Первые шаги

— А уж какая же она сейчас красавица! — с восхищением говорила она деверю, будто не замечая, как он бледнеет.

Богатый дом Павла, то, что он важничает, «компаньон и зять миллионщика», сердило Наталью, в ней проснулась зависть. На все бы она согласилась, только бы самой стать на место Зинаиды, этой рыжухи с рыбьими глазами. Расхваливая красоту Аксюты, Наталья хотела нож в сердце деверю вонзить. Пусть сравнит со своей рыжей.

После этого откровенного разговора со снохой Павел будто впервые увидел, как некрасива его будущая жена. А тут еще рядом вставало лицо той, навсегда потерянной. И ничего сделать уже нельзя!

«Подкупил, поди, отец стрикулиста, вот и наплел тот на Федора и Аксюту, а я с дури поверил», — укорял он себя вяло.

Ему бы хотелось и богатство и Аксюту. Улыбаясь всем, как за прилавком покупателям, Павел люто ненавидел отца, невесту, брата, который, поди, тоже насмехается над ним. У него-то вон какая краля!

Действительно, Наталья, затянутая в узкое шелковое платье, причесанная парикмахером — с Зиной вместе ездили, — была очень красива. Гости поглядывали на нее с восхищением. Немало научилась она от Аксюты за неделю и сейчас держала себя просто и уверенно.

Но особенно показала себя Наталья на свадебном балу. Когда гости, после частых прогулок в буфетную, уже опьянели, Антон Афанасьевич попросил дорогую свашеньку пройтись в русской пляске. Все эти вальсы, польки его мало привлекали.

И Наталья прошлась так, что все купечество с ума свела. С разгоревшимся лицом, пунцовыми губами, горячим взглядом карих глаз, она плясала, забыв обо всем.

Гости кричали, били в ладоши и заставляли вновь идти на круг. Аким с гордостью и восхищением смотрел на жену, а когда взглянув на брата, на миг забывшего про улыбку, увидел его мрачное лицо, то со злорадством подумал:

«Видно, не больно счастлив, за сто тысяч продавшись уродине».

Лицо Зины, бесцветное, невыразительное, все же не было уродливым, но Аким из зависти с удовольствием называл ее уродом. Разглядывая разгоряченные вином и пляской Натальи лица гостей, он неожиданно заметил отца. Тот не отрывал глаз от пляшущей снохи. Акиму стало не по себе: ой, не по-родительски глядел отец на Наталью! Но Петр Андреевич, почувствовав пристальный взгляд сына, тотчас отвернувшись от круга, пошел к молодым.

«Видно, мне почудилось», — вздохнул облегченно Аким.

Однако он ошибся. Впервые в жизни Петр Андреевич почувствовал страсть, глядя на сноху. Женили его в восемнадцать лет, не спрашивая, мила ли ему его ровесница Марфа, — главное, что из зажиточной семьи, корову за ней дали. Жил он с ней мирно, жена как жена, мужу подчиняется, со свекровью не спорит. Потом пошли дети, в живых только первые трое остались. Была ли когда его Ниловна красивой, он даже не знает. Сейчас Марфа старуха, а вот он вдруг неожиданно понял, что не жил по-настоящему и ох как хочет пожить… Он даже сам испугался своего желания, а тут еще заметил взгляд сына. В погоне за богатством Петр Андреевич совсем забыл про бога и веру, но сейчас, уходя от соблазна, по привычке шептал: «Лукавый соблазняет. Сноха ведь, да и Ниловна еще жива. Забыть скорей…» А перед глазами носился обольстительный образ Натальи, сердце билось гулкими, частыми ударами…

Уже подходя к младшей снохе, он вдруг подумал: «Ниловна и умереть может. Так, только небо коптит. Разве она живет? Себе не в радость, а мне в назолу…» И вновь испугался.

— А когда, дочка, ты нам попляшешь, как старшая сношельница твоя пляшет? — весело заговорил он с Зиной, притворяясь пьяным, но зорко наблюдая за Павлом: что-то не больно весел молодой! — Устали, поди, деточки? Отдохнуть вам пора, — мягко и ласково говорил он молодой паре.

Мамед приехал в Родионовку сразу же после уборки хлеба. Он привез Федору и его компаньонам воз зерна.

— Рахмат! Улькун рахмат! [5] Хороший семена давал. Много пшеницы у нас. Это ваше. Мы оставили сеять, остальное разделили. У всех бидай есть. Еще трое кочевать джок. С нами останутся, — говорил Мамед, мешая русские и казахские слова.

