Годы в огне

Санечка вяло кивала головой, однако глядела лишь под ноги, уже чувствуя, как перебивается то и дело сердце. В этой мешанине камня, дерева и воды постоянно приходилось выверять направление, дабы не забрести в сторону, и уралец приглядывался к стволам елок и сосен, к муравейникам, к быстрому бегу облаков.

Вечером миновали лес, и на альпийских лугах Костя объявил малый привал — жаль было Санечку; да и сам, признаться, порядочно изнемог.

После отдыха взъем стал отчего-то еще труднее, и на гребень Юрмы, усыпанный камнями, вскарабкались грязные, лиц не видать — пот, паутина, листья, налепившиеся еще в лесу.

На этот раз не стали готовить и подобия лежанки, а забрели в пещеру, что зияла в каменной глыбе, и упали на сырые лишайники. Отдышавшись, поели впрохолодь, сунули под голову крошни и повалились в сон без мыслей и сновидений.

Однако Лоза проснулась тотчас (так ей казалось), поежилась и стала разглядывать небо, видное из пещеры. Мерещилось, что тучи бегут в разные стороны, их гонит тревога, и они клубятся в гневе и страхе. В разрывах мглы иногда был виден ковшик Малой Медведицы, сияла яркая Полярная звезда, а Млечный Путь почему-то исчез, и вместо него была бездонная угольная бездна.

Лоза подумала, что пробудилась от холода, или сырости, или от неясного беспокойства. Стараясь не потревожить товарища, поднялась, выбралась из грота и, бросив взгляд окрест, не сдержала возгласа удивления.

От туч не было и следа, и рядом, внизу, в глуби, казалось, рукой достать, мелькал редкими огнями немалый город. Санечка поняла: это Карабаш, однако она уже знала, что глаза в горах лгут, и до города, пожалуй, десять-пятнадцать верст.

Внезапно со всех сторон, главным образом снизу, засвистел ветер. Тотчас этот разбойный свист обратился в сплошной вой. Санечка поспешила в пещеру и торопливо опустилась на лишайники.

Ливень хлестал Юрму четверть часа и смолк так же внезапно, как и начался. В небе таинственно задрожали звезды, и сразу стало спокойно и лунно в мире.

Булычев спал сном праведника, даже дыхания не было слышно, а Лоза никак не могла забыться, снова поднялась и присела на камень у входа в пещеру.

Пожалуй, нечаянно стала думать о деле, которое отправило ее в кружную опасную дорогу. У человека красной разведки, внедренного в штаб Западной армии (Колчак несколько раз менял название — Московская, 3-я, но особый отдел Павлуновского продолжает именовать ее, для удобства, Западной), у этого неуловимого разведчика был исполнительный и надежный связной. Но к Яну Вилисовичу поступили сведения из верных источников: белые обратили внимание на связника. За ним, похоже, установила слежку контрразведка Гримилова-Новицкого, значит, мог последовать провал.

Чекисты тотчас отозвали человека, попавшего под надзор врага. Санечка еще раз припомнила пароль и отзыв, которыми предстоит обменяться на Александровской площади Челябинска.

На разведчице должно быть ситцевое платье, украшенное медальоном; в руках сумочка. Если она в левой руке, — все чисто. Женщины произнесут заготовленные фразы, и Лоза уйдет на явочную квартиру — Заречная улица, семь, полуподвал.

Таким образом они — «Серп» и «Шило» познакомятся, чтобы потом встречаться столь часто, сколько позволят обстоятельства.

Твердо веря, что все случится, как задумано, Санечка легла рядом с товарищем и заставила себя заснуть — их ждала самая опасная часть маршрута.

Проснулась оттого, что кто-то ползал по ее лицу. Она, не открывая глаз, тряхнула головой, но ничто не изменилось. С трудом разлепив веки, увидела лукавую физиономию Булычева; партизан веточкой можжевельника покалывал ей лоб и губы.

— Эх ты! — увидев, что подросток проснулся, воскликнул Костя. — Так и молодость минет, во сне-то!

— И впрямь — лежень! — согласилась Санечка. — Давно встал?

— Час назад, полагаю.

— Что ж не будил?

— Нужды не было. Очажок сложил, к лужице сбегал, огонь развел. А теперь затируха поспела.

— Затируха?

— Вода, мука и сала маленько. Соли добавь — вот и затируха.

