Зеленый берег

Гаухар словно не замечала непогоды и холода. Но когда подошла к дому Бибинур, почувствовала озноб. Это была внутренняя нервная дрожь. С какими словами она войдет к Бибинур-апа? С чего начнет разговор? Директор школы в общем-то знает положение Гаухар, но ведь подробности-то ей неизвестны. Опять придется надоедать ей своими передрягами. К кому же тогда пойдет Гаухар? У кого попросит совета?

В доме было не заперто. Когда Гаухар, не постучавшись, шагнула через порог комнаты, Бибинур сидела за столом, углубленная в просмотр ученических тетрадей. Гульназ, к счастью, еще не вернулась из школы.

— Ой, Гаухар, на тебе лица нет! — воскликнула Бибинур, как только подняла голову. — Уж не больна ли?!

Она взяла гостью за руки, усадила возле себя. Если бы Бибинур встретила ее не так сочувственно, возможно, Гаухар не заплакала бы, но сейчас у нее брызнули слезы. Она долго не могла произнести ни слова. Бибинур-апа мягко успокаивала ее, заставила отпить глоток воды. Эта отзывчивая женщина сама пережила большое горе — рано потеряла мужа и теперь едва глянет на его фотографию, сейчас же начнет вытирать платком глаза. По правде сказать, она уже догадалась, чем так расстроена Гаухар, — ведь Галимджан накануне отъезда все же не утерпел, рассказал о женитьбе Джагфара, правда, взяв с сестры слово молчать. И она сдержала свое слово.

С великим трудом Гаухар несколько успокоилась и сразу же, без всяких предисловий попросила у Бибинур разрешения съездить на праздники в Казань, — возможно, она задержится там на день-два лишних, но не более.

— Я не против, поезжай, — несколько помедлив, согласилась директор школы. И многозначительно добавила: —Ты все продумала? Твердо решила?

— Не знаю, — призналась Гаухар. — Но не ехать не могу… Ведь Джагфар-то женится! — в отчаянии почти выкрикнула она. — Если мы разошлись, то это уже его дело, жениться или нет. Но… он женится на свояченице Исрафила Дидарова — на Фаягуль Идрисджановой.

И я должна предупредить Джагфара. Я скажу, насколько лжива и коварна Фаягуль. Она окончательно испортит ему жизнь. Ради наших прежних отношений я должна сказать ему!..

Бибинур понимала — от ее совета во многом зависит судьба Гаухар — и потому не сразу ответила. Наконец заговорила — спокойно, веско, рассудительно:

— Что сказать тебе, Гаухар? Если ты решила ехать, я не могу удерживать тебя. Но поймут ли тебя? А главное — принесет ли пользу твоя поездка? Ну, предположим, ты выскажешь ему все. И что же?.. Поверь, я как женщина понимаю тебя, будь я на твоем месте, наверное, так же рвалась бы в Казань. Но сейчас мне со стороны виднее. Джагфар вряд ли поймет искренность твоих побуждений. Он может заподозрить тебя в хитрости, в интриганстве и не удержится от оскорбительных слов. Учти — Фаягуль тоже не будет молчать, постарается изобразить тебя в самом черном свете. Ты сама говорила, что Джагфар поддается чужим влияниям. Трудно будет тебе убедить Джагфара в своей искренности. Боюсь, что ты не найдешь отклика в его сердце. Я высказалась со всей откровенностью, Гаухар, не обижайся, милая…

Гаухар напряженно смотрела на нее широко открытыми глазами, и под этим взглядом Бибинур не могла не сказать еще ей самое последнее:

— Не обвиняй меня, Гаухар, в бессердечии, в жестокости. Я только добра хочу тебе… Мне совершенно ясно — ты не можешь забыть Джагфара, не отказалась от мысли вернуться к нему, пусть только он поймет свою ошибку. Я уверена — ты даже себе не можешь признаться в истинных своих намерениях и потому заставляешь себя надеяться, будто поездка твоя поможет Джагфару исправиться. Вообще это не так уж худо. Беда в другом. Я убеждена, что Джагфару не так-то просто морально перестроить себя. Он, по-видимому, достаточно глубоко испорчен. Ему надо пройти испытания жизнью. Может быть, жестокие испытания. Об этом и Галимджан говорил мне. И, наконец, я думаю — испытания предстоят и тебе, милая Гаухар. Жизнь вряд ля поддержит тебя в твоей наивной хитрости, граничащей с легкомыслием. Сама того не сознавая, ты благородными намерениями покрываешь свою слабость, свой чисто женский эгоизм. Прости меня, Гаухар! А теперь — поступай, как знаешь.

