Мой брат Юрий

— Ладно уж, не буду.

Завтрак ждал нас на столе. Мама давно ушла на ферму, отец тоже собирался на работу: зимой в колхозе по плотницкой части дел немного, сегодня по наряду предстояло ему возить корма. Одетый в телогрейку — овчинные рукавицы за пояс заткнуты,— он, прихрамывая, ходил по избе, ждал, пока мы сядем за стол, ворчал по обыкновению, что копаемся долго.

— Ну вот что, без баловства чтоб! — строго наказал мне и Зое отец и ушел.

С Зоей мы распределились по-своему; на ее долю — Борис, на мою — Юрка.

— Давай-ка, брат, забирай санки, пойдем трамплин опробовать,— сказал я Юре.

Он нахмурился:

— Санки? А ты небось на лыжах?

— На лыжах.

— И я на лыжах.

— Нос расквасишь.

— Ну и пусть!.. На санках пусть девчонки катаются, это ихнее дело. А я не девчонка.

Я еще не кончил завтракать, как Юра выбрался из-за стола, оделся и убежал на улицу. Зоя вышла следом, а вскоре вернулась.

— Юрка уже на откосе,— сказала она.— И Володька туда же пошел...

Юра и Володя Орловский (он несколькими месяцами старше брата) друзья — водой не разлить. И не только друзья — соперники. Давняя шла между ними борьба за первенство — буквально во всем: кому быть верховодом во время игры в лапту, в «чижа», в «ножички», кто в летнюю пору больше ягод или грибов из лесу принесет, кто по зимнему снегу на лыжах лучше ходит. Особенно на лыжах — тут поддаваться никто не желал. Если Юра вернулся домой с улицы прозябший до того, что и разуться сам не в состоянии, тесемок на шапке не развяжет застывшими пальцами, но сияющий,— понимай так: обошел он сегодня Володю Орловского. И тут уж Юрка начинает задирать Бориску, теребить меня и Зою: дайте ему какую-нибудь интересную книжку, непременно с картинками. Если ж хмурится, от ужина отказывается, молчит, сопя, значит, Володя его опередил. «Да уступи ты, сынок,— скажет, бывало, мама.— Охота тебе переживать-то? Добро бы из-за дела, а то сущая безделица ведь...» — «Не хочу уступать, все равно обгоню».— «Верно, сын,— вмешивался отец.— Чему, мать, учишь, что значит «уступи»?»

Участие отца еще больше распаляло Юру. Надо сказать, что борьба у ребят шла честная, без хитростей — в открытую, напрямик соперничали.

А жили Орловские неподалеку от нас. Иван Иванович, отец Володин, был священником. Добрый по натуре, но вспыльчивый и прямой человек... Когда через полгода грянула война и гитлеровцы оккупировали Клушино, он отказался сотрудничать с ними, за что его преследовали, арестовывали. В сорок четвертом, после освобождения Клушина, Иван Иванович погиб на мине вместе с сыном.

Юра, уже и взрослым, нередко с теплотой вспоминал товарища своих детских игр...

Так вот, Зоя сказала:

— Юрка уже на откосе, и Володька туда же лыжи навострил. К трамплину примериваются.

«Ну, сейчас наломают дров!» Я набросил телогрейку на плечи, лыжи в охапку схватил и стремглав бросился на улицу. Добежать до трамплина я не успел — опоздал.

...Володя Орловский прыгал первым. Как потом выяснилось, друзья-приятели оспаривали это право. Рассудил их жребий: поконались на лыжной палке. Верх достался Володьке.

Мальчик разбежался на откосе, с силой оттолкнулся палками, затем его маленькая фигурка сжалась в комок. Трамплин. Резкий подскок вверх. Долгий плавный полет в воздухе и... Володя ловко приземлился.   Снег взвихрился  под  его лыжами.

Одного пронесло. Молодец!

— Айда! — крикнул Володя снизу и призывно взмахнул палкой.

Юра тоже помахал в ответ, разбежался, оттолкнулся, благополучно дошел до трамплина. Тут его с силой подбросило вверх, левая лыжа слетела с его ноги и... Юра шлепнулся в снег, под самым трамплином упал.

Я подбежал к нему — он сидел на снегу и растерянно смотрел на лыжу: нос ее был отломан.

— Эх ты,— укоризненно сказал я и спросил: — Не ушибся?

— Н-нет. Вот... лыжа.

— Вставай, пойдем домой,— взял я его за руку.

