Радиус взрыва неизвестен

Старик засеменил впереди, мы двинулись следом. Я все-таки взял Гордеева под руку. По-моему, у него подскочило давление и все шло кругом перед его глазами, так неуверенно он шагал.

В кабинете директора, маленькой клетушке, выгороженной в бывшем алтаре храма, Гордеев бессильно опустился на стул, да так и замер. Директор поискал в папках и передал ему документ.

Да, это было предписание директору музея отправить на реставрацию картину «Женский портрет. Художн. неизв. XVII–XVIII вв.», числящуюся в каталоге музея под № 86…

Бланк, номер, число, текст, написанный на машинке, — все было подлинным. Гордеев узнал даже машинку мастерской, да и я помнил ее неровный шрифт: нам приходилось обмениваться разными документами с мастерской. Но вот подпись… Подпись была Гордеева, со всеми ее подробностями, с прочерком в конце фамилии, с перечеркнутой на трети высоты заглавной буквой, и, однако, это была подделка…

— Что… что случилось с картиной? — робко перебил наше тяжелое молчание директор.

— Картина найдена. Но мы даже не знали, что она из вашего музея.

— Найдена? Значит, она была похищена?

— Да.

Но теперь уже нельзя было остановить любопытство директора. К счастью, я вспомнил, что Марта Кришьяновна где-то блуждает одна по улицам и переулкам галереи, и отослал Гордеева к ней. Уходя, он предостерегающе шепнул:

— Ни слова Марте!

Но и мне самому не хотелось ничего говорить о происшедшем.

Проводив Гордеева, я спросил директора галереи:

— Откуда к вам попала эта картина?

— А разве это имеет значение?

— Теперь все, связанное с картиной, имеет значение…

Директор, охая и вздыхая, копался в инвентарных книгах. А мне больше всего хотелось выбраниться. Но как его бранить? Разве мог этот чинный и вежливый человек предположить, что за вверенными ему ценностями ведется охота? И все-таки я не мог простить ему того, что он, пятнадцать лет проходя не однажды в день мимо «Женщины в красном», ни разу не подумал: «А чьей кисти может принадлежать эта картина?» Ведь теперь имеется не один десяток способов помочь ему в определении авторства! И рентгеновское просвечивание, и фотографирование ультрафиолетовыми лучами, и, наконец, перенос картины на другой холст могли бы многое подсказать вдумчивому исследователю. А он заприходовал бесценное произведение искусства и ограничился этим! А сколько у него в галерее висит еще картин, авторы которых «неизвестны», как он пишет на медных и жестяных пластинках с инвентарным номером?

Директор прекратил свое копание в пыльных книгах и равнодушно сказал:

— Картина поступила к нам восемнадцатого августа тысяча девятьсот сорокового года из Брегмановского антиквариата. В начале войны была эвакуирована со всеми ценностями музея в Киров.

— Что это за антиквариат?

— В Прибалтике действовала фирма «Брегман и Кº» по торговле антикварными предметами и картинами. В нашем городе находился филиал фирмы, который был закрыт при передаче торговых контор и крупных магазинов государству.

— Почему картина была определена как итальянская и без указания автора?

— Вероятно, со слов продавца или директора фирмы… — Он пожал плечами.

— И вам никогда не приходило в голову попытаться определить автора?

— О боже мой!.. Тогда было получено столько всяческих подделок, что это никого не могло интересовать…

— Однако же, как вы видите, кого-то это интересует! Кстати, вы не знаете, художник Герберт Брегман имеет какое-нибудь отношение к этой фирме?

— Если и имеет, то весьма отдаленное. Сколько я знаю, главная контора компании всегда находилась в Лондоне…

Я невольно присвистнул.

— Но она, по-моему, лопнула или влачит самое жалкое существование, — успокоил меня директор. — Мы уже много лет не получаем никаких проспектов этой фирмы.

Я его почти не слушал. Дело оборачивалось самым странным образом. Где-то в Лондоне живет некто, кто знает наши сокровища лучше, чем мы сами. Кто знает, не обнаружим ли мы еще не одну пропажу?

Я довольно грубо посоветовал:

— Постарайтесь усилить охрану вашей галереи. И пригласите экспертов. Очень может случиться, что среди тех картин, авторы которых для вас неизвестны, найдутся такие, авторство которых определить совсем не трудно. Лучше сделать это вам самому, а не через уголовный розыск по поводу пропажи.

