Человек должен жить

Операция шла к концу. Николай ввел Золотову пенициллин со стрептомицином и отошел к белой кафельной стене, тяжело опустился на стул. Он сидел неподвижно, он устал. Устал, как, может быть, никогда не уставал в жизни. Продольные морщинки на его лбу вдруг зашевелились: Николай опять думал о Гринине.

Минуту спустя он осторожно подвигал головой, и я догадался, что ему нужен пирамидон. Я бы мигом сбегал за пирамидоном, но руки были стерильные, да и операция еще не кончилась.

Кожу Николай предоставил зашивать мне, а Михаил Илларионович помогал пинцетами. Золотов обычно отдавал шить кожу Николаю, когда он ему ассистировал. Если бы Золотов знал, что теперь его зашивает студент, да еще проходящий практику в чужом отделении! Я невольно улыбнулся. Теперь-то можно было улыбаться.

Николай подошел к операционному столу, посмотрел, как прилежно Михаил Илларионович сдвигает пинцетами кожу, взглянул на Екатерину Ивановну, которая все еще считала пульс, хотя опасность как будто давно миновала. Улыбка невольно осветила лицо Николая.

Вокруг операционного стола стояли сестры, врачи, няни. Их лица казались торжественными, как и весь вид операционной. Мощная бестеневая лампа в центре, белые кафельные стены, человек на столе и люди в белых халатах вокруг стола. Люди, знающие свое дело… Я был счастлив, что стоял среди них. Рядом с Чудновым. Рядом с Николаем.

Я сделал на животе Золотова наклейку и сказал Николаю:

— Все.

Николай взглянул на меня. В его взгляде я увидел вопрос. Нет-нет, Николай! Не думай! Я нисколечко не обижаюсь, потому что, как и Юрка, я, наверно, тоже не смог бы.

…В самом деле Игорь, кажется, не обиделся, что был только ассистентом. Но сложись обстановка чуть иначе, именно ему пришлось бы докончить операцию, начатую Грининым.

Не удалось Игорю совершить то, что он называл подвигом. Но ведь практика наша еще не кончается. Впереди много дней и ночей.

И вообще — что такое подвиг? Уж, конечно, не операция. Для хирурга это такой же обыденный труд, как для шахтера добыча угля, как для летчика полет. Или, может быть, все они совершают беспрерывный подвиг?

— А теперь Бориса Наумовича можно отвезти в палату, — сказал я, обмывая в тазу руки.

Подкатили каталку, сестры бережно переложили на нее Золотова.

Чуднов подошел к нам. Он крепко пожал мне руку, потом Игорю.

— Вы теперь в общежитие?

— Что вы, Михаил Илларионович! Разрешите нам подежурить у постели Бориса Наумовича, — попросил я.

— Пожалуйста. Конечно! — Он хотел было сказать еще что-то, но не сказал ничего и пошел к выходу.

Екатерина Ивановна пошла за ним. Мы тоже.

— Я буду у себя, — обернулся к нам Чуднов в коридоре. — Думаю, теперь Борис Наумович вытянет, будет жить человек… — Усталой, переваливающейся походкой Чуднов направился в терапевтическое отделение.

Я смотрел ему вслед и думал: «Да, похоже, что человек будет жить. Человек у нас погибнуть не может. А если подчас и погибает, то это же исключение, несчастный случай, в котором повинны и пострадавший и все мы, остальные. Несчастных случаев быть не должно. Их не будет, когда за жизнь людей будет драться каждый. И драться не как-нибудь, а до последнего, как бы это трудно и сложно ни было. В сущности, жизнь везде должна быть так устроена, чтобы люди не могли умирать. Ни телом, ни душой».

Еще минуту мы молча стояли, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Потом заметили, что к нам бежит санитарка.

— Николай Иванович! Хирург из Москвы приехал. Куда его?

— Проведите к Михаилу Илларионовичу, — посоветовал я.

Санитарка умчалась.

Мы видели, как минуту спустя хирург последовал за нею на второй этаж.

— Посмотрим, на чем он приехал? — спросил Каша.

— Давай.

Мы вышли в вестибюль. С доски объявлений на нас глянула выведенная крупными буквами фамилия «Золотов», Да, ведь послезавтра конференция молодых специалистов. Его доклад…

Во дворе, у входа, стояла легковая машина «Москвич» со столичным номерным знаком.

— Надо поискать Юру, — сказал Каша.

Мы обошли всю больницу, но не нашли Юрия и возвратились в вестибюль.

— Ты видел, как его скрутило? — спросил Каша.

По темным оконным стеклам хлестали струи дождя.

Вдруг расплывчатыми пятнами вспыхнули фары автомашины.

— Еще кто-то едет, — сказал Игорь. — Может, Василий Петрович возвращается?

Я отвел взгляд от окна, посмотрел в усталые глаза товарища и спросил:

— А где же все-таки Юрий?

Осторожно, чтобы не потревожить больного, мы зашли в палату. Жена Золотова почтительно встала.

— Что вы! Сидите, пожалуйста, — попросил я.

Золотова стояла и смотрела на нас.

— Гринин, вы здесь? — спросил Золотов, не открывая глаз.

— Да, — ответил я.

— Что вы нашли в стенке желудка?

— Небольшое отверстие.

— А точнее?

— Диаметром ноль четыре.

— Ушили?

— Да, Борис Наумович. Как вы себя чувствуете?

— Очень хорошо… Спасибо вам, Гринин, — не открывая глаз, проговорил он.

Мы проверили пульс, постояли немного и пошли к двери.