Стоход

— Сколько надо?

— Да тысячи три.

— Это что ж, по пятьсот рублей с брата?

— Даже меньше, — быстро подсчитал Самох. — Тут нет еще Гниды и Фомы, а с них же тоже полагается.

— Верно! Не одним нам отдуваться! Явдоха, где ты там! — крикнул Гиря, приоткрыв дверь в чулан. — Неси гроши.

— А ты, кум, сдай карты. Случаем, кто зайдет — в очко играем, — распорядился Самох.

— Кто поплетется в такой дождь! — возразил Фисюк. — Иван теперь в удобном закутке живет: и на селе и посередине болота.

— Ага, место как раз по такому времю, — процедил молчавший до этого тесть Барабака, старик, у которого лоб нависал над самым носом, а большие густые усы подпирали, как бы поддерживали, мясистый ноздреватый нос. — Ныкывыдисты придут, так и то можно удрать. Через окно и — на болото.

— Ну, выкладывайте, — торопил Самох.

И на стол полетели полусотки, тридцатки, червонцы.

Только Фисюк не шевелился и безучастно смотрел на растущую кучу денег.

— А ты чего загордился? Особого приглашения ждешь? — спросил его Гиря.

Заскорузлыми черными пальцами Макар поскреб в бороде:

— Дело не дуже благословенное. Я лучше на церкву пожертвую.

— А-а-а! Вот как! — глядя прямо в глаза, придвинулся к нему Тимох.

— Хочешь остаться чистеньким? — привстал тесть Барабака.

А Гиря отвернулся и молча смотрел себе под ноги.

И тут Макар понял, что если он сейчас не подчинится, то никогда больше не вернется домой из этой удушливой, продымленной хаты. Вынув кошелек, Макар долго отсчитывал тройки, пятерки, рубли…

С возвращением Антона Оляна неузнаваемо изменилась. Родной отец удивлялся ее неожиданным выходкам. В огороде она ковырялась только урывками, а все свое время отдавала работе в рыболовецкой артели, организованной этой весной. Вероятно, оттого ее хвалили на каждом собрании и даже на Доску почета поместили как лучшую сортировщицу. И почти каждый вечер успевала сходить на болото, к Антону. Она стала подолгу прихорашиваться перед зеркалом. Конон Захарович давно это заметил и однажды, не выдержав, спросил:

— Ты что ж, замуж собираешься за Маракана? — Он нарочно назвал Антона старой, теперь уже забытой, презрительной кличкой.

Кокетливо заглядывая в зеркало и поправляя платок, Оляна спокойно ответила:

— А я давно уже замужем.

— Да ты шо? З глузду зъихала? — отец грозно глянул на дочь.

— Вот пройдут Чертову дрягву, Антон получит дом и устроим свадьбу.

— А хлопец? А я?

— Вы сами знаете, что Грише Антон будет хорошим отцом. Да и вы не будете в обиде.

— Да я т-тебя! — отец схватил с пакила веревку.

Но ударить не успел. Оляна сама подбежала к нему, раскрасневшаяся, решительная, неузнаваемая.

— Тато! — глядя в упор, крикнула она строго. — Я вас очень люблю, но бояться больше не хочу. Не хочу! Не хочу! Мне надоело всю жизнь кого-нибудь бояться. На-до-ело! — Оляна говорила, все повышая и повышая голос, и последнее слово бросила так громко, так сурово, что Конон Захарович, только вздохнув, тихо сказал: «Тю на тебя!» — и тяжело опустился на лаву.

— В печке борщ, молоко в погребе. Вечеряйте и спите. Я приду поздно, там надо постирать да поштопать, — с порога бросила Оляна.

— Ну, то идем вместе, — уже другим тоном промолвил отец. — Я ж теперь сторожем на экскаваторе…

Оляна удивленно вскинула широкими черными бровями, счастливо улыбнулась и начала подавать на стол.

— Давно бы так, — тепло и радостно сказала она.

Игра на скрипке с каждым днем приносила Грише все новые радости. Он все свободное время отдавал музыке. Даже на баяне приспособился играть. Правда, обходился только здоровыми пальцами, но хлопцы и девчата охотно танцевали под его музыку, потому что он даже тремя пальцами ухитрялся играть лучше, чем кто другой всеми.

