Начало времени

— Садись, Карпуша… Пиши протокол…

Пока отец писал под диктовку учителя, тот вполголоса переговаривался с Гаврилой: «Ну что? Класс твой добряк Терентий или не класс?»

Гаврил только головой мотал и отплевывался в сердцах. Марчук ему рассказал, что ему пришлось выдержать бой с комиссаром кордона. Тот хотел взять склад своей заставой. Взять ночью — без лишних глаз. Марчук настоял, чтоб оружие вскрыл мир, да притом на виду у всего села.

Комиссару пришлось уступить доводам учителя.

— Вот это все — наилучшая агитация! Многим мозги прочистит, — сказал Марчук. — Агитация и за СОЗ, и за закрытие церкви… Тем более что уезжает… Герасим Петрович. К старшему сыну.

— Нужно будет сход собрать, — сказал Гаврил.

Комиссар кордона явился в сопровождении еще нескольких красноармейцев с винтовками. За воротами Терентия теснилось уже, почитай, полсела. Друг другу передавали новость, что на дворе Терентия нашли склад оружия…

Марчук пошептался с комиссаром, тот поморщился, сказал: «Ладно». Марчук тут же мигнул мне и Андрейке: «Отпирайте калитку. Пусть люди своими глазами увидят, какие подарки для них берег добряк Терентий!»

Народ, давясь, хлынул в калитку. Мы с Андрейкой едва успели отскочить в сторону.

Потом протокол подписывали Симон, Марчук и отец. Гаврил расстегнул нагрудный кармашек, с важностью похукал на сельсоветскую печать и громко пристукнул ее к протоколу.

Василь подогнал подводу к разложенному оружию. Красноармейцы принялись грузить все на подводу.

Ни на кого не глядя, весь посеревший, на крыльце появился Терентий. Его качало из стороны в сторону, как в сильном хмелю. Тяжело ступал он по ступенькам крыльца, будто оставил не дом, а жизнь свою в этом доме.

Два красноармейца с винтовками шли за ним. Возле стола Терентий остановился, поднял тяжелую голову, тусклыми глазами посмотрел на односельчан.

— Люди добрые, не поминайте лихом… Это все мой приймак Маркелка, царство ему небесное. Сильно, знать, любил я его, что так ослеп на старость лет. Это он со своими хлопцами все… Я и знать не знал… Мне сказал, что — седла. Мол, раздобыл для продажи…

— И что мешки на мельнице взял? И что доски на ящики извел — все это вы не заметили? Такой хозяин — и не заметил! У вас и гвоздь без призору не заржавеет, — с надсадой проговорил комиссар кордона… — В общем, прочитайте и подпишите протокол. Хотя можете не подписывать — ваша воля…

— Що его читать… Все одно, — покачал головой Терентий, откинул со лба прядь седых волос и взял ручку с пером. Не спеша, обстоятельно, как все делал в жизни, подписал бумагу и с осторожностью, чтоб не скатилась, положил ручку возле пузырька с чернилами.

— Прощайте, люди добрые… Мабуть больше не свидимся.

— Пожалуй, —жестко отрезал комиссар и кивнул красноармейцам. Те увели арестованного. Его, Терентия, дом, лучший дом в селе, стал его же тюрьмой.

Отец и Марчук шли домой молчаливые, словно устали после непосильной работы.

Я плелся сзади их с отцовским заступом. Благодаря этому заступу мпе удалось сегодпя побывать на столь необычном зрелище. Поэтому едва кончилось дело на дворе Терентия, я тут же взял из рук отца лопату. Отец был до того рассеян, что, кажется, и вовсе не заметил меня.

— О каком Маркеле толковал Терентий? — наконец спросил отец Марчука.

— А ты его, видать, и вправду не узнал? Это тот атаман, главарь банды, которого тебе убитым показывали. Ты пока на войне был, Терентий тут взял в приймаки какого-то родственничка. Из щенка, вишь, волк зубастый вырос. У Петлюры потом офицером был. Терентий, старая лпса, слушок пустил, что погиб приймак. Так все и считали на селе. А он за границей орудовал. Сколько раз переходил границу! Наши об этом знали. Петря у пего связным был. Да не спешили взять голубчика. Аж пока с отрядом не двинулся. В перестрелке пулю и слопал молодой атаман. Была тут у него в соседнем селе зазноба. У нее и выследили мы его.

— Кто это — мы?

