ваня Тихомолов — это годовалый мальчик, которого соседка Лена Тихомолова давала ей подержать на руках и поиграться. Давным-давно это было, на холодной и неуютной Чукотке.

— Здравствуйте, здравствуйте! — опомнилась наконец хозяйка. И позвала на помощь хозяина: — Коля, иди скорее сюда!

Хозяин дома уже стоял в дверях «балконной» комнаты.

— А ведь это молодой Тихомолов! — сразу узнал он гостя.

— Так точно, Николай Васильевич, — отвечал гость. — Я тоже вас узнал бы.

— Ну, допустим, допустим.

К ужину, ради столичного гостя, собрался весь густовский клан. Юра и гость быстро нашли общий язык, как только зашла речь об осенней тайге и ее красоте; гость тут же попросил показать ему хотя бы один лог. Надя вдруг тоже проявила интерес к тайге и попросилась вместе с ними.

— А что, можно и тебя, и Наташку прихватить, — еще больше оживился Юра.

Николай Васильевич попросил Ивана рассказать о своих стариках: как здоровье, чем живут, к чему готовятся.

— Ну, мама у нас — деятель, — начал Иван.

— Я помню ее в голубом лыжном костюме! — не удержалась Зоя Сергеевна. — Мы все ей тогда завидовали.

— Насколько мне известно из семейных преданий, — улыбнулся Иван, — это был ее самый любимый и чуть ли не единственный наряд того времени. Ну а теперь она в своих брючных костюмах ездит с экскурсантами и показывает подмосковные красоты. Устает, злится, но не бросает. Отец… — Гость немного призадумался, выбирая более подходящие слова. — Отец мой все еще не отказался от своей юношеской мечты: пишет. Я ему не судья, но он и сам понимает, что время упущено… Хотя, в общем-то, в этом деле ничего предсказать и предугадать невозможно. Вот, кстати, его первая — и пока единственная — книжица, он прислал ее вам. — Иван передал небольшую, усеченного формата книжку Николаю Васильевичу.

— За это спасибо! — с чувством проговорил Николай Васильевич. — «Переправа через годы», — прочитал он название. — И с портретом! — продолжал он свои открытия. — Вот говорят некоторые: встретил человека через двадцать или там тридцать лет — и не узнал. А я хоть через пятьдесят узнал бы. Тот же самый Глеб Тихомолов!.. Передай, Ваня, самую горячую благодарность отцу и поздравь его от меня и от всего моего колхоза.

— Все передам, Николай Васильевич, — пообещал гость.

— Раз тут есть слово «переправа», значит, и про саперные наши дела что-то найду?

— Найдете, найдете. Может, даже узнаете кого. Отец — сторонник документализма в литературе. Но это не мемуары, это все же литература. Своеобразное порождение войны, когда писателю можно было ничего не придумывать, не заботиться о сюжете и драматургии — все это делала сама война, великий драматург. От литератора требовались только точное описание, точная психология, честность…

— Ну, честным-то Глеб всегда был, — вставил Николай Васильевич.

— Ему не хватало уверенности, — продолжал Иван. — Эта книжка у него лет десять в столе готовая пролежала. Все не решался. Слишком уж почтительно относился к этой самой литературе. Он ее побаивается, пожалуй, а должен бы покорять. Русский человек вообще очень серьезно относится к литературе.

— Он лучше знает, — осторожно заметил Николай Васильевич, думая о Тихомолове-старшем. — Он смолоду этим жил, изучал, накапливал…

— А время уходило, силы тоже, — вставил Иван. — Многое уходит безвозвратно, и в творчестве — художественном или научном — нельзя топтаться на месте: обойдут другие или сам устанешь от топтанья. К цели надо идти форсированным маршем. В научном мире уже закон: защитил кандидатскую — нацеливайся на докторскую, пробивай необходимые для нее публикации.

— А на дело-то остается время? — спросил хитровато Николай Васильевич.

— Это и есть наше дело.

— Когда дело ради звания… Но не будем спорить — не наша это забота, — сам себя остановил Николай Васильевич. — Я просто рад за Глеба — вот и все. А сын тоже знает, что ему нужно, — так, что ли?

— Примерно так, — согласился Иван.

Книга пошла тем временем вокруг стола по рукам, и самый младший из Густовых тоже прорецензировал ее, ткнув пальцем в портрет автора: «Дядя — хороший». А гость начал рассказывать, по просьбе Нади, столичные новости, главным образом театральные и литературные. Но тут и он сам, и его слушатели вдруг заметили, что особых сенсаций он не произвел. Театральные новшества доносил сюда телевизор, а литературные приносило, как видно, ветром. Правда, книги и здесь были куда большим дефицитом, чем колбаса, а толстые литературные журналы приходили на стройку всего в одном-двух экземплярах, но что сегодня читают и о чем говорят в столице, здесь в общем-то знали. Знали даже то, на ком вторично (или, может быть, в третий раз?) женился знаменитый московский поэт, какие споры кипели вокруг выставки знаменитого, не всеми принимаемого художника, как оценивает критика новый исторический роман известного периферийного писателя, которого почитывают и в столице.

По репликам своих слушателей Иван понял, что ничего решительно нового он им, наверное, не сообщит, и под конец пошутил:

— Ну а теперь расскажите мне, что у нас там в Москве за эти дни произошло?

— Я думаю, сообщили по радио, что мы здесь уложили второй миллион кубов бетона, — предположил Юра.

Между прочим, если бы они послушали в этот вечер московское радио, то как раз об этом бы и услышали.

…Они шли вверх по Сиреневому логу — Юра и Наташа, Надя и московский гость. Сиреневый был выбран потому, что легко проходим для женщин и богат разнообразием природы. Вначале было неясно, пойдут ли с Иваном и другие москвичи, так что учитывалось и это: для большой группы — просторный лог. Надя даже такую разведку провела: «У вас там, наверное, и женщины есть, Иван Глебович?» — «Есть одна, — отвечал Иван. — Но я с удовольствием отдохну от нее». — «Так, может, и нам не навязываться?» — продолжала Надя. Иван, конечно, ответил комплиментом, а Юра зыркнул на сестру с неодобрением: не возникай слишком часто! И Надя покорно умолкла.

В дорогу были наготовлены шанежки — уж если угощать человека Сибирью, так по всей программе! Юра купил бутылку «Сибирской» и бутылку сухого, но перед выходом посоветовался с Иваном, и водку из рюкзака выставил. «Природа и водка — две вещи несовместные», — изрек Иван.

Двинулись в путь под сибирскую частушку-смеховушку, которую исполнили на пару Надя и Юра:

— Это прекрасно! — восхитился Иван. — Я обязательно запишу ее для отца.

— У нас такого на всю вашу семью хватит — только приезжайте да записывайте, — весело пообещала Надя.

— Придется, — сказал Иван.

Они пошли дальше рядом, а Юра — с Наташей.

На южном склоне того хребта, по которому тянется «Юрина тропа», увидали цветущий багульник. Надя кинулась рвать его, чтобы порадовать гостя и, может быть, даже отправить это осеннее сибирское чудо в Москву. Но Иван остановил ее.