Конец вечной мерзлоты

Учватов покосился на стол и молча начал вынимать телеграммы из портфеля.

Громов брал одну за другой телеграммы и отшвыривал от себя, ругаясь:

— Где телеграммы о падении Советской республики? Где сообщение о победах Колчака?

— Таковых не поступало, ваше благородие, — испуганно докладывал Учватов.

Милюнэ несколько раз заходила в кабинет: оба тангитанских начальника играли в шашки, изредка прикладываясь к бутылке. Они о чем-то тихо переговаривались. Кулиновский успел ей рассказать, что слухи о расстреле шахтеров — чистая правда: милиционеры сами рассказали обо всем.

Сергей Евстафьевич Безруков вел заседание подпольного революционного комитета.

— Товарищи! Тот, кто сегодня нас призывает к немедленному выступлению, не отдает себе отчета в сложности обстановки. Расстреляли двух шахтеров. Невинных. А они могли стать нашими товарищами по борьбе. Враг насторожен. Давайте трезво рассмотрим обстановку и прикинем наши силы. Формирование боевых групп идет медленно. Тут есть свои трудности — мелкобуржуазная прослойка в Ново-Мариинске очень велика. Здесь что ни тангитан, если пользоваться терминологией Машеньки, то владелец какого-нибудь крохотного дела. В таких условиях выявить сочувствующих Советам чрезвычайно трудно. Местное население находится в таком положении, что требуется долгая и кропотливая разъяснительная работа, чтобы они поняли цели и задачи пролетарской революции…

— С другой стороны, — вступил в разговор Дмитрий Мартынович, — я знаю по опыту: наша подпольная группа по мере роста будет подвергаться все большей опасности раскрытия. Разведка у Громова, прямо скажу, никудышная, но обольщаться не следует. Рано или поздно он нащупает.

— И что же ты предлагаешь? — спросил Безруков.

— Честно говоря, у меня предложений конкретных пока не имеется, — ответил Хваан и как-то виновато улыбнулся.

— Насчет местного населения, — заговорил Михаил Куркутский, — вы, может быть, и правы. Но тут надо учитывать вот что: в Ново-Мариинске живет самая забитая и нищая часть чукотского населения. Сюда пришли те, которые потеряли не только оленей, но большую часть своей гордости.

— Но и нашим товарищам в центре нисколько не легче, — сказал Хваан. — Поэтому будем вместе искать выход из положения. Когда можно поднять восстание? Во всяком случае, не раньше того, как мы выясним положение на угольных копях и создадим там боевую группу.

— Когда замерзает Анадырский лиман? — спросил Безруков Куркутского.

— В начале декабря лиман должен твердо стать, — не очень уверенно ответил Куркутский.

— Тебе поручается проследить за этим, — сказал Безруков. — А теперь послушаем командиров боевых групп.

Первым говорил Николай Кулиновский. Кто бы увидел его теперь, не узнал бы услужливого, на вид даже глуповатого сторожа и истопника уездного правления.

Сидящий у окна Александр Булатов предупредил:

— Маша идет!

— Спокойно! — сказал Безруков. — Выходите по одному. Без суеты…

Не успели, однако, выйти все, как в комнату влетела запыхавшаяся Милюнэ.

— Они сюда идут!

— Кто они? — встревоженно спросил Безруков.

— Громов и Струков…

— Так! Все уходят! Быстро!

Булатов взял за руку Милюнэ и почти силой увел ее берегом лимана домой.

Милюнэ едва поспевала за Булатом.

— А что с ними будет? А? Я боюсь за них…

Булатов затащил Милюнэ в комнату и, едва переведя дыхание, спросил:

— Что случилось? Кто-нибудь приходил? Что-нибудь говорил?

— О, Булат, ты столько у меня спросил, мне трудно сразу ответить, — простонала Милюнэ.

— Говори!

— Я услышала, — принялась сбивчиво рассказывать Милюнэ, — говорит Струков Громову: скучно нам тут сидеть да водку лакать и в шашки играть… Пойдем-ка к кому-нибудь в гости… Перебрали почти всех, а потом вдруг Струков говорит: давай-ка к Безрукову сходим. Ну, вот и собрались, а я на всякий случай решила предупредить.

— Ты молодец, Машенька! — со вздохом облегчения произнес Булатов и поцеловал Милюнэ.

Когда Громов и Струков вежливо постучались в дверь, они тут же услышали дружное:

— Войдите!

В комнате при свете керосиновой лампы за шахматной доской сидели Безруков и Хваан.

— Здравствуйте, господа! — громко поздоровались вошедшие, испытующе оглядывая обстановку.

— Видишь, — кивнул на шахматную доску Громов, — вон как интеллигенция развлекается. А ты все — шашки да шашки. В шахматы надо учиться играть, господин Струков!

— Слушаюсь, ваше благородие! — вытянулся Струков. — Будем стараться.

— Садитесь, — радушно пригласил гостей Безруков, — сейчас чаек поставим…

Громов, прихлебывая чай, с какