Днепр

— Начинайте войну! — выпалил Гульд.

— Мы ведем ее на Севере. Ввязываться в нее и на Юге нельзя.

— Для Юга у нас есть французы, греки… — Демпси собирался развить эту мысль, но его перебил Гульд:

— Не кормите меня гнильем!.. Надо сунуть в эту кашу немцев!

— Можно подумать, что вы не знаете, как обстоят дела в Германий, — едко заметил Коллинз. — Обратитесь к Вильгельму, может быть, он вас выручит… — и он расхохотался над собственной остротой.

— Коллинз, не шутите. Когда немцы возились со Скоропадским, следовало их поддержать…

— Гульд, вы младенец. Пока был кайзер, они придерживались другой политики. Крупп фон Болен сам хотел проглотить этот лакомый кусочек… А теперь у них те же заботы, что и в России. И потом, не забывайте, мы демократическая страна… У нас определенные традиции…

— Коллинз, не смешите меня, повторите ваши слова Моргану, — Гульд снял пиджак. Сорочка его была мокра от пота, — Что же делать?

— Мы нажмем на французов и англичан. Пусть воюют.

— И как можно скорее, господа. — Фокс встал. — Советы на Украине входят в силу… Их правительство пользуется популярностью. Не следует терять время. Каждый час обходится в сотни тысяч долларов.

— Миллионы долларов, черт вас побери, Фокс! — взревел Гульд. — Вы понимаете, миллионы долларов. Херсон нельзя отдать большевикам.

— Мы его не отдадим, — напыщенно произнес Коллинз, — не отдадим — и точка. Этого достаточно. Это я сказал — генерал Коллинз. Я свою миссию выполню, будьте уверены.

IV

Конь встрепенулся, ударил копытом по мягкой, поросшей чертополохом земле и заржал, выгнув дугой гривастую шею. Он прошел несколько шагов по крутому берегу и, замочив повод, припал толстыми губами к воде. Она была вкусна, но холодна, от нее сводило зубы. Конь пил медленно, шлепая губами и фыркая, как будто дыханием своим старался согреть воду. Покрытый дорогой попоной, а поверх нее сверкающим желтокожим казачьим седлом, конь прядал ушами. Мускулы на шее и на животе его вздрагивали. Напившись, он поднял голову и, обводя глазами берег, снова заржал.

В степи было тихо, южный низовой ветер забавлялся метелками камыша, да игривые волны ластились к копытам коня. Справа, на пригорке, среди низкорослых деревьев, стояла рыбачья хата. Сизый дымок курчавился над нею. На кустах сохли сети.

Конь заржал в третий раз, протяжно и призывно. Из хаты вышел старичок. Подтягивая пояс на широких полотняных штанах, он постоял несколько секунд на пороге.

Тучи заслонили солнце. Лишь золотистая полоска его отражалась в воде да кое-где лучи перебегали по густым зарослям камыша. Дед почесал затылок и хриплым голосом крикнул:

— Эй, Марко, привяжи коня, всю сбрую замочил… Я тебя! — дед погрозил коню кулаком и стал спускаться с пригорка. Конь взмахнул хвостом и пошел навстречу старику, волоча по песку мокрый повод. Дед протянул руку, и конь ткнулся губами в заскорузлую широкую ладонь.

— Ищи, ищи, — проговорил дед, обтирая повод, — как раз найдешь.

Завидя у хаты своего хозяина, конь заржал тихо и радостно. Придерживая рукой шашку, Марко сбежал на берег.

Он посмотрел на деда грустными глазами и вздохнул, кусая пересохшие губы.

— Дедуся, не узнаёт она меня… все без памяти.

— Ничего, сынок, горячка пройдет — узнает.

— Где бы доктора взять? — безнадежно спросил Марко. — Эх, дед Омелько, чует сердце мое, пропадет девушка.

Дед, прищурив глаза под мохнатыми нависшими бровями и поглаживая обожженные цигарками усы, посматривал на Марка и молчал.

— Дед Омелько, что же делать-то? — снова спросил Марко.

Конь подошел к хозяину, положил ему голову на плечо и так стоял, смирный и поникший, словно и он проникся хозяйской тоской.

— Ехать мне надо, — тихо проговорил Марко, — а как ее, бедняжку, одну оставить?.,

— Поезжай, сынок, поезжай. Выздоровеет Ивга, девка она молодая, крепкая, переборет горячку; я еще бабку сегодня с хутора позову, травы целебной наварим…

— Эх, — Марко махнул рукой. — Бабьи средства… Врача бы достать…

Далекий отголосок грома прозвучал вдали, за ним другой, третий.

