Белый конь

Рабочие уже разобрали крышу нашего дома, сняли с петель двери, оконные рамы, разрушили балконы, голые стены глядели бессмысленно, как человек, ограбленный посреди дороги и не знающий, что делать, куда бежать, где укрыться.

Дядя Ладо был поглощен делом. Я видел, с каким почтением относились к нему остальные. Считали его знающим мастером, так оно и было на самом деле. С каждой мелочью шли к нему, и он охотно, неутомимо и спокойно давал советы и указания.

А старый дом рушился, становился все ниже, меньше, в воздухе столбом поднималась пыль, которую рассеивал знойный ветер.

Ладо с самого утра сидел под липой и чинил свою сеть.

Во дворе играли дети, толкались у крана, обливались, галдели. Мако уже успела окатить их водой из таза, чтобы они оставили кран в покое. Но дети, разумеется, и не думали ее слушаться.

В дверях мельницы появился Степанэ, за ним по пятам следовал какой-то крестьянин, который, горячо жестикулируя, что-то ему доказывал. Переругиваясь, оба перешли через мостик. Крестьянин снова погрузил на осла уже снятые было мешки и отбыл со двора. Как видно, клиент с хозяином не сошлись в цене…

Степанэ подошел к Ладо и, сердитый, уселся на камень.

— Кнут по таким плачет, — ворчал мельник. Он злился еще и потому, что подводили грузчики — четвертый день не появлялись, и ему самому приходилось делать работу, до которой он, как правило, не нисходил.

— Его зерно, хочет у тебя мелет, хочет — нет, — с некоторым опозданием проговорил рыбак.

— Зато мельница моя: хочу мелю, хочу — нет.

— Ты не помелешь, другой возьмет… А то и вовсе электричеством смелет.

— Сказал тоже! Да разве мой помол с ихним сравнить!

Мако снова окатила ребятишек водой. Те загалдели еще пуще и, в свою очередь, обрызгали старуху. Разъяренная Мако выскочила с полным ведром, но дети разбежались и стали дразнить ее издалека. Мако не могла облить их на таком расстоянии и обрушивала на их головы потоки проклятий. Завлеченная детьми овчарка звонко лаяла на старуху.

— Ванико! — окликнул Степанэ своего сына.

Вихрастый смуглый мальчишка тотчас подбежал и покорно встал перед отцом.

— Сейчас же ступай домой!

Мальчик хотел что-то сказать, но отец строго повторил:

— Домой! Живо!

Мальчик, понурясь, побрел к дому, Степанэ крикнул вслед:

— Бегом!

Ладо поднялся, закончил чинить сети.

— Почему прогнал парня, пусть бы играл с детьми.

— Ничему хорошему от этих пионеров он не научится…

Ладо снял висевшую на дереве сеть, сложил, перегнулся со двора к реке и медленно опустил сеть в лодку.

— Кто с тобой едет? — спросил Степанэ.

— Тома.

— Немой — везучий.

— Тома — безобидный человек.

— В Соганлуг направляешься?

— Нет, половлю здесь недалеко… перед твоим домом.

Степанэ жил рядом с базаром, на Песках… Дом его стоял над самой Курой.

— До утра будешь рыбачить?

— Посмотрим… Как повезет…

Степанэ вдруг прислушался к мельнице.

— Зерно кончилось, слышишь, как скрипит… Жернов пропаяет. — С этими словами он побежал к мостику.

Ладо спустил с чердака весла и сбросил их в лодку.

Вода в Куре отливала зеленью.

Рыбак стоял на дощатом настиле мельницы и смотрел на противоположный берег Куры. Ждал, когда Тома выйдет из своей хибарки.

Смеркалось. Ладо снизу оглядывал город, возвышающийся над Курой, окутанный сумерками. До мельницы издалека доходили приглушенные звуки — гудок паровоза или стук колес. Но эти звуки оставались как бы за пределами всеобъемлющей тишины.

Город высился над Курой, окутанный сумерками.

Сумерки окутывали и Нарикалу, и Метехи, и Мтацминда тонула в серой мгле.

Из смутно белевшей на том берегу лачуги вышел Тома и помахал рыбаку. Ладо сначала не заметил его, потом сам замахал. Таким образом они договорились. Обрадованный Ладо вернулся на мельницу.

Остановленная хозяином мельница безмолвствовала.

— На сегодня хватит, наработались, — мрачно сказал Степанэ.

— Зря клиента отправил.

— А ну его…

— Хочешь, подвезу тебя на лодке домой…

— Я не спешу… Побуду еще здесь.

Ладо подтянул шестом свою плоскодонку, подозвал овчарку и посадил ее в лодку, после чего спрыгнул сам.

Степанэ, облокотись на перила, следил за рыбаком, недоумевая про себя: робкий, нерешительный, даже неуклюжий на берегу, Ладо в своей лодке становился совсем другим — здесь с ним никто не мог сравниться. Лодка была словно неотъемлемой частью его существа. Они дополняли друг друга. Со своей плоскодонкой Ладо всегда брал верх над Курой, какой бы бурной и разъяренной ни была река.

Вот и сейчас, оттолкнувшись шестом от кирпичной стены, рыбак направил лодку на середину реки, потом взялся за весло и с силой начал грести.

На том берегу стоял поджидавший его Тома.

Степанэ некоторое время смотрел, как борется лодка Ладо с волнами, потом запер мельницу на замок и вышел на улицу.

На крыше приземистого домика оглушительно чирикали воробьи, то и дело взлетая с суматошным хлопаньем крыльев и опускаясь на мостовую. Потом они снова располагались на крыше старого дома и с осторожном любопытством разглядывали прохожих.

Степанэ покосился вправо — у открытого окна стояла Юлия. Она отвела взгляд в сторону, словно не заметила, как с ней поздоровался Степанэ. Мельник кивнул ей еще раз.

Степанэ закурил папиросу, выпустил струю дыма. Какая-то женщина вылила на тротуар мыльную воду. Чуть дальше по улице сапожники, выставившие столик с нардами из мастерской, увлеченно играли. Доносился стук костяшек и азартные возгласы.

Мельник подошел к окну.

— Как поживаешь, Юлия? — спросил он.

Юлия молча смотрела на мостовую.

— Давно я тебя не видел.

— Я дней не считала.

— Зато я считал… Как ты?

— Хорошо.

— Твой муж на рыбалку поехал.

— Мне это не мешает.

— Раньше не мешало, как теперь — не знаю.

— И теперь не мешает.

Юлия только теперь посмотрела на мельника — двусмысленная улыбка играла на его лице.

— Чего ты улыбаешься?

— Давно не видел тебя.

Юлию всегда удивляла аккуратность Степанэ.

Проводя целые дни на мельнице, он ни разу не вышел оттуда запыленным или осыпанным мукой. Вот и сейчас он был одет так ладно, словно не с мельницы возвращался, а только что из дому вышел…

Облокотясь о подоконник, Юлия искоса взглянула на Степанэ и вдруг поймала его взгляд, жадно шаривший по ее открытой груди. Она быстро выпрямилась и прикрыла грудь.

— Я сегодня приду к тебе, Юлия…

— Нет.

— Приду…

— Нет, — упрямо повторила жена рыбака.

— Все равно приду.

— А я сказала — нет.

Юлия закрыла окно. Обескураженный мельник побрел восвояси.

До самого вечера Степанэ просидел на своей мельнице. Наблюдал за мальчишками, прыгавшими с Мухранского моста в воду.

На город опускалась ночь. Мельница чуть заметно покачивалась на воде.

Степанэ внезапно прислушался, напряг слух: мельница молчала. Мельника насторожило именно это молчание. Мельница не раз останавливалась и прежде, но Степанэ показалось, что сейчас она не просто остановилась. Мельница безмолвствовала. Это молчание показалось хозяину зловещим. В тревоге он поспешил на мельницу. Внутри было темно. Крысы завозились и сразу затихли при его появлении.

Раздавался тихий плеск воды. Но вода словно лишь затем и плескалась, чтобы сделать тишину еще более угрожающей.

Степанэ некоторое время стоял в полной растерянности. Потом кинулся к ковшу — тот был пуст. Проверил деревянные и жестяные желоба — нигде ни зернышка.

Мельник понял — мельница не просто молчала. В ней царила пустота. Это было безмолвие пустоты.

Степанэ торопливо выбежал во двор, рванул дверь подвала — повеяло сырой прохладой. Он чиркнул спичкой, вспыхнул бледный язычок пламени, и мельник увидел в углу пустые мешки: аккуратно сложенные, они лежали несколькими стопками. В темноте он ощупал мешки дрожащими руками, отбрасывая в досаде один за другим.