Марта Кришьяновна и Гордеев стояли среди зала, ничем больше не интересуясь. Завидев меня, Марта Кришьяновна сказала:

— Я устала и замерзла. Пойдемте домой…

Вспомнив утренний звонок по телефону, я подумал: «Ей скоро нужно быть в городе в определенном месте».

Муж мог отпустить ее. Но я был другом ее мужа, у меня было больше права беспокоиться о них обоих. И я не хотел, чтобы Гордеев сдавался без борьбы.

Площадь была по-прежнему затянута дрожащей, колеблющейся пеленой снега. Мир ощутимо сжимался, его границы не превышали границ площади. Только вверх по течению реки угадывался в сером сумраке огромный купол католического собора.

Падающая башня, казалось, наклонилась еще ниже.

— А не зайти ли нам в собор? — тоном заправского гида спросил я. — Будет стыдно, если мы не посетим этот выдающийся архитектурный памятник…

Гордеев, занятый своими мыслями — я-то знал, какими! — только безмолвно кивнул. Марта Кришьяновна хотела возразить, но я уже взял ее под руку и повел к стоянке такси.

Машина затормозила у заснеженного входа. Рядом стояли два экскурсионных автобуса. Когда молебствия в храме кончались, им овладевали туристы.

Распахнулась дверь, и повеяло мертвящим холодом. Причт храма, как видно, экономил на отоплении. Огромная каменная чаша для омовения рук была покрыта льдом. Светильники перед иконами и статуями были погашены. Свет лился только сверху, точно с неба. Но при таком освещении храм производил еще более величественное впечатление.

Я шел вслед за Гордеевым и думал: если он старше, то должен быть по крайней мере умнее, с более сильной волей, чем его молодой соперник. А он боится воевать и едва ли сумеет победить в этом соревновании. Лучше бы ему жениться на тихой, спокойной женщине «сорока с лишним лет…», как говорил когда-то Есенин, может быть, та посчитала бы себя «облагодетельствованной» и вечно таила бы благодарность к человеку, избавившему ее от одиночества…

Они шли по храму, как слепые, не поднимая глаз, и я уже отчаялся, что смогу привлечь их внимание к этой чудесной лепке на стенах и колоннах, к этим статуям, вылепленным доморощенными мастерами, оставившими на каждой из них свой родовой знак как подпись, как самоутверждение. Вот один из этих мастеров лепил гроздья винограда и лавровые венки, а внутрь этой лепки вписал плетеную домашнюю сумку из корневищ сосны, в какой приносил сюда свой скромный обед. Вот другой, закончив хитрое альфрейное витье из роз, оставил внизу вместо подписи скрещенные топор и рыбацкую острогу, чтобы потомки знали: его фамилия Плотник, а занимался он рыбацким делом, эту же работу во славу бога выполнял лишь по обету или по приказу ксендза. Третий неведомый художник, писавший маслом младенца в хлеву, собрал овец возле кормушки, и написана эта кормушка из прутьев куда тщательнее, чем лица волхвов, пришедших поклониться младенцу. Кормушку-то художник видел ежедневно, а что ему было до волхвов?

И все-таки нельзя было отказать этим неведомым художникам в величественности. Статуи Христа и девы были огромны и массивны, как идолы древней религии, на смену которой пришло христианство. Приготовленные для выноса в процессиях хоругви напоминали цеховые знамена: столько украшений было навешано на них. Да и среди изображенных на стенах картин-икон наряду с итальянскими или польскими работами попадались картины-иконы местных художников, поражавшие вдруг возникающим местным сельским пейзажем, равниной или рощицей березок, полем жита или льна…

Я пытался привлечь внимание Гордеева и Марты Кришьяновны к этим внезапным, как проблеск молнии, прихотям живописцев, но они оба равнодушно отводили глаза. Наконец мне показалось, что в самом движении этих непослушных туристов есть какая-то система, и вдруг увидел, что они все время идут по кругу, тщательно обходя густую толпу экскурсантов, собравшихся возле одной из колонн, и в то же время неуклонно приближаясь к толпе, — совсем, как мальчишки, что ходят возле оставленного взрослыми запретного предмета, все суживая круги, чтобы вдруг броситься коршуном и завладеть.