Семя грядущего. Среди долины ровныя На краю света

- Сейчас будут пикировать, - сказал Братишка и глубже надвинул на лоб пилотку.

- Пулемет!.. - крикнул Глебов и сам же бросился в дзот за пулеметом. Он хотел ударить по самолетам. Но не успел. Вздрогнула и зашаталась под ногами земля, скрипнули бревна перекрытия, сверху посыпалась земля, а в дверь дохнула упругая, горячая волна, толкнула в спину влетевшего с надворья лейтенанта Братишку. Гул был громовой, раскатисто-грозный и продолжительный: взрывы бомб слились в один удар, от которого, казалось, земной шар лопнет и разломится надвое. Потом сразу стало тихо. Глебов, Братишка и Ефремов молча переглянулись - в глазах всех троих можно было прочитать общее чувство: радость, что они остались живы, и тревожное ожидание нового взрыва, который не пощадит их.

Так они смотрели друг на друга и ждали долгую томительную минуту. Нового взрыва не было. Глебов нажал кнопку полевого телефона и взял трубку. Второй дзот не отвечал. Глебов встревоженно вышел наружу, и то, что он увидел, ошеломило и потрясло его. Там, где прежде чуть-чуть горбился зеленый холм второго дзота, сейчас зияла и дымилась гарью и пылью огромная воронка с развороченными, переломленными бревнами перекрытия. Она напоминала кровоточащую рану.

Пыльное знойное небо визгливо завывало, как от нестерпимой боли. Глебов инстинктивно поднял голову. Три "юнкерса" делали новый заход на бомбежку. В голове мелькнула страшная мысль: "Теперь очередь за нами". О пулемете, о стрельбе по зенитной цели Емельян больше не помышлял. Впервые за сегодняшний день он почувствовал себя слабым и беспомощным. Понял, что второй дзот вместе с находившимися в нем пограничниками перестал существовать, что там и хоронить даже некого. Поделать он ничего не мог, а надо было что-то делать. Машинально позвонил в четвертый дзот, не ожидая ответа. И вдруг в телефонной трубке совсем рядом послышался сухой, надтреснутый голос Полторошапки:

- Слухаю. Старшина Полторошапка.

- Демьян Макарович! - обрадованно воскликнул Глебов. - Вы живы там?

Ответа не было слышно: его заглушили новые бомбовые взрывы, которые показались не столь дружными и не такими ошеломляющими. Удар их пришелся по третьему пустому дзоту. "Теперь наша очередь", - опять с тоской подумал было Емельян, но на минуту выбежавший из дзота Братишка вернулся ликующий.

- Ушли! Самолеты ушли! Отбомбились и улетели.

Запищал зуммер, по-комариному назойливо. Глебов схватил трубку.

- Живы, товарищ лейтенант! Все в порядке, - докладывал Полторошапка. - Только со стороны Княжиц слышен гул моторов. Никак танки.

Это было то, чего больше всего опасался Глебов: выход танков с тыла с одновременной атакой в центре и на флангах.

- Ведите наблюдение за дорогой. О появлении противника докладывайте, - ответил Глебов, прислушиваясь к гулу возобновленной фашистами артиллерийской канонады. Снаряды и мины рвались главным образом в центре участка обороны, там, где чернели пепелища сожженных построек.

- Ну, товарищи, - Емельян проникновенно посмотрел в глаза Братишке и Ефремову, сделал небольшую паузу. - Начинается последний, решительный… Приготовьтесь. Представьте себе, что дзот наш - это крепость, которую мы сдадим только тогда, когда в живых никого из нас не останется.

- Две крепости, - подсказал Братишка.

- Нет больше. Вдвое больше. Вы забыли Шаромпокатилова и Мухтасипова, - возразил Глебов и нажал на кнопку зуммера. - Демьян Макарович, сейчас фашисты начнут последний штурм. Надейтесь на свои силы. Резервов у меня нет, помощи ждать неоткуда. Превратите дзот в крепость. В неприступную крепость. Выставьте впереди истребителей танков. Держитесь. Родина нас не забудет…

Он хотел сказать старшине, что второй дзот перестал существовать, что все его защитники погибли от прямого попадания бомбы, но в последний миг решил не говорить этого: пусть мертвые воюют вместе с живыми, пусть там, в последнем дзоте, живые считают, что они не одни, пусть чувствуют локоть своих боевых друзей и товарищей.