— Ровно гремит где-то, — сказал дед, прикладывая ладонь к уху.

Снова вдали прокатился грохот.

— Пушки бьют, дед, враги проклятые подбираются…

— Вот напасть! — проворчал старик. — И какого беса им на земле нашей надо? Что им здесь приглянулось, а?

Но Марко не ответил. Прислушиваясь к отдаленной пушечной канонаде, он думал об Ивге. Пушечные выстрелы напоминали, что пора уже быть на Лоцманском хуторе. Он выпрямился; конь убрал голову с его плеча.

— Прощайте, дедушка, — с грустью произнес Марко. — Приглядите за Ивгой, век не забуду. А дня через два наведаюсь.

Взявшись рукой за луку, Марко легко вскочил в седло и сказал на прощание:

— Как опамятуется, скажите, что приезжал я, что буду…

Он поехал шагом, затем дернул уздечку и сразу перевел коня в галоп. Через миг конь вынес Марка на пригорок и они скрылись из глаз. Старик стоял задумчивый. Если бы не следы конских копыт на влажном песке, нельзя было бы и узнать, что приезжал Марко.

Солнце все-таки одолело тучи. Позолотило берега, заиграло в стеклах хаты. Где-то далеко, за лиманом, грохотали пушки. Дед Омелько долго не трогался с места, вслушиваясь в отдаленный раскатистый грохот, думая о Марке, об Ивге, о весне, и мысли его были удивительно неповоротливы и безысходны, словно других и быть не могло в это солнечное весеннее утро, когда душа ждала светлых слов утешения. Потом дед вернулся в хату и тихо подошел к постели больной.

Ивга лежала, разметав руки, склонив голову набок. Русая коса свесилась на пол. Сквозь раскрытые губы вырывалось хриплое дыхание. Глаза были широко открыты, но девушка не видела ничего.

Дед наклонился над ней и трижды перекрестил. Потом поднес к ее губам кружку, стараясь влить в рот воды, но зубы Ивги не разжимались. Вода разлилась по подбородку.

— Девушка, девушка, плохо твое дело, — прошептал дед и покачал головой.

Поставив кружку возле постели, он полез на лавку и зажег лампаду перед божницей. Мерцающий огонек осветил засиженную мухами икону. Дед поднял руку, собираясь перекреститься, но в это мгновение ему показалось, что кто-то с грохотом срывает крышу с хаты. Чуть не упав, он выскочил во двор.

Невиданная страшная птица, о каких только в сказках слышал дед, совсем низко пролетела над хатой, над садом и уже покачивала широкими крыльями над водой.

Старик с ужасом смотрел на самолет.

Покружив над лиманом, аэроплан набрал высоту и пошел на восток, поблескивая своим стальным телом на солнце.

Омелько вернулся в хату, растерянно развел руками и взглянул на Ивгу.

— Надо же такому случиться… — сказал он озабоченно и стал собираться на хутор. Дед поправил в головах больной подушку, придвинул ближе к постели кружку с водой.

Ивга лежала все так же, разметав руки, не приходя в сознание. Дед присел на скамью, чтобы надеть лапти. Вдруг со двора долетел топот конских копыт. Старик подошел к окну, но в тот же миг отшатнулся и бросился к двери. На пороге он столкнулся с несколькими военными; черноволосые, смуглые, в незнакомой форме, они стояли, оглядывая хату. Один из них, с виду украинец, сердито спросил:

— Ты кто будешь?

— Рыбак я, — отозвался дед, поняв наконец, кто его гости.

— А это кто у тебя? — спросил вошедший, показывая нагайкой на Ивгу.

— Внучка… тиф у нее, — пояснил дед.

Услышав слово «тиф», солдаты попятились из хаты. Остался только старший. Он подошел ближе к постели и, пытливо глядя на деда, бросил:

— Красные давно были?

— Всякие были, кто их разберет.

Военный нахмурился, вышел из хаты и пальцем поманил деда за собой.

В груди у Омелька защемило. Он вышел во двор. Там, у забора, переговаривались на непонятном языке солдаты.

— Через болота на Лоцманский хутор дорога есть? — , ласково спросил военный.

«Вон чего хочет!» — мелькнула догадка. Пожимая плечами, дед сказал: