«Карьера» Русанова. Суть дела

Геннадий мурлыкал под нос «Турецкий марш». Хорошая штука — «Турецкий марш»! На все случаи жизни. И мурлыкать легко…

13

«…Вчера получил письмо от Пифагора. Жив, старый самозванец! Операцию ему делало какое-то светило первой величины, однако лежит он пока тихо и смирно, сам писать не может. Виноград ему в палату носит нянька, он ест его и удивляется: двадцать лет не видел винограда.

Любовь его с Крестов опять ко мне приходила, вроде я какой шеф над Пифагором. «Вы,— говорит,— такие и сякие, специально от меня Тимошу в Москву спровадили, а незачем было везти, я бы его дома выходила куда лучше… Подожду месяц и поеду. Скарб загоню, а поеду».

Поезжай! Авось где-нибудь в пути и разминетесь.

«…Был на днях у Маши, пил чай, позволил себе немного поразвлечься — пока чисто интеллектуально. Она умна как раз в меру, Я ей чертовски интересен, слушает меня, разинув рот… Маша есть Маша. Милый курчонок. Ноги у нее красивые, длинные, с тонкими лодыжками… Барский ездит по долине, возит с собой каких-то опереточных актрис. Маяковского он, бедняга, конечно, так и не сыграл.

Встретиться мне с ним и хочется и нет — воспоминания все еще тягостны. Делается жутко. С трудом заставляешь себя верить, что все было на самом деле.

Маша как-то сказала, а почему бы вам не прочитать ребятам лекцию о поэзии? Глупая девочка! С большей пользой я мог бы рассказать им о том, как Геннадий Русанов с терновым венчиком на челе пропьянствовал половину жизни! О том, как это страшно — в двадцать семь лет понять, что был обыкновенным жалким пьяницей, что оправданий нет и быть не может и что все надо начинать заново…

И еще я могу рассказать о том, как это трудно — быть фабрикантом поддельных ценностей. У меня пока не получается.

А у других?

Вчера в областной газете прочитал большой очерк о Семене Бурганове. Коряво и нудно, но это — бог с ним. Факты интересные. Княжанский еще раньше рассказывал, что работал с ним и что Семен человек неровный, вспыльчивый, его часто заносит, но в своем деле он по-настоящему одержим. И вот оказывается, что успех целого конструкторского бюро во многом зависел от того, выдержат или не выдержат его хилые плечи. Он испытывал электробульдозер, которому заранее сулили быть списанным в утиль. Автор очерка с умилением говорит о том, что Бурганов, представьте себе, много потерял материально, согласившись на испытания. Ах! Это как раз представить себе не трудно. Мне бы хотелось представить, что движет им в его торопливой жизни — страсть, одержимость, как говорит Княжанский, холодный расчет на то, что все возместится, или простое, бездумное следование расхожему лозунгу: «Быть там, где труднее?»

Какие ценности копит он?

Или еще. Маша рассказывала о Шлендере, о том, что он привез в Москву огромную работу — «Атлас обморожений», труд почти двадцати лет, и собирался защищать диссертацию, но оказалось, что надо потратить еще год или два… А ему некогда было сдавать кандидатский минимум, писать реферат по своим же капитальным работам, некогда, да и не хотелось тратить на все это время; он оставил свою работу — она ведь была уже сделана и приносила пользу, уехал, а по ней защитили свои диссертации другие.

Это что?

Это очень просто. Шлендер тоже не дурак, он понимает — давшему зачтется, и о его бескорыстии в определенных кругах уже слагают легенды. Кто знает, не заработает ли он на нем больше, чем на любой диссертации?!»

Геннадий отложил ручку. Перечитал. Поморщился. Потом жирно зачеркнул последнюю страницу.

«…Днями еду в Магадан за новой машиной и попутно отгоню «Волгу» нашего главного инженера, он отправляет ее на материк. Разыщу Таньку, буду сидеть в уютном семейном кругу и говорить о любви, дружбе и товариществе.

