В шесть вечера в Астории

— Павла, ты…

— Да! Я еще у мамы шить выучилась! Должен же кто-то заботиться о том, на что нам жить!

Горькое чувство унижения ожгло виски: и это говорят ему, наследнику фирмы Герольд, фирмы, слывшей в Праге синонимом богатства…

— Осталось же у нас что-то от отцовского состояния, — упавшим тоном проговорил он.

— Теперь-то, когда ты опять на бобах? И надолго ли этого хватит? Даже те сорок тысяч не вернулись, которые ты столь великодушно одолжил Мариану на его фокус-покусы…

— То были деньги отца, не мои.

— Если б ты не… Если б все сложилось не так, как сейчас, мы с мамой могли бы получить управление национализированным предприятием в Пльзени и имели бы кучу денег!

Камилл почувствовал, как от нервного тика дергается веко.

— О чем ты?..

— О салоне пани Термины! К которой ты ездил, а она— к тебе, в Прагу, или думаешь, я не знаю?

Дело почти пятилетней давности, упрекать за него Павла не вправе. Но эти ее неожиданные деловые планы! Управление национализированным предприятием — три слова, вызывающие у меня прямо-таки аллергию и представление о некоем паразите, о гигантском клеще, впившемся в душу, — при этом не могу не думать о холодном взгляде бывшего нашего продавца, до чего же наглая личность вылупилась из этого типа!..

— Не понимаю. Салон мод — совсем не твоя специальность…

— Даром, что ли, мама у меня портниха? Я и для себя достала бы документ, что выучилась на швею, и потихоньку сама стала бы управлять салоном! Я бы добилась этого и справилась бы, даже при ребенке, а уж такую роскошную квартиру, как эта, мы и в Пльзени нашли бы…

— Твоя мать в самом деле подавала такое заявление? Проснулся Якоубек, его нечленораздельное воркование предвещало очередной рев.

— Конечно, подавала. — Павла перестала сдерживаться. — Да только получила от ворот поворот, а все из-за твоей фамилии! Потому что она если ты этого еще не понял!

Слезы брызнули у нее из глаз, криков сына она словно бы и не слышала.

У Камилла задрожали руки.

— Значит, ты действовала без меня, за моей спиной— и тебе даже в голову не пришло со мной посоветоваться?

— А к чему? Заранее я твой совет знала! Тебя теперь призовут, два года прослужишь в каком-нибудь Закудыкине, а знаешь, сколько денег я сколотила бы за это время? Для всех для нас?.. Да разверни же ты ребенка, не все же мне делать самой! — Павла всхлипнула уже на грани истерики, вытерла слезы рукавом.

Тут в прихожей звякнул звонок — сейчас как будто не время для гостей?.. На пороге стоял сосед в халате, и вид у него был не слишком приветлив.

— Вас к нашему телефону.

— Междугородный? — У Камилла екнуло сердце: не случилось ли чего с отцом, в последнее время на него столько навалилось…

— Не знаю. Какой-то мужчина.

— Немедленно приходи в институт, — проговорил в трубке голос — Камилл с трудом узнал его, даже переспросил, действительно ли это Мариан.

— Теперь, утром, в воскресенье? Это что, розыгрыш?

— Случилось несчастье. Надя…

— Что с ней?

— Ее нашли утром в бессознательном состоянии. В подвале, у тебя в виварии…

— Господи… — Камилл почувствовал, как у него подкашиваются ноги.

— Приходи сейчас же! — Ив трубке зазвучали безучастные гудки.

— А я и не знала, что у тебя есть там какая-то подчиненная, — говорила Павла, пока бледный Камилл торопливо одевался. — И какое отношение у тебя к этому делу? Так нам в жизни везет, что я уже ничему не удивлюсь…

Закон серийности. Одна беда словно тянет за собой другую. Будто в дешевом романе, какие с наслаждением глотала бы Павла.

В тихом по-воскресному вестибюле уже ждал Мариан, вполголоса разговаривая с привратником; как видно, драматические события сближают людей самого разного положения. Не то чтобы Мариан смотрел на людей свысока, но не в его обычае слишком сближаться с теми, кто для него неинтересен.

Он подал руку Камиллу. Сегодня все не так, как всегда: до сих пор они обходились без таких формальностей. Повел Камилла наверх, в свой кабинет.

