Те, кого мы любим - живут

В сенцах послышался звон ведра и треск.

— Ой, кувшин разбила...

Девушки бросились к двери.

— Ну и хозяйка ты, Рая. Муж тебя со света сживет.

— Дудки! Вначале я его, — и, растолкав подруг, она внесла мне кружку молока. Оно еще пенилось, таило живое тепло.

— Вкусно, как губы теленка, — сказал я, выпив молоко.

— А вы его целовали? — засмеялись девушки.

— Теленка — нет, а годовалого малыша — да, это одно и то же.

— Я люблю парное молоко, обязательно теперь бу­ду телят целовать, — смеясь, сказала Рая. — Только не годовалых, а которые постарше.

— Тогда выбирайте разведчиков.

— Только не их! — запротестовало несколько го­лосов.

Я повернулся к Каталине:

— Я пришел за Байроном. Гоните.

Каталина покраснела, бросила взгляд на постель, но, не заметив ничего подозрительного, спокойно ска­зала:

— Книгу мне подарил Березин, и не ждите, что я ее вам верну.

— Вот это здорово! — воскликнул я.

— Мы вас взамен напоили молоком, — засмеялась Рая. — Вот и квиты.

Девушки дружно расхохотались. И мне ничего не оставалось иного, как рассмеяться вместе с ними и убраться восвояси. В другой раз я бы был более на­стойчив, но теперь, когда я, как мальчишка, в щелку подглядел обнаженного человека и едва не был схвачен за ухо, краска стыда подступила к лицу: поступок явно не рыцарский. Узнай о нем Каталина, в ее глазах я из друга превратился бы во врага. У каждого есть только ему одному принадлежащая святыня — тайна, и всякий, кто преднамеренно или невольно покушается на нее, — отпетый негодяй. Оправдываю себя только одним — я жертва случайности, открывшей мне нечто значительное: быть человеком, значит, уже родиться Прометеем, надо только до конца оставаться честным, отдать себя людям...

104

Дни на отдыхе текут стремительно, но быстротеч­ность их не рождает тоскливого сожаления. А когда пронесся слух, что снимаемся с места раньше срока, все вокруг вскипело. Начиная от Войтова и кончая ря­довым бойцом, все были озабочены. Кое-кто успел пу­стить здесь глубокие корни, и хлипкое сердце учащенно билось перед разлукой. В подразделениях участились случаи опозданий по увольнительным. Войтов круто завинчивал гайки, командиры строго спрашивали с сол­дат. Мы были почти на колесах, как внезапно поступил приказ — до особого распоряжения оставаться на своих местах. Первым об этом сообщил Березин.

— И ты радуешься? — спросил я.

— На фронте быть успеем, умереть — тоже! А ты, Метелин, — огорошил он вдруг меня, — готовься в до­рогу, повезешь в штаб фронта пакет с отчетом о боевой и политической подготовленности. Это я тебе удружил, откровенно говорю. Хочу подышать не отравленным тобою воздухом. Мне приказано принять временно твой взвод.

Березин рассмеялся.

— Смеется хорошо тот, кто смеется последним, — сказал я, холодея. Мне трудно было поверить в столь быструю перемену: «На фронте быть успеем...» Я про­должал оставаться о нем лучшего мнения: его желание стать лучшим, чем он есть от природы, еще не выветри­лось; он просто в некоторой степени напоминает чело­века, которого столкнули в одежде и сапогах с обрыва в воду; начиненный газетами и радио, сладкими речами школьных учителей о жизни, он мнил себя законченным знатоком ее, хотя подлинная жизнь текла мимо него.

— Надеюсь смеяться последним тоже, — уверенно заявил Березин.

— Спасибо, что предупредил, — сказал я. — Приду­маю черт знает что, наконец прикинусь больным, но не поеду! Постараюсь сам принять твой взвод.

Березин порозовел, взгляд голубых глаз выразил растерянность. Он не ожидал подобного оборота.

— Неужели ты способен на подлость?

— Вот уж поистине, в своем глазу бревна не видно! Я сделаю все, чтобы насолить тебе. Так и знай, и я

тебе говорю откровенно. Твоя ахиллесова пята от меня не скрыта. Сегодня же выложу Каталине все о тебе, разрисую так, что волосы зашевелятся. А потом скажу: гляди, король-то голый!

Березин изо всех сил пытался сохранить хладнокро­вие, но лицо его из разового стало белым.

— Худшего, что ты уже сделал для меня, ты не сде­лаешь, — процедил он.

— Не понимаю. Нельзя ли точнее?

— А везти тебе пакет все равно придется, — укло­нился Березин от ответа, — об этом Войтова просила и Каталина.