А вообще эта любовь мне обошлась дорого. Не моя любовь, Володькина! Когда Пигмалион влюбился в статую, человечество не пострадало, больше того — человечество получило отличную пьесу Шоу, а Малый театр хорошие сборы. Но что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Влюбился Шувалов, ипохондрик, и пострадали сразу двое — я и Шлендер. Володька меня обогнал. Это была глупо, это было невероятно, но это случилось, и теперь доктору предстоит расплачиваться. Он долго топал на меня ногами, потом сказал, что эта роза ему надоела, поливать не успеваешь… Интересно, что он еще мог сказать?

С Володькой я дрался честно, но он совершил чудо. Отменный шофер Русанов играл с ним, как хотел, плюнул на все законы физики, вскарабкался на террасу — там дорога в полтора раза короче,— глядь, а Шувалов тут как тут, десятую ездку делает! И это как раз в тот момент, когда я великодушно решил проиграть ему розу. Ну, держись! Ты всерьез, и я всерьез!.. А хитрый рязанский мужик тем временем наварил станины и стал загружать на два кубика больше. Я смирился — мне амбиция не позволила заниматься эпигонством.

Словом, я снимаю шляпу. А все из-за розочки в синей кастрюле! Все из-за девочки в белом переднике! Володя влюбился в десятиклассницу, и я снимаю шляпу вторично…

Сегодня подошел срок расплаты. У девы день рождения, у Володи с утра все валится из рук. Самое трогательное, что они даже не знакомы! Тайные осведомители достают ему фотографии, оповещают о дне рождения. И это Володя Шувалов, которым можно забивать сваи!.. Человечество, будь спокойно! Пока по земле ходят такие вот лопоухие Тристаны в кирзовых сапогах, ничего плохого не произойдет…»

В окно постучали.

— Эй! — крикнул Володя. — Я готов!

— Я тоже! Сей момент…

Геннадий захлопнул тетрадь, на обложке которой было написано «Карьера Русанова», сунул ее в стол и вышел.

— Ты не дрейфь! — сказал он нарядному Володе. — Держись фертом. И не напейся, смотри, на именинах. Это неприлично.

— Меня никто не приглашал, Гена. Что ты, в самом деле… Отдам цветы — и амба!

— Хм… А с лестницы тебя не спустят?

Они приехали в районный центр на попутной машине и застали Аркадия Семеновича за набиванием папирос. Он молча смотрел, как два дюжих молодца держат в руках хрупкий цветок, же зная, как его поудобнее взять, и лишь когда они направились к дверям, вмешался:

— Вы что, в уме? Она же замерзнет! Бегите кто-нибудь за такси.

Когда они уже сидели в машине, началось неожиданное.

Володя сказал:

— Слушай, Генка, я не могу.

— Чего не можешь?

— Ну, не могу я к ней ехать. Понимаешь? Не умею.

— Ну и не езди.

Володя молчал.

— Ах ты, боже мой! — вздохнул Геннадий. — Вот еще чадушко же мою голову! Такую розу увели, можно сказать, и выходит даром? Что же теперь, прикажешь мне самому к ней явиться?

— Да, — сказал Володя.

— Что-о?! Наглый ты, однако, тип. Хорошо, поедем! Отобью у тебя девчонку, будешь знать.

Дверь была незаперта. Геннадий вошел в переднюю и увидел Люсю. Совсем еще ребенок. Глаза большие, удивленные.

— Здравствуйте, — сказал Геннадий.

— Здравствуйте… Ой, какая прелесть! Что это?

— Это роза.

— Я вижу, — рассмеялась она. — А кому?

— Вам, конечно. Кому же еще?.. Мой товарищ поздравляет вас с днем рождения и просит принять вот эту чайную розу.

— Ваш товарищ? А сам он не мог прийти?

— Нет. Он боится.

Глаза у Люси сделались сердитыми.

— И правильно боится… Передайте ему, что он мне надоел! Ходит и ходит следом, как тень. Сколько можно? Надо мной все смеются, честное слово, а я даже не знаю, как его зовут. Смешно…

— Его зовут Володя. Запомните… И еще запомните, милая девочка, что людей, которые вот так, как вы, смеются над любовью, ждет очень скучная и пакостная жизнь. Понимаете? Возьмите розы и поставьте их на самое видное место, а когда они завянут, засушите лепесток на память. Не бойтесь быть сентиментальной… Кто знает, будут ли вас еще когда-нибудь любить. Это бывает не часто.