— Ну, кордонники… Какая разница?.. Не сердись, только, Карпуша, все–все расскажу… Эх! Да ладно уж, слушай.

— Помнишь, приезжал ко мне в гости один человек. Я всем говорил — брат. Так все и по сей час считают, что брат. Все, кроме тебя, Гаврила, да кое–кого в городе. Учился я когда‑то с этим человеком; одно время даже квартиру вместе снимали.

На первый взгляд человек как человек. Веселый, на гитаре играл и песни наши, украинские, пел. В молодости много ли нужно, чтоб подружиться? Впрочем, недолго длилась дружба. Присматривался я к этому человеку, и чем дальше, тем больше в нем не душа, а душонка выказывалась…

Есть, понимаешь, Карпуша, такая порода людей. Кому чего, а им славу вынь да положь. Это очень плохой человек, который не о деле мечтает, а о славе. Причем безразлично какой! Лишь бы люди преклонялись, трепетали, по шнурочку ходили б… Вот и Тарасюк — так звали моего… знакомого. Учился — паршиво, бражничал, барышням своей гитарой голову кружил… Вирши ппсал — скверные, а воображал себя поэтом; пел козлиным тенорком, а уже себя видел на оперпоп сцепе. Наконец вытурили его из ученья, подался на фронт, в офицерье пробился. Поймал дурную болезнь, которую потом всю жизнь тайно лечил. Но это уже потом.

…Все, бывало, напьется, в грудь себя кулаком громыхает: это он так Украине в любви объяснялся. А что ему та Украина? Что его вышитая рубашка. Одна декорация. Пустой, бесталанный человек был. А что мнил из себя! То ли второго Петлюру, то ли самого Наполеона. Ожесточился от своей бесталанности и всему белому свету готов был мстить. Никогда человек на земле не работал, ячмень от гороха не отличит, а толковал про власть земли, про душу мужика, которого надо «вызволять». Одним словом, у Украины нет хуже врагов, чем такие друзья ее…

А годы шли. Потерял я след Тарасюка, учительствую, забыл про него. На кой ляд он мне! А тут — заявился, друг закадычный. Так, мол, и так. В Харькове очередной «Союз освобождения Украины» образовался — очередной «эсвэу», одним словом.

Вначале думал — одни шалануты да пьянчужки вроде Тарасюка. А он мне рассказывает про такие дела, что кровь в жилах стынет. Главное — их Румыния и Польша поддерживают. А толк — не меньше, не больше как свергнуть Советскую власть на Украине, оторвать ее от Советской России, сделать ее самостоятельной на словах, а на деле — запродать ее тем же польским генералам да румынским помещикам… Целая организация с подпольной налаженной связью…

— Зачем, спрашиваю, ты мне это рассказываешь? Или ты не знаешь, что я партейный.

— Знаю, говорит. Очень хорошо знаю. Именно как партейный ты мне нужен! Пока учительствуй, а там — князем будешь!..

Сам себя он, наверно, видел царьком… Понимаешь, Карпуша, каждый ограниченный и подлый человечишка полагает, что все люди господом богом устроены по их образу и подобию. Что все такие же завистливые, злые, продажные. Ограниченный человек, если он еще к тому и подлый — из себя мнит бог весть что! Все и всё — перед ним ништо. И все на свете — для него! Богатство, слава, власть… Такой человек ядом зависти готов все вокруг затопить… А прикидывается человеколюбцем, радетелем общественного блага…

Одним словом, смекнул я, что дело у них серьезное, что все они у заграничной банды, как вошь на аркане. А главное, я понял: упускать момент нельзя. Прикинулся, что поддаюсь вербовке, мол, и впрямь обижен, что чином меня партия обошла…

Короче, рекомендовал меня Тарасюк в свою «спилку», в этот союз негодяев. Взяли с меня слово, что я в селе сколочу ячейку… А главное, я понял — не за–ради ячейки, не за–ради меня ездил Тарасюк в глухое село. Главное, что тут граница. Им нужны были свои люди в пограничной полосе! Потом меня обещал взять в Харьков на «княжескую должность».

Проводил я «брата», а сам в уезд, в гэпэу. Так, мол, и так. Товарищи мой план одобрили. К ним ходить не велели. Сами, мол, явятся, когда нужно будет. Кое–какие явки мне «брат» дал в уезде… Уездным комитетом этих вызволителей и руководил… Кто бы ты подумал?

— А я откуда знаю?