Лицо Гаухар было бледно. Она чувствовала себя уязвленной, униженной я в то же время не могла не признать, что Бибинур правильно раскрыла сокровенные и не совсем осознанные ею помыслы. У нее все же хватило мужества признать правоту этой мудрой женщины.

Она с усилием, превозмогая подступившую слабость, поднялась с места.

— Ладно, я пойду, — прошептала она. — Спасибо. Я подумаю обо всем. До свидания, Бибинур-апа.

— Подумай, милая Гаухар, подумай. Такова уж наша женская участь.

7

Гаухар не поехала в Казань. Она выглядела совсем неузнаваемой, какой-то подавленной, будто отняли у нее волю к жизни, подрезали крылья.

Сердце ее и до разговора с Бибинур не знало настоящего покоя. Все же перепадали дни, когда она чувствовала, что вроде бы и освобождается от тяжкого гнета. Гаухар оживлялась, могла улыбаться и уже готова была сказать себе: «Я свободна, как птица, выпущенная на волю». Такое чувство возникло было у нее после одной из прогулок по берегу Камы, когда она снова пыталась рисовать. Но прошли какие-то дни — и снова нахлынула волна страданий. А тут еще подоспело письмо из Казани.

Никогда она, думалось Гаухар, еще не погружалась в такую бездну. Это даже нельзя было назвать отчаянием. Она как бы замерла и не могла прийти в себя. Порой ничего не замечала вокруг себя, не сразу узнавала знакомых; окликнут ее — она даже не остановится. Она нигде, кроме школы, не бывала, с людьми почти ее общалась, только и знала своих школьников. Единственная ее постоянная собеседница — тетушка Забира. Да и с ней лишь о пустяках говорит.

Случалось, Гаухар даже с Миляушей не останавливалась при встрече. Поклонится молча — Только и всего. Она словно боль испытывала, когда нельзя было уклониться от разговора с человеком.

А вот у Миляуши за последнее время счастье через край льется. Лицо у нее, и раньше улыбчивое, расцвело, глаза сияют. Она словно бы в сладком сне плывет по сказочной реке. Они с Вильданом объяснились, наконец. Свадьба еще не скоро, свадьба отложена до весны. Но радость-то не отложишь, не запрешь в клетку. Радость в ней поет, заливается смехом после каждого свидания с Вильданом, Встретится Миляуша с Гаухар, ухватит ее за рукав и начнет… Вильдан вот что да вот как сказал. У Вильдана волосы вьются, а глаза черные-черные. Он смелый, находчивый, но перед ней, Миляушей, робеет…

Гаухар рассеянно слушает ее: в одно ухо войдет, из другого вылетит; ни на шутку, ни на смех не отвечает. Миляуша сочувствует ей, но в душе удивляется, даже осуждает слегка: «Ну и что… ну, развелись, надо ли так убиваться? Если бы у меня вдруг случилось такое, я в думать перестала бы о нем, пусть он хоть сквозь землю провалится». А иногда Миляуша спохватится: «О чужом легко судить, чужая беда как вода, течет мимо — ни тепло и ни холодно. Свое горе, пусть хоть маленькое, обжигает, точно горячие угли…» О, Миляуша помнит, как мучительны эти ожоги! Вначале-то Вильдан и виду не подавал или не осмеливался сказать, что любит Миляушу. И все же она хоть и страдала, но надеялась. Даже в самые темные ночи где-то в вышине мерцала звездочка для Миляуши. А у Гаухар небо сплошь черное. Страшно! Боже избави от такого наваждения!

Гаухар больше не заходила к Бибинур, директор школы чуть ли не каждый день сама навещала ее. Она могла бы пригласить Гаухар в свой служебный кабинет, — и для душевного, и для официального разговора лучшего места не подыскать. Бибинур предпочла другое — она запросто являлась на квартиру к Гаухар. Не ругала, не поучала, спокойно беседовала с ней, как старшая по возрасту женщина, как мать. Вначале Гаухар отмалчивалась, потом все же не устояла перед мягкой и убедительной рассудительностью Бибинур. А однажды вдруг раскрылась до конца перед этой достойной женщиной.