Пламя над тундрой

— Так только в романах бывает, — отшучивалась женщина, хотя ей все тягостнее становилось быть в обществе этих людей. Она незаметно следила за офицерами, между которыми шел оживленный разговор.

— Как это понимать, Виктор Николаевич? — строго спросил Фондерат Усташкина-Струкова.

— Прошу прощения, — Дмитрий Дмитриевич, — поправил с насмешкой тот. — Что вы имеете в виду?

— Кто эта женщина?

— Вы же слышали — моя жена! Нравится?

— Но… но… ваша жена в Харбине, — Фондерат негодовал. — Как вы смеете говорить это мне?

— Вы ошиблись, дорогой полковник. — Струков явно издевался над Фондератом. — Ваша сестра является женой капитана Усташкина Виктора Николаевича, а я же Струков, который был холост, а сейчас женился. Не ехать же мне на Север одному. Кто же согреет меня студеной полярной ночью? Одобряете мой выбор?

Фондерат сквозь зубы процедил:

— Вы распущенный подлец. Как я буду смотреть Валентине в глаза, когда она вернется?

Струков пожал плечами, потом сказал:

— Очевидно, ее муж вернется к ней оттуда, куда его послали вы.

Фондерат оторопело смотрел на Струкова. Как понимать его? Вернуть Струкова из Анадырского уезда, это вовсе не входило в планы полковника.

Около трубы «Томска» вырос белый султан пара, и гудок разорвал воздух, поглотив шум. Женщины зажимали уши. Струков, поклонившись Фондерату, подошел к Нине Георгиевне. Гудок утих, и сразу же наступила глубокая тишина, в которой особенно громко прозвучали слова Колдуэлла:

— Скорее прячьте свою жену, господин Струков, — иначе я увезу ее на автомобиле, похищу!

— Это будет преступление, — ответил Струков, — и я, как начальник милиции, буду вынужден вас арестовать. Наш судья Суздалев приговорит вас к каторге, а господин Громов сошлет вас на шахты в Ново-Мариинск.

Колдуэлл оглушительно захохотал. Раздался второй гудок. Консул отвел Струкова в сторону и серьезным деловым тоном, в котором слышался приказ, произнес:

— Помогайте нашим людям. Их просьбы, все просьбы выполняйте как мои. Кстати, счет на ваше имя открыт и внесен первый вклад.

— Благодарю, мистер Колдуэлл. Все будет сделано, — ответил Струков. Он распрощался со всеми, взял Нину Георгиевну под руку и поднялся на палубу. Последним взошел Громов. Трап был поднят, отданы швартовы, и пароход, дав еще гудок, медленно отвалил от пристани. Струков стоял у самого борта рядом с Ниной Георгиевной, он обнял ее за плечи. Она, почувствовав крепкую, как ей казалось, заботливую руку, доверчиво прижалась к груди Струкова. Фондерат при виде этого отвернулся и зашагал к автомобилю. Струков был доволен, что доставил полковнику много неприятных минут. Он знал, как полковник любит свою сестру, и, конечно, появление Струкова с другой женщиной оскорбило его чувства. Струков мстил за Усташкина. Колдуэлл долго стоял на пристани и без устали махал шляпой.

— Ты покорила американца, — усмехнулся Струков.

Нина Георгиевна была счастлива, исчезла ее недавняя страшная жизнь. Она начинает новую. Она теснее прижалась к Струкову и прошептала:

— Неужели это не сон… Я… я… так благодарна тебе, — она заплакала.

— Успокойся, ты же моя жена. — Струков погладил плечо женщины. У Нины Георгиевны еще сильнее хлынули слезы: «Ее назвали, ее представили как жену. У нее опять есть муж, семья и нормальная жизнь. Она не будет больше одинока». Нина Георгиевна с благоговением смотрела на Струкова, и от этого взгляда он почувствовал себя неловко.

«Томск» разворачивался к выходу из бухты, тесной от множества иностранных военных кораблей. Перед пассажирами проплывала панорама Владивостока с его взбегающими на сопки улицами, домами, что делало его похожим на какой-то восточный город. Залитый солнцем, он сверкал окнами, зеленел густой листвой скверов.