Остановился он у Карповых. Прасковья больше не ворчала и даже садилась за стол вместе с гостем. На нее повлияли и уговоры мужа и потеря доверия к Мурашеву и отцу Гурьяну. В моленную она ходила по-прежнему, но дома перестала обращать внимание на то, что муж и старшая дочь садятся за стол не молясь.

— К Ивану ездил? — спросил Федор, оставшись наедине с Мамедом.

— Я привез тебе письмо.

Мамед снял малахай, подпорол подкладку и, вынув маленький листок, подал его Федору.

— Если пристав встретит, он казаха бьет по голове. Малахай летит — письмо не найдут, — объяснил, лукаво блестя щелочками глаз.

Топорков сообщал, что они готовят на рудниках забастовку, у них есть революционный кружок и связь с каркаралинцами. В конце он приписал: «Постарайся связаться с друзьями и пришли мне весточку».

Федор задумался. Легко сказать — связаться! В письме такое не напишешь.

Вечером у Карповых собрались все друзья — Родион, Матвей, Кирилл, Егор и Анисим. Прасковья с Машей ушли к Полагутиным.

— Дела большие начинаются, — говорил Карпов. — С далекими друзьями надо связаться, от них указания получить. Давайте подумаем, кому ехать, чтобы незаметно было.

— А сам-то как думаешь? — спросил Родион.

— У меня такие думки. Началась в Акмолах ярмарка, значит пойдут обозы купеческие. Возчики ездят артелями. Придется кому-то в артель вступить с лошадьми и поехать на заработки, только двоим, чтобы там потихоньку сходить куда надо.

— И правильно! Лучше ничего не придумаешь! — живо откликнулся Родион. — Хоть я могу поехать на своей гнедухе, одну ты дашь, да вот Кирюха со мной. Поедем на трех подводах. Что мы за копейкой поехали, никому не дивно: мне трудно ребят кормить, а Кириллу к свадьбе подзаработать надо.

— Родион дело говорит, — заметил Матвей. — Уж коль взялись, так труса праздновать нечего. Кирюха, поедешь?

— Коль Палыч одобрит, я хоть сейчас, — ответил, потупясь, Кирилл. Ему не очень хотелось расставаться с Аксютой, но раз надо, то надо.

— Что ж, я не против. Пара подходящая, — подумав, согласился Федор. — Сделаем так. Кирилл заучит на память, к кому идти, что передать. Если беда случится, ты, Родя, будешь в стороне, у тебя куча ребят. Кирюше и от обоза уйти легче. Расскажите всем, что он осенью женится, подарок, мол, невесте пошел искать. Никто ничего и не подумает, а ты, Кирюша, и в самом деле купи какой пустяк. Вернешься — тоже сразу к невесте прибежишь, опять никому не дивно…

На том и порешили. Мамед уехал, обещавшись к возвращению барашков пригнать в подарок на свадьбу, а Родион и Кирилл стали собираться в дальний путь.

Прасковья уже знала, что осенью Аксюту придут сватать за Кирюшку Железнова, и молодая пара каждый вечер подолгу сидела на завалинке у Карповых.

— Я тебя, Аксюта, полюбил с первой встречи. Только раньше и думать о том, что ты моей женой станешь, не смел. Ведь краше тебя на свете нет, а я… беднее меня в селе не было… — сказал Кирилл, когда первый раз они остались вдвоем.

— А я тебя, Кирюша, люблю с тех пор, как мы с тобой по одной дороге пошли, вместе с тятей, — ответила Аксюта, подняв на него глубокие, лучистые глаза. — За богатством я никогда не гналась. Думала сначала о Коле, так это по-детски: гармонист он хороший. А как узнала тебя как следует, так и поняла… — Она застыдилась и не сказала, что именно поняла.

В последний вечер перед отъездом возчиков в Акмолинск, недолго побыв у хоровода, Аксюта с Кириллом ушли на берег реки. Теперь незачем было скрывать, даже лучше, чтоб все знали о том, что они жених с невестой.

Солнце только что закатилось, и вечерняя заря играла, переливаясь яркими красками — от багровой до тончайшей бледно-розовой, переходящей в аквамариновую.

Рваные облака то громоздились горами, то разбегались отарами барашков или величаво плыли большими странными птицами с огромными огненными крыльями.