— При синтезе мы работаем с веществами, воздействующими не только на злокачественные клетки, но и на нормальные, здоровые… Говоря языком профанов, это яды. — Мариан начал издалека, но таким настоятельным тоном, словно то было введение к его защитной речи. Зачем он рассказывает мне все это?

— Для меня это слишком уж по-ученому — скажи на конец, что с Надей?

— Утром ее нашел второй служитель, он дежурит сегодня: она лежала на полу около твоего рабочего стола. По предварительному заключению полицейского врача — отравление каким-то неизвестным ядом…

— Как она до него добралась?

До чего глухо звучит собственный голос. Словно бросаешь слова в пропасть, до которой один шаг…

— Вчера я работал с одним из барбитуратов. Я обязан был позаботиться о том, чтоб такая вещь после работы была убрана под замок, то есть должен был сдать ее заведующему складом химикалий или тебе. Но тебя уже не было…

— Я ушел домой пораньше, ведь конец недели — видишь ли, у меня есть еще и семейные обязанности…

— Вот я и доверил этот злополучный barbital solubile Наде, чтоб она его заперла.

— Хочешь сказать, что…

— Хочу сказать, что виноват я. Не следовало мне полагаться на то, что Надя сразу уберет эту банку куда надо. А банка была точно такая же, как та, в которой ты держишь сахар, и на обеих наклейка с черепом и костями.

— В таком виде я унаследовал ее от моего предшественника.

— Да, знаю, только на сей раз эта шуточка привела к роковым последствиям. Обе банки стояли утром на твоем столе возле чашки с остатками кофе — видно, Надя варила себе кофе вечером. И еще там была бутылка из-под какого-то вина.

— «Перла фамоза».

Мариан вопросительно поднял правую бровь.

— Дешевое фруктовое вино. Надя его любила. Прятала бутылку в шкафчик, где корм для мышей… — У Камилла ни с того ни с сего увлажнились глаза. И вдруг так ясно всплыло воспоминание о первых шажках в этой профессии: Мерварт учит Мариана смотреть в микроскоп, не закрывая второй глаз, и какой восторг охватил его, когда туманные пятна на стеклышке постепенно сфокусировались, приобрели четкие очертания клетки… Какое счастье он испытал, впервые разглядев бациллу… Поначалу со стороны Мерварта тут было скорее милосердие к сыну своего хорошего знакомого, к мальчику, оставшемуся без родителей в тяжкие времена протектората, предоставленному, в сущности, самому себе. Но в ту минуту, когда интуиция подсказала профессору, что перед ним настоящий талант, обращение его с Марианом изменилось. «Вы обязаны знать, за какое дело беретесь. Гематология — это вам не верхушки лекарских знаний нахватывать. Я буду к вам гораздо строже, чем к прочим студентам, цель которых кое-как дотянуть до диплома. Наука, видите ли, не профессия, она — призвание, которому надо посвятить всю жизнь. От человека, который всерьез думает заняться исследованиями, я буду требовать все!»

Какой смысл выкручиваться теперь? «При всех ошибках и дурных свойствах ученых душа у них устроена одинаково, — всплыли в памяти давние слова Мерварта. — Все они исповедуют культ чистой истины, ибо наука — их религии».

И Мариан нерешительно начал рассказывать о позавчерашнем вечере; опустил лишь одно, не слишком существенное обстоятельство, а именно что Камилл ушел с работы раньше времени. Кончив свою исповедь, прочитал по лицу Пошваржа страстное желание узнать, не было ли чего между ним и Надей. Но Мерварта эта тема не интересовала, и его заместитель пока не осмелился спрашивать о том.

— Перед нами две вещи, — заговорил профессор; на его постаревшем лице читалась разочарованность человеком, которому он доверял почти безгранично. — Смерть сотрудницы (чего уже не поправишь) и ответственность института за это — огромное несчастье. Мне кажется, вы несколько злоупотребили тем необычным и исключительным положением, какое занимаете здесь…

— Исключительным в том смысле, что не часто студента-волонтера, даже еще без диплома, включают в коллектив, разрабатывающий столь важную тему, — пояснил Пошварж, словно Мариан сам этого не понимал. — Однако такое исключительное положение не должно было вам прежде времени нездоровое тщеславие и самоуверенность. Выполнять основные правила распорядка обязаны даже сотрудники, сделавшие для науки куда больше вашего…