Нас ждет Севастополь

— Встреча произошла, можно сказать, случайно, — произнес Уздяков и так облизнул губы, словно конфету разжевал. — Пришла ко мне одна гражданка наниматься на работу. Посмотрел я на нее и глаз отвести не могу. Не женщина, а кровь с молоком! Глаза голубые и такие ласковые… Разговорились… и вот, пожалуйста, Илья Давыдович у ее ног…

— Местная жительница?

— Из эвакуированных. Говорит, что жила на Украине. Но тут она устроилась тоже не плохо. Имеет квартиру из двух комнат, обстановка приличная. Деньги у нее, видимо, водятся. Когда ни придешь, всегда на столе бутылочка, закуска.

— По военному времени, действительно, не женщина, мечта, — согласился Новосельцев, сохраняя серьезный вид.

— У нее есть подруга. Вылитая Афродита. Поет хорошо. Хочет познакомиться с флотским офицером. Я сказал ей о вас. Вы отличный гитарист, а она превосходно исполняет цыганские песни. Чудно бы проводили мы время!

«Сукин ты сын! Что ты мне предлагаешь? Ведь знаешь, что я люблю Таню», — возмутился Новосельцев, но вслух не высказал свои мысли, а только нахмурился и проговорил:

— Сейчас, сами знаете, не до цыганских песен.

— Было бы желание, — махнул рукой капитан, — часок-другой всегда можно выкроить. Тем более, что идти не далеко.

— И желания нет, — довольно резко заявил Новосельцев. — В голове совсем другое.

— Понимаю, — протянул Уздяков сочувственно. — Неудача в Южной Озерейке на всех нас произвела тягостное впечатление. Но что поделаешь, дорогой Виктор Матвеевич, нельзя все время думать об одном и том же, надо давать нервам отдых, разрядку.

Новосельцев досадливо забарабанил пальцами по столу. Ему захотелось сказать капитану, что он пошляк и эгоист, но он опять сдержался. Закурив вторую папиросу, он хмуро произнес:

— Придется вам искать другого для вашей Афродиты. Да и, скажу откровенно, опасно военному человеку заводить знакомства с неизвестными женщинами. Говорят, что немцы знали все о готовящемся десанте в Южную Озерейку. Один шпион сорвал замысел целой армии, погубил немало людей. И каких людей! А шпион, может, была какая-то краля, запродавшаяся фашистам, и цена ей грош в базарный день, а какой-то офицер растаял перед ней и выболтал секреты.

— Вы скажете такое, — натянуто улыбнулся Уздяков, чувствуя, что бледнеет.

Ему вдруг вспомнилось, как он, изрядно подвыпив, бахвалился перед своей любовницей, какой крепкий удар будет нанесен гитлеровцам с моря. Было это трое суток тому назад. Неужели? Нет, не может быть его Женечка такой!

— Вы, Виктор Матвеевич, излишне подозрительны, — произнес он недовольным голосом. — Пусть этими шпионами занимаются контрразведчики. Им и карты в руки.

— И мы дремать не должны.

В этот момент завыла сирена. Уздяков вздрогнул и метнулся к окну.

— Воздушная тревога, — глянув на сигнальную мачту, изменившимся голосом произнес он и поспешил выбежать из кабинета, забыв надеть калоши.

Новосельцев посмотрел па калоши, усмехнулся и не спеша вышел из кабинета.

Тревога оказалась преждевременной. Три вражеских самолета пролетели над бухтой и, не снижаясь, ушли в сторону Фальшивого Геленджика.

Новосельцев проводил их глазами и пошел к пирсу.

Шел мелкий, нудный дождь. Море казалось серым. На палубе, кроме вахтенного матроса, никого не было. После обеда вся команда спала. Новосельцев спустился в каюту и также лег.

Под вечер перестало моросить и на бухту спустился туман. Он затянул берег, море, небо.

Корабли готовились к приему десантников. Все они подошли к берегу и спустили сходни. Когда стемнело, на катер Новосельцева пришел Глушецкий.

Новосельцев обрадованно пожал ему руку.

— Туда? — кивнул он головой.

— Туда, — сказал Глушецкий. — При распределении попросился на твой катер. Можно ребятам грузиться? Все разместятся? У меня шестьдесят человек.

— Всем хватит места. Из Севастополя побольше вывозили.

Глушецкий сделал знак рукой, и разведчики стали переходить по шатким сходням на палубу корабля. Когда на палубу вступил Крошка, матросы переглянулись.

— Вот это моряк! — в изумлении топорща усы, проговорил боцман.

— До клотика свободно рукой достанет, — усмехнулся Дюжев.

Семененко поздоровался за руку с боцманом, как со старым знакомым.

— Ну, як, хлопцы, — весело спросил он матросов, — на цей раз довезете, не растрясете?

— Кого как, — отозвался Дюжев. — У кого на воде ноги жидки, того, конечно…

— Вот я такой, — мрачно вздохнул Трегубов. — Хуже этих волн не придумаешь. Прошлую ночь проболтались на них и сегодня… Бр-р-р. При бомбежке настроение и то лучше.

— Это еще как сказать, — усомнился Дюжев.

Семененко рассмеялся и махнул рукой:

— А по мне все едино — чи мед, чи калина, только мед треба наперед…

Глушецкий взял под локоть Новосельцева и отвел его в сторону от разведчиков.

— Есть такое предложение, — сказал он ему. — Сниматься сейчас же, не дожидаясь общего сигнала. Согласуй со своим начальством.

— А зачем? — в недоумении посмотрел на него Новосельцев.

— Мотив такой. Противник будет ждать корабли в полночь, а мы нагрянем раньше. Возможно, что он не спохватится вовремя — и мы сумеем высадиться без выстрела. Так мне советовал командир бригады. Да и разведчики привыкли втихую пробираться.

— Дельно! — согласился Новосельцев. — Согласую.

Через несколько минут он вернулся с довольным лицом.

— Порядочек! Капитан-лейтенант с полуслова понял.

Он поднялся на мостик и, поставив ручки машинного телеграфа на «товсь», приказал выбрать причальные концы.

Когда вышли в море, подул ветер и разогнал туман. Глушецкий спросил Новосельцева, хорошо это или плохо.

— И хорошо, и плохо, — неопределенно отозвался он. — Хорошо потому, что меньше вероятности наскочить на мину, а плохо потому, что в тумане лучше подойти к берегу незаметно.

Новосельцев сообщил Глушецкому, что в прошлую ночь дивизион морских охотников высадил около Станички батальон Куникова, что Таня в этом батальоне и что при высадке десанта погиб его друг лейтенант Крутов.

Глушецкий спустился в кубрик, который матросы услужливо предоставили десантникам. В кубрике почему-то было темно. Глушецкий прислушался к разговору.

Говорил Лосев, санинструктор роты. В подразделении он появился недавно, но успел за короткое время заработать два взыскания — одно за появление в пьяном виде, другое — за самовольный уход в город. Впрочем, он был парень довольно симпатичный и трудолюбивый. С первых дней появления в роте он организовал стирку белья всем бойцам, хотя это не входило в его обязанности, объявил себя парикмахером и подстриг всех желающих. Особое внимание он почему-то уделил зубам разведчиков. «Залог здоровья — здоровые зубы», — заявил он на вечерней поверке, а утром привел в роту зубного врача, которого не отпускал до тех пор, пока тот не доложил командиру роты, что больных зубами больше не имеется.

— Сделали меня медиком помимо моего желания, — говорил Лосев. — Я был автоматчиком, задело меня осколком, и оказался в госпитале, а потом в запасном полку. Там узнали, что я учился в ветеринарном техникуме, и послали на курсы санинструкторов. Я было отказался, да что с того: наше дело солдатское, прикажут — и выполняй.

— Так ты, оказывается, коновал, — ахнул Гучков.

В кубрике раздался раскатистый хохот.

Рассмеялся и Глушецкий.

— Напрасно ты признался, — давясь от смеха, проговорил кто-то. — Теперь все будут думать, когда лекарства давать будешь, что лошадиную дозу отваливаешь.

Снова все засмеялись, а Лосев на этот раз рассердился.

— Ничего смешного не вижу! Ржете, как жеребцы! Вам и полагается по лошадиной дозе… Карболку буду давать…

Выждав, когда смех стал тише, Глушецкий спросил:

— Ну, как, товарищи, все ли в порядке? Или у кого беспокойно на сердце?

— А чего тревожиться, — отозвался Добрецов. — Я спокоен.

— Как поросенок в мешке, — поддержал его Логунов. — Помолчи уж…

— И неправда! — горячо возразил Добрецов. — Он думает, что раз я необстрелянный, так переживаю… А я в бой рвусь… И меня не закачало…