- Теперь у нас нет круговой обороны? - спросил Братишка.

- Фланги у нас открыты - это верно, - ответил Глебов. - Но круговая оборона, лейтенант, у нас все-таки есть. Это наши дзоты. Они рассчитаны на бой в окружении. Кстати, как твое имя, лейтенант Братишка?

- Максим. Отца Иваном звали.

- Ты женат, Максим Иванович.? Семья есть?

- Жена Эра и сын Митька. Еще годика нет.

- Эра!.. Красивое имя, - грустно, но как-то удивительно спокойно произнес Емельян, и это его спокойствие никак не соответствовало тому крайне сложному, тяжелому, можно сказать безнадежному, положению, которое складывалось на участке пятой заставы. - А у меня нет ни Эры, ни Митьки. И даже невесты нет, дорогой мой Максим Иванович. Только мать. Слабая, больная, бедная моя мама - Анна Сергеевна… И у Ефремова нет невесты. Или есть? А?

Ефремов, стоявший за пулеметом у амбразуры, повернулся в сторону Глебова, тихо ответил:

- Не знаю, товарищ лейтенант, сам не пойму.

Почему-то вспомнились последние слова Мухтасипова, и Глебов произнес их вслух, ни к кому не обращаясь:

- О прошлом не жалей, грядущего не бойся.

Подумал с любовью о Махмуде и Шаромпокатилове - трудно им достанется. А что с Фединым? Пропал без вести? Вот так и сообщат родным в Ленинград. А Савинов бежал, струсил. И Поповина увел. Скорее всего, эти двое расскажут начальству о том, как сражалась пятая застава. От этой мысли стало больно на душе: что могут Савинов с Поповиным рассказать? Все переврут, переиначат. Надо бы самому все описать, да сейчас не до того.

Сквозь взрывы снарядов и мин уже отчетливо слышался гул моторов: фашистские танки шли на заставу с двух направлений - с запада и с востока. С фронта от границы за тремя недобитыми танками, сгорбившись, семенили остатки авангардного полка, который рассчитывал смять заставу к половине пятого утра. Сейчас стрелки часов показывали половину двенадцатого, а застава все еще продолжала жить и бороться. И эти три танка, и шедшие за ними стрелки уже испытали на своей шкуре силу удара пограничников и теперь шли осторожно, пугливо, каждый миг ожидая какого-нибудь подвоха со стороны защитников заставы.

С тыла, по дороге от села Княжицы, на заставу на большой скорости мчались четыре танка второго эшелона, прошедшего без боя по участку четвертой заставы. Гитлеровцы были взбешены упорством бойцов лейтенанта Глебова. Командир дивизии объявил выговор командиру полка, который, потеряв чуть ли не половину своих солдат и три танка, так и не смог смять какую-то ничтожную группу русских, вооруженных стрелковым оружием. Он докладывал своему начальнику, что пограничники засели в железобетонных дотах, что они располагают слаженной системой плотного ружейно-пулеметного огня и что три танка подорвались на минах. Он просил поддержки с воздуха и атаки танков с тыла. Комдив удовлетворил просьбу, но строго предупредил, что эта атака должна быть последней.

Тот факт, что свою последнюю атаку гитлеровцы решили провести с двух противоположных направлений, не был случайным. Командир немецкого полка на этот раз старался во что бы то ни стало избежать потерь в живой силе. Две предыдущие атаки показали, что фланги пограничников - второй и третий дзоты - хорошо защищены, а центр - о разрушенном первом дзоте немцы также знали - оказался теперь наиболее уязвимым местом; правда, вдруг оживший под развалинами дзота станковый пулемет причинил немало беды атакующим. Но его-то и должны были стереть с лица земли авиационные бомбы и артиллерийские снаряды, расчищавшие путь танкам и пехоте. Именно потому и были указаны "юнкерсам" две основные цели для бомбежки: с запада - первый дзот и с востока - четвертый. Стремительным ударом двух встречных отрядов с фронта и тыла одновременно враг надеялся разрубить оборонительное кольцо заставы надвое, блокировать и ценой минимальных потерь уничтожить наиболее сильные, по его мнению, гарнизоны фланговых дзотов. Немцам и невдомек было, что обе эти огневые точки больше не существовали. Они раз в десять преувеличивали силы пограничников. Отчасти делалось это и сознательно, чтоб хоть как-нибудь оправдать свои колоссальные потери.