По вечерам, когда не было уроков музыки, Гриша заходил за Олесей, и вместе шли в клуб. А сегодня он особенно спешил: хотелось поскорее рассказать Олесе об успехах последнего урока.

Возле дома Ганночки, которая жила теперь тише воды, ниже травы, послышалось девичье пение. Грудным, тоскующим голосом Олеся запевала свою любимую песню:

Подкравшись к кусту черемухи, за которым сидела Олеся с подружкой Зосей, Гриша рявкнул баяном. Девушки испуганно вскрикнули, отпрянули от черемухи, а потом подбежали к баянисту и начали теребить его за уши.

Девушки, оказывается, еще только возвращались с работы, сели отдохнуть, посекретничать… Обе они были в свежих накрахмаленных халатах, веселые, беленькие.

Олеся теперь ничуть не была похожа на ту забитую «Аленушку», какой Гриша встретил ее в лесу. Ходила она без головного убора, тугие черные косы тяжело свисали на грудь. В туфлях на каблучке совсем иными казались те же самые ножки, которые год назад были закручены онучами и втиснуты в постолы.

Олесю Гриша считает самой красивой девушкой из всех, каких он видел на свете.

Он знает, что ребята больше всего шепчутся с Зосей. У Зоей косы вьются, как золотые сосновые стружки, глаза у нее голубые, глянешь — и не можешь оторваться. Она смеется не часто, зато уж если улыбнется, так всем с нею хочется радоваться. И все же об Олесе Гриша думает больше, чем о Зосе или других девушках.

— Гриша, идем с нами ужинать, а потом вместе в клуб! — предложила Зося.

От ужина Гриша отказался, но обещал подождать, пока подруги соберутся. В комнату ввалились с таким смехом и шумом, что в стенку сразу же постучали.

— Ой, девочки! — заговорила Олеся, не учитывая, что перед нею девушка только одна. — Честно слово! До чего же смешная наша бабуся, сторожиха! Когда разговариваешь с нею, приставляет обе ладони к ушам да еще и кричит, чтоб громче говорили. А за стенкой слышит каждое слово. Просто смех.

Вышли из дому в сумерках. В переулке увидели бегущего с болота Санька.

— Эй, доктор! Ты куда? Чего так запыхался? — спросил Гриша, остановив друга. — О втором экскаваторе еще не слышно?

— Пришла телеграмма, везут! — ответил Санько.

— Да чего ты так спешишь? Идем в клуб, доктор.

— Не могу. Ни минуты свободной, — ответил Санько. — Бегу за гвоздями.

— Чего ты его все доктором? — локтем толкнула Олеся Гришу. — Обидится!

— Все его так величают. Он же смазчик. А смазчик на экскаваторе то же, что и доктор, он отвечает за здоровье машины.

Санько пошел рядом.

— А дедушка мой опять не придет домой вечерять? — спросил Гриша.

— Что ты, он от машины ни на шаг. А на ночь даже мне не доверяет. Ну, до свидания, — украдкой глянув на Зосю, Санько хотел было бежать.

Но Гриша остановил:

— Да погоди. Зачем тебе гвозди?

— Мы с дедушкой делаем еще один домик на понтоне. Сегодня ночью надо навести крышу.

— Вот здорово! — обрадовалась Зося. — Я бы тоже с вами жила, — и, помолчав, добавила: — Если бы у вас были и девчата…

С разговорами незаметно подошли к клубу и остановились возле кассы. Оконце кассы открылось. Оттуда высунулся Сюсько, поздоровался, жадно глядя на Олесю. Но видя, что на него не обращают внимания, спрятался, сердито хлопнув окошком.

— Санько, на обратном пути загляни в клуб. Я тоже пойду с тобой, — сказал Гриша. — Очень важная новость есть для дедушки. Да и соскучился. Три дня его дома не было. Он будто отделился от нас.

Олеся засмеялась:

— На селе говорят, что дед Сибиряк нашел себе нового внука, Санька Козолупа. Заходи, Санько, мы тоже пойдем крышу крыть.

— Выдумала! — возразил Гриша.

— Пойдем! — настойчиво повторила Олеся.

— Да я знаю, что тебя не переспоришь. Если уж так хочешь, то давай утром.

— Га! Завтра ж воскресенье. Мы можем целый день помогать, — подхватила Зося. — А сегодня идемте на танцы.

Санько растерялся: дедушка будет ждать гвоздей, а он — на танцах.