Шишкин лес

— Естественно.

— И Брежневу! И Сталину!

— Да, звонил. И это нормально — в тяжелые времена поддерживать свое государство. Иначе наступит всеобщий б-б-бардак.

— Папа, а тебе все равно, что люди про тебя подумают?

— Я не понимаю, о чем ты, но вообще в восемьдесят п-п-пять лет меня уже не трогает, кто про меня что думает. Впрочем, и раньше меня это не волновало. Мне важно было, что думает обо мне Дашенька, твоя мама. А она меня любила и ув-в-в-в-важала.

Нина открывает дверь, обнимает Степу и целует его. За спиной Нины радостно улыбается Маша. Ксения нервно курит, кутаясь в Нинин домашний халат. Плачущая Таня повисает у Степы на шее. Рядом прыгает Петька.

— Степа! Степа! — вопит Петька. — А почему тебя не убили?

— Молчи, болван! — кричит Таня.

— А сама говорила, что убили! Сама говорила!

— Я не знаю, что я с тобой сейчас сделаю!

— Почему вы тут все? — удивляется Степа. — Макс, это ты всех п-п-перебудил?

— Папа, я никого не будил!

— Деда, это не Макс, — говорит Маша. — Я узнала, что ты пропал, потому что мне позвонили из милиции. Они нашли мою машину. Где ты ее бросил? Впрочем, теперь это неактуально. Ее больше нет. Ее взорвали.

— Взорвали машину! — радостно орет Петька. — Взорвали! Взорвали!

Степа задумчиво жует губами.

— Менты говорят, что ее угнали и использовали для каких-то воровских разборок, — говорит Маша.

— Но машина у тебя б-б-была застрахована? — подумав, спрашивает Степа.

- Да.

— Ну, это хорошо. Хоть какие-то деньги получишь. В такой день — очень кстати.

— Папа, ты невозможен! — хватается за голову Макс. — Маша из-за тебя лишилась машины, а ты говоришь, что это хорошо!

— Помолчи, наконец, — морщится Степа. — Машенция, а что Сорокин? Он уже занялся нашим аукционом? Что-то уже делает?

— Да, но я не хочу иметь с этим человеком ничего общего.

— Как я от вас от всех устал. — Степа подходит к стоящему в конце коридора мрачному Коте. — Деточка, ты сбрил бороду? Умница. Так, конечно, лучше. И я теперь, кажется, знаю, как организовать съемки нашего фильма. — И принюхивается: — А чем это, друзья мои, здесь у вас так воняет?

- Это не я! Это не я! — кричит Петька.

— Тише, пожалуйста, — шепчет Степе Нина. — Неудобно, она услышит. Это пахнет кимчи.

— Что? — переспрашивает Степа.

— Капуста по-корейски, — шепчет Нина. — Это Игнатова нам угощение принесла. Камчатский сувенир.

На столе стоит открытая банка с кимчи и бутыль с красной водкой. Все сидят за столом, осторожно жуют и смотрят на Игнатову. Тихая, внимательная девочка.

— Это я в плане, чтоб не приходить с пустыми руками, — говорит Игнатова. — Вам что, не нравится?

— Мне нравится, — говорит Нина.

— Своеобразно, — говорит Степа.

— Это кимчи с вяленой рыбой, — говорит Игнатова. — Мама сама готовила. Алексею Степановичу это блюдо сразу понравилось. Когда он к нам впервые в Магадан приехал, мама его угостила, и ему сразу понравилось.

— В Магадан? — переспрашивает Степа. — Разве Леша нашел вас не на Камчатке?

— Нет. На Камчатке я работала в театре. А сама я магаданская. Мой дедуля после лагеря не вернулся в Москву, а остался жить в Магадане. Потому что...

— Погодите, — говорит Маша. — Вы скажите Степану Сергеевичу, кто ваш дедушка. Он же еще не знает.

— Мой дедуля — великий русский поэт Зискинд, — говорит Степе Игнатова. — Он, как освободился, сразу влюбился в бабусю, и они сразу поженились. А из Магадана ее не отпускали, потому что она была завотдела обкома. А когда Алексей Степанович приехал в Магадан его искать, дедуля уже недавно умер, и мы все жили на бабусину пенсию. Ну, мама ему все про дедулю рассказала, и потом Алексей Степанович все время звонил нам из Москвы и присылал деньги. А на Камчатку он уже потом приехал. Он сказал, что познакомит меня с вами, когда мы кончим фильм. И сегодня мы все досняли... А он погиб...

Умолкает.

— Я не знал, что Леша ездил в М-м-магадан, — говорит Степа.

— Ну да, ездил, — говорит Игнатова. — Он же дедулю искал. Потому что ваша жена, Дарья Михайловна, собиралась раньше вас за дедулю выйти замуж. Поэтому Алексей Степанович его и искал. Ведь если бы дедулю не посадили, она бы за вас, Степан Сергеевич, не вышла, и Алексей Степанович бы на свет не родился. И вас, Максим Степанович, тоже бы не было. Никого из вас бы тут сейчас не было. И меня бы не было. А его посадили — и теперь мы все есть.

Это правда. Мама стала женой папы потому, что Зискинд из ее жизни исчез. Вот об этом я все время думаю. Вся моя жизнь зависит от совершенно мне незнакомого Зискинда. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно. Один взгляд, одно слово — и вдруг вся жизнь получает совсем другое направление.

Очень ранним летним утром в тридцать втором году автомобиль с двумя чекистами едет по проселочной дороге.

Предутренний туман. На опушке леса красный флаг. Деревянные ружья в пирамиде. Палатки. Из палатки выскакивает и мчится за автомобилем собака. Писающий на дерево двенадцатилетний пионер-часовой поспешно поправляет трусы и отдает вслед машине салют.

Степе двадцать один год. Даше — двадцать два. В дверь внизу стучат. Они просыпаются одновременно.

— Вот и все, — прислушивается к стуку Степа. — За мной п-п-п-пришли.

На цыпочках, мимо Аниной кроватки, он подходит к балконной двери и осторожно выглядывает.

В тумане за лесом едва брезжит рассвет. Внизу, на крыльце, стоят люди в фуражках. Стучат в дверь.

— Да. Они, — шепчет Степа, метнувшись обратно к кровати. — И с ними Левко.

— Иди ко мне. — Даша ловит его за руку.

— Надо же открыть, — шепчет Степа.

— Подождут.

Степа ныряет обратно под одеяло. Даша обнимает его и прижимает к себе.

— Зато мы с Зискиндом н-н-наконец б-б-будем теперь на равных, — шепчет Степа.

— При чем тут Зискинд?

— Я все это время думаю, что я тебя у него украл и ты об этом помнишь. А теперь меня тоже посадят, и мы с ним будем на равных.

— Ты что, об этом все время думаешь?

— Да.

— Ну и дурак. — И Даша обвивает его руками и ногами, целует его. — Я его никогда не любила. Я любила только тебя.