Настала моя очередь окаменеть.

— Я не верю, Березин, ни одному твоему слову.

Он смотрел на меня насмешливо, сомневаться в его

правдивости не приходилось.

— Можешь не верить. Я тебе, кстати, ничего и не говорил.

За пологом палатки раздались девичьи голоса:

— Товарищи лейтенанты, можно к вам?

Березин сорвал со спинки стула трусы и майку и поспешно сунул под одеяло.

— Конечно, конечно, — ответил он живо.

Вошла Каталина с подругами-радистками — Раей и Тоней. В палатке тесно, повернуться негде. Стул у моей койки завален книгами, Березина — склянками, бритвами, щетками, уставами строевой службы, а к маленькому столику вообще не подойти: оккупирован­ный все тем же незатейливым хозяйством Березина, он гнулся на своих зыбких ножках.

— Холостяки! — иронически протянула Рая. — На вас бы Геракла напустить. Только что прочла «Мифы». Здорово он придумал, как вычистить авгиевы конюшни.

— Зачем Геракла? — отозвалась Тоня. — Нашего бы старшину сюда.

Девушки заглянули к нам, возвращаясь с реки. У них еще влажные волосы, сквозь слегка прилипшие к телу гимнастерки проступала красота покатых плеч; одень сейчас их в легкие туники, и Парис, пожалуй, предпочел бы вручить яблоко не богине, а кому-нибудь из наших трех гостий. Принесли они в палатку запах реки и свежести. А Березин-то! Я даже не предполагал, что в нем скрыт такой внимательный кавалер. Наедине с Каталиной пень-пнем, роняет слова в час по чайной ложке, а здесь, едва она явилась не одна, его точно подменили: тотчас усадил девушек, что-то сморозил по адресу моего топчана и стула, заваленного книгами, и вышло, что Геракла нужно напустить на меня, а он, Березин, здесь ни при чем; острил, смеялся. Между ним и радистками началась обычная пикировка — кто лучше, важнее, без кого жить не может армия. Поддавшись общему настроению, Каталина тоже включилась в об­щий тон и порой изрекала такое, что в любое другое время выглядело бы наивным и вызвало законный воз­глас: ну и ну! Сегодня она необычная, тревожные мысли не беспокоят; умытая и свежая, она воплощала собою саму юность. Густые волосы, загоревшее лицо, синие, как лазурь, глаза — все в ней еще не тронуто, не залас­кано, красиво и свежо, как утро весны. Березин заго­варивает с нею реже, чем с двумя другими девушками, и сейчас не напоминает глупого влюбленного, который пожирает глазами предмет своего обожания. Но каж­дый мускул в нем выдает его: все, что он делает сейчас и говорит, он делает и говорит для Каталины. Не знаю, замечает ли все это она, скорее всего нет, ей просто сейчас легко и весело.

— Разведка — глаза и уши! — парируя, воскликнул Березин и съязвил: — Радистки не особенно пользуются успехом у моих разведчиков.

— Молчали бы уж лучше, товарищ лейтенант, о глазах и ушах. Известны нам ваши хваленые герои, особенно ефрейтор Поляков! — откликнулась Рая.

— А что, находчивый парень!

— То-то из-за его находчивости и конфуз вышел. От полковника Войтова кое-кому на орехи досталось.— Самолюбие Раи явно задето— кто-кто, а она знает цену так называемой мужской гордости разведчиков: ефрей­тор Поляков и днюет и ночует у ее порога. Собственно, причиной конфуза, из-за которого пострадал и Бере­зин, была эта смазливая, курносенькая девушка. К ней Поляков настойчиво неравнодушен, обещал звезду до­стать с неба, пожелай только этого Рая. А друзьям-разведчикам жаловался: «Сгубила, курносая, всякую личность во мне стерла в порошок. Ох, если женюсь на ней после войны, трясти буду как грушу! Уж тогда я восстановлю свою личность, а порошком будет она».

Откуда-то об этом прослышала Рая, и пошла у парня жизнь кувырком. Вечера простаивал Поляков под ее окном, но оно наглухо было захлопнуто. А однажды пришел, и глазам не верит: створки окна распахнуты. «Раенька, звезда неугасимая, — шепчет Поляков, — черемуха ненаглядная, выйди. Тебе всё набрехали про меня». На беду у радисток оказался полковник Войтов. Не подозревая об опасности, Поляков продолжал се­ренаду, звал свою любовь; девчата давятся от смеха. И вскипел разведчик: «Иисусово войско! Ржете, будто овса нажрались. Ежели нет Раи, то и заявите. Нужны вы нам, как собаке боковой карман».