Пассажиры с палубы расходились по пароходу. Оставив жену в удобной двухместной каюте, начальник милиции спустился по трапу в третий класс и здесь, среди толчеи, в дальнем углу разыскал своих милиционеров. Большинство из них, перепившись, уже спало. Старший милиционер, человек лет сорока с «Георгием» на груди, при виде Струкова нетвердо поднялся на ноги, но Струков усадил его и спросил:

— Оружие где?

— Под замком, старшему помощнику — капитана сдал. — Милиционер облизал узкие сухие губы. — Выпили малость, ваше благородие. Далеко едем-то.

— Хорошо, хорошо, — Струков был доволен распорядительностью своего помощника. — Кажется, Крючков фамилия?

— Так точно, — вновь поднялся тот на ноги и качнулся. — Крючков Иван Иустинович.

— Ну, следи тут за порядком, Завтра зайду, — Струков вернулся на палубу. Бухта Золотой Рог осталась позади, уже миновали маяк и острова Скрыплева. «Томск» вышел в залив Петра Великого. Ветер заметно посвежел. У носа шумели в белых отвалах разрезанные форштевнем волны…

Струков почувствовал холодок океанского ветра и направился в каюту. Нина Георгиевна спала на диване, прижавшись к подушке, мокрой от слез, но лицо было спокойным, как у человека, отдыхающего после долгого тяжелого пути. Весь облик женщины выражал такую доверчивость и беспомощность, что Струков был растроган. Он осторожно, чтобы не разбудить Нину Георгиевну, снял с крючка шинель и вышел из каюты, тихо прикрыв дверь.

Уткнувшись острым подбородком в соболиный воротник шубы, Бесекерский тонкими сухими пальцами перебирал редкую седую бородку и из-под бровей наблюдал за купцами. В кабинете Москвина было тесно. Чем ближе подходил день приезда нового начальника уездного управления, тем беспокойнее чувствовали себя торговцы. У каждого были за душой грешки, но всех связывали общие дела, прежде всего — государственные продовольственные склады и Советы. В ноябре 1917 года в Ново-Мариинск пришла радиограмма о свершившейся Октябрьской революции, от испуга поторопились они создать «советскую власть» в уезде, хотя в ней ничего советского, кроме названия, не было. Поверит ли им новый начальник уезда Громов, не станет ли чинить расправу?

Когда в Ново-Мариинск пришла телеграмма об отречении Николая Второго и создании Временного правительства, спекулянты и рыбопромышленники — коммерсанты — с иконами прошли через весь поселок и взяли под домашний арест представителей царской власти Царьгородцева и Диценко. Создали Анадырский «комитет общественной безопасности», в который с большим желанием вошли торговцы Иван Тренев, Михаил Сукрышев.

Бесекерский, затаив в глазах злорадную улыбку, посмотрел на незадачливых комитетчиков. Михаил Сукрышев — толстенький молодой купчик, лицо которого то бледнело, то вспыхивало, мял в руках пыжиковую шапку и чуть ли не с мольбой, заискивающе смотрел в лица коммерсантов. Иван Тренев, в потертой кухлянке с откинутым на спину капюшоном походил на дьячка своими длинными жирными волосами, висевшими вдоль лица. Но беспокойства в нем не чувствовалось.

«Этот себя в обиду не даст, — подумал Бесекерский. — Всех продаст, а сам сухим выйдет из воды».

Тренев появился в уезде оборванным, голодным бродягой. Но не прошло и пяти лет, а он уже в первые коммерсанты пытается пролезть. Хотя и ходит в оборванной кухлянке, а мошна уже тугая. Неохотно крупные торговцы теснились, чтобы дать место новому конкуренту, всячески придерживали Тренева. Это злило Тренева, который мечтал стать на одну ногу с Биричем, Бесекерским, Караевым и другими. Всеми путями, всеми средствами стремился Тренев к своей цели. Вот почему он охотно и пошел в «комитет общественной безопасности», стремился стать нужным, своим человеком для Биричей и Бесекерских, Свенсона. По их совету уговорил он других членов комитета повысить цены на пушнину, которую подготовили для вывоза, а также на мех, который принимался в государственный экономический склад от купцов. Барыши коммерсанты получили большие. У Тренева все записано. Он знает, кто и сколько заработал на этом, и записи хранит в надежном месте. Правда, в них нет отметки о его доходах, и никто никогда о них не узнает. При необходимости он не только подскажет новой власти, сколько с коммерсантов налога взять, но и покажет, сколько они с государственных продовольственных складов товаров растащили.