Пока ели походную баланду, Костя похвалился:

— А я ведь знал, что косохлест ночью грянет!

— Хвастаешь небось. Как это — «знал»?

— Не хвастаю. Я ж поминал: все в жизни сцеплено и оставляет на земле свои знаки. Вечор упреждал я тя, Александр, чтоб глядел вокруг, как надо, и тайну примет замечал. Стало быть, ничего не приметил.

Санечка обескураженно спросила:

— О чем ты?

— Вспомни: в исходе дня ветер свирепо выл, и небо низко легло. А багровое солнце воткнулось прямо в тучу, как молодая купчиха — в перину.

— Вчера на закате?

— Вчера на закате. И прибавь к тому еще многое. Дым от очажка нашего тащился по земле; муравьи прятались в домишки свои; и паук, казалось, бросил дела и среди дня заснул на ловчей сети. Они чуют — и муравьи, и пчелы, и гнус — беду загодя: ведь, коли не угадать перемен, — пропадут.

Он пошевелил беззвучно губами, видно, вспоминал приметы еще.

— А воробьишки! Они же кучились, кричали в кустах, а были и такие, что в пыли, как дети, купались.

— И что же?

— Вот те раз! Это же все к худой погоде.

— Что ж ты меня не упредил, Булычев?

— Полагал — знаешь. У нас такое все знают, и горожане даже, которые грибы либо ягоды в лесах берут, а то сено полянок косят. А я рыбак да охотник с семи своих годов, как мне такое не понимать!

Санечка подсела ближе к Булычеву, попросила с надеждой:

— Расскажи еще, что хочешь… Мне такое непременно знать надо.

— Можно, — великодушно согласился Костя, — набирайся ума, пока случай есть.

На одно мгновение в глазах Лозы вспыхнули веселые искры, но тут же погасли; она даже наклонилась к товарищу и стала похожа на большой вопросительный знак.

— О чем же те объяснить? — спросил Булычев, адресуясь не столько к Лозе, сколько к самому себе. — Однако слушай и кормись, впереди у нас путь в кривляках, без еды не станет сил ноги маять.

Он скрутил из куска газеты немалую косушку, прикурил ее от огня под ногами и, точно волшебник, покрылся весь клубами дыма.

Разогнал марево ладонью, спросил:

— Шагаем мы с тобой, к примеру, по горке и смущаемся: где юг, а где север? Один склон кряжа березкой да осиной порос, другой — елочкой. Так где же юг, а где север?

Лоза молчала.

— Север чаще всего на еловом склоне, браток. Елке менее солнца потребно, чем березке, скажем… На землянику глянь. С какой стороны краснее? Верно, с южной…

Через минуту осведомился:

— Мы с тобой на Юрму барабались, ни разу не сбились. Как это так я столь точно шел?

Санечка поглядела на лукавую физиономию Булычева, густо искусанную комарами, и впервые за всю дорогу улыбнулась.

— Как же?

— Скажу. Немалый помощник путнику — ветер. У него, ветра, тоже свои пути-дорожки. И не вмиг меняет он их. Значит, за ветром следи.

Увидев в глазах спутника вопрос, пояснил:

— В густом, непролазном лесу, в самой заглухе, само собой — тишь, откуда там вихрю взяться? Тогда задери голову, найди облачка — и сразу увидишь, куда ветер бежит. А на опушке трава те скажет и кусты тоже, откуда и куда главная тяга, — по наклону растений суди.

— А коли в степи, и нет облаков?

— Тот же ветер — подмога. Иди так, чтоб он постоянно в лицо дул или, скажем, напротив, в спину. И коль без ошибки вышел — без нее и дойдешь.

Потом еще объяснил, как верно шагать ночью — по звездам, конечно же, а то и по шуму реки, и внезапно полюбопытствовал:

— Приказал те командир деревце ссечь, чтоб в три сажени длиной. А на полянке жара, солнце печет. Помаялся ты, срубил сосенку, ан, а в ней трех саженей и нет! Как же загодя ствол измерить? Не лезть же на него!

И сам растолковал:

— Сыщи палку в сажень, скажем, длиной, воткни ее в землю и погляди на тень. В ней, в тени, допустим, две сажени. Выходит, коли в палке сажень, а в тени две, значит, тень вдвое больше палки. А теперь еще проще: измеряй тень сосны и отними половину. Руби без опаски.