Переворот

— А что, разве в совдепе одни только русские? — спросил Гуркин. — Почему же вас это не беспокоит?

— Нет, и в совдепе люди разных национальностей. Революцию совершали не только русские… Но роднит и объединяет этих людей одна задача: отстоять дело революции.

— У нас тоже одна задача — отстоять право алтайского народа на самоопределение, — поднялся Гуркин и неторопливо прошел до двери и обратно, мягко ступая по половицам — ходок в нем угадывался незаурядный. — Разве революция не предоставила нам такого права? — остановился в двух шагах от Фадеева. — А если это не так, тогда я не понимаю Советской власти…

— А вы ее и так не понимаете, — резко сказал Фадеев. — О каком понимании можно говорить, если под знаменем Каракорума собрались и объединились в большинстве своем враждебные революции элементы — эсеры, монархисты, областники и националисты разных мастей… Лозунгами об автономии и самоопределении алтайского народа они лишь маскируют истинные свои цели.

— Они уже и маскироваться перестали, — заметил Огородников.

Гуркин посмотрел на него с неприязнью:

— Это не так, ошибаетесь.

— Так. Можем подтвердить это примерами.

— А разве само название вашей управы и будущей столицы вашего округа, которую собираетесь вы построить на берегу Катуни, между Маймой и Манжероком, разве само это название, Каракорум, не содержит в себе враждебного по отношению к русскому народу смысла? — углубил вопрос Фадеев. — Вам ведь известно, откуда такое название?

— Дело не в названии.

— И в нем тоже, — стоял на своем Фадеев. — Слишком многое за этим скрывается.

— Что же за этим скрывается?

— А я уже сказал: враждебные революции элементы Гуркин провел рукой по жесткому ежику волос, ото лба к затылку, как бы успокаивая и сдерживая себя, и горестно усмехнулся:

— Ну что ж, теперь мне, по крайней мере, ясно: серьезного и объективного расследования не будет. Вести же пусто порожние разговоры я не намерен.

— Это вы напрасно, Григорий Иванович, — вмешался Соболевский. — Истина, как известно, рождается в спорах… Давайте разберемся.

— Затем я и приехал, чтобы разобраться. Но теперь вижу, что настроена комиссия односторонне.

— А вы нас переубедите, — сказал Фадеев. — Чтобы мы поддержали вашу сторону. Пока нет таких доводов.

— Какие вам доводы нужны? — глянул на него Гуркин. — А разве случай в Мыюте — не довод?

— Довод. Только не в пользу Каракорума…

— Каракорумский отряд находился на своей территории и никому не угрожал…

— А мы, стало быть, на него напали? — иронически вставил Огородников. — А известно ли вам, что двумя днями раньше два каракорумских отряда, два, а не один, как вы утверждаете, заняли село и учинили расправу над членами мыютинского Совета? Арестовали председателя товарища Мыльникова и вместо него назначили гражданина Арюкова… Разве это не открытый выпад против Советской власти? Какого же сочувствия и понимания вы ждете от нас?

— Понимания я от вас не жду, — сухо ответил Гуркин. — Одного требую: освободить оставшихся в живых людей, которых вы захватили силой… Эти люди ни в чем не повинны Мне жаль, что многие вами расстреляны без суда и следствия.

— А вы как думали: идете против революции, а революция должна с вами цацкаться? — жестоко спросил Огородников. — Не будет такого! — Он помолчал, видимо, осмысливая сказанное, и добавил чуть мягче: — И такого не будет, чтобы революция без всякого на то основания и разбора проявляла жестокость. Желаете убедиться? Извольте. — Огородников решительно поднялся, вышел из комнаты и минуты через две-три вернулся. Сказал: — Мой помощник товарищ Чеботарев проводит вас и познакомит с обстановкой… если вы не передумали.

— Нет, не передумал, — холодно глянул на него Гуркин и, не сказав больше ни слова, быстро вышел. Какое-то время все сидели молча, словно потеряв нить разговора. Душно было. Солнце поднялось уже высоко и светило прямо в окна, наполняя комнату густым зыбучим жаром.

— Ну, и что же предлагает комиссия? — первым нарушил молчание Соболевский. — Какое решение вы намерены принять?

— Решение может быть только одно, — ответил Фадеев. — Немедленный арест всех членов Каракорумской управы. Во главе с Гуркиным, — чуть помедлив, добавил: — Это облегчит дальнейшие наши действия.

— Какие действия?

— Действия по пресечению каракорумской авантюры, направленной против Советской власти.

— Это что же, окончательное ваше решение?

— Окончательное, — упрямо наклонив большую бритую голову, сказал Фадеев. — Это я говорю как член губкома и председатель следственной комиссии.

Соболевский хмуро помолчал.

— Вы что же, и Гуркина считаете авантюристом?

— А кто он по-вашему?

— Талантливый художник, прежде всего. Кому-нибудь из вас, товарищи, приходилось видеть его картины?

— Нет, не приходилось, — за всех ответил Фадеев.

— А я видел. Три года назад в Томске. И считаю, что лучшего художника в Сибири нет.

— А мы говорим не о художнике, — стоял на своем Фадеев. — Речь идет об антисоветской группировке, возглавляет которую Гуркин.

— А вы не допускаете, что художник Гуркин мог оказаться в плену искренних своих заблуждений?

— Хрен редьки не слаще! — вставил Огородников.

— Нет, нет, товарищи, не надо торопиться. Согласен: каракорумская авантюра существует, но вина Гуркина лишь в том, что он позволил обмануть себя и втянуть в эту авантюру.

— Он позволил обмануть не только себя, но и свой народ, — возразил Фадеев, бритая макушка у него вспотела, и он вытер ее широкой пухлой ладонью. — Политический авантюризм тем и опасен, что он многолик и толкает к пропасти не одного человека, а многих людей, массы, целые народы… Сталкивает эти массы, натравливая друг на друга, чтобы тем самым растоптать саму идею революции. Вот и каракорумские авантюристы всячески настраивают алтайцев против русского населения. Кому это выгодно? Советской власти? Нет. И еще раз — нет! Вот какая ситуация сложилась на данный момент, Георгий Константинович. А вы хотите оправдать Гуркина. Нет ему оправданий! И решение наше, — слегка повысил голос, — мы отменить не можем. Гуркина надо немедля арестовать. И предать революционному суду… вместе с Кайгородовым и Катаевым, главным военспецем Каракорума, доктором Донцом и Аргымаем Кульджиным, самым богатым алтайским баем, с которым работают они рука об руку…

— Прибавьте сюда главных «советников» Каракорума, — подсказал Селиванов, — профессора Анучина и бывшего министра Шатилова. Каракорум — это их детище.

— Да, да, — согласился Фадеев, — и этих тоже следовало бы взять под стражу, да где их найдешь! Не знаете, Георгий Константинович, где сейчас находятся Анучин и Шатилов?

— Сегодня есть дела поважнее, — ушел от прямого ответа Соболевский. Встал, опершись обеими руками о край стола, и с минуту постоял молча, словно взвешивая все «за» и «против». — Ну, вот что, товарищи, — проговорил наконец, — я вас выслушал внимательно. Теперь послушайте меня. Кайгородова и прочих будем судить по всей строгости революционного закона. Что касается Гуркина… считаю ваше решение поспешным и несостоятельным.

— То есть как это несостоятельным? — вспыхнул и даже привстал Фадеев. — Товарищ Соболевский, по-моему, вы берете на себя…

— Да! — перебил его Соболевский. — Беру на себя. Арест Гуркина отменяется.

— Кем?

— Мной. Членом Центросибири. И я требую неукоснительного подчинения. В противном случае вам придется арестовать не только Гуркина, но и меня. Повторяю, товарищи, — задержал взгляд на Огородникове. — Конфликт между Бийским совдепом и Каракорум-Алтайской управой будем решать мирным путем. А посему: вооруженный отряд необходимо сегодня же отвести от Мыюты. Это приказ, — снова посмотрел на Огородникова. — А приказы как вам известно, не обсуждаются.

Огородников поднялся и молча вышел. Гулко простучали по коридору его шаги. Хлопнула наружная дверь. Фигура Огородникова, затянутая в кожу ремней, мелькнула еще раз на уровне окна и тотчас исчезла, скрылась за углом дома. Что он задумал, Степан Огородников, какие намеревался предпринять действия — было неясно.