Володя Орловский проводил нас до самого крыльца. Шли они, два товарища, два соперника, с таким одинаково горестным выражением на лицах, что и не поймешь, кто тут победитель, а кто побежденный.

Лыжу, которая подвела Юру, мы подобрали поблизости от нашего дома. Вон куда укатила!

А дома брат, как ни крепился, как ни кусал губы, не выдержал: разревелся.

— Да брось ты,— утешали мы с Зоей его,— подумаешь, велико несчастье. Вот сейчас возьмем планку, пару гвоздей, собьем лыжу — катайся себе на здоровье.

— Не хочу я на хромой лыже кататься,— всхлипывал Юра.— На ней прыгать нельзя — опять развалится.

Пришел отец перекусить — объяснили ему, в чем дело. Баловать нас отец не любил — не водилось этого в нашей семье, но, по всему видать, неподдельное горе сына тронуло и его душу. Опять же, семейная честь пострадала: что там ни говори, а поединок Юрка проиграл, и прав он — на сколоченной лыже далеко не ускачешь.

— Не реви,— хмуро сказал отец.— На той неделе поеду в Гжатск — куплю тебе новые лыжи.

— Ага, на той неделе... Я дома сидеть буду, а Володька на лыжах кататься будет... Так я кататься разучусь, и Володька все время обгонять меня будет...

И снова — в рев.

Отец послушал-послушал — надоела ему эта музыка. Подморгнул мне:

— Или мы не плотники, Валентин, а? Пойдем-ка в сарай.

Короче говоря, сыскали мы в сарае подходящий материал, вооружились инструментом и принялись пилить-строгать. К вечеру лыжи были готовы, да какие лыжи славные получились — легкие, упругие, изящные с виду. Я натирал их воском и прислушивался к тому, что творится у трамплина. А туда к вечеру со всей околицы ребятня сбежалась, шум и гам стояли невообразимые. Приятно мне было, что уж завтра-то братишка постарается отыграться.

На ночь мы поставили в лыжи распорки.

А вечером следующего дня Юра вернулся домой сияющий. С порога заявил, что здорово проголодался.

Поужинал с аппетитом и начал задирать Бориса и мешать Зое читать книгу.

Мы не задавали ему никаких вопросов. Все было ясно.

А вообще-то, плакал Юра в детстве редко. Пожалуй, не много таких случаев могу я припомнить, да и они запали в память своей исключительностью и бывали, когда заговаривало в брате уязвленное самолюбие...

ГЛАВА 3

Весна

Разговор на военную тему

Мама затеяла стирку. Подвинула к печке широкую скамью, на скамью водрузила цинковое корыто. Гора грязного белья — шуточное ли дело стирка, когда в семье шесть человек! — легла на пол. Огромный чугун с разведенным щелоком стоял рядом.

— Валентин,— попросила мама,— принеси-ка свеженькой воды.

Я подхватил ведра, выскочил на улицу. Юра увязался за мной.

Солнечный луч кольнул глаза. Я зажмурился на мгновение и услышал поблизости невнятный, приглушенный шум. Туп-туп-туп...— падала с крыши, давая о себе знать, мартовская капель.

Тихо, безветренно.

Наледь на шершавом срубе колодца потемнела, истончилась, и едва я задел ее днищами ведер, как она мокрой пластинкой скользнула к ногам.

— Валь, смотри, трамплин какой маленький стал,— сказал Юра.

Наш заветный, подаривший нам столько радостей и огорчений трамплин тоже потемнел, осел, уменьшился в объеме, и трудно было поверить, глядя на него сейчас, что всего лишь несколько дней назад только смельчаки из ребят постарше не страшились прыгать с него, да такие вот отчаянные малыши, как наш Юрка и Володька Орловский, по безрассудству своему ломали на нем лыжи.

А над трамплином, на самой макушке откоса, там, где солнце пригревало с особой силой, уже чернела первая проталина.

— Весна идет, Юрка. Скоро почки стрелять начнут.

— Знаешь, Валь, как охота босиком по траве побегать.

— Теперь недолго ждать. Скоро в лапту играть будем.

— А за щавелем пойдем?

— А то нет!

По дороге, со стороны Гжатска, чалый жеребец ходко тащил легкие санки. Вот они поравнялись с нами, дядя Павел натянул вожжи, Чалый примедлил бег, замотал головой, всхрапывая, кося в нашу сторону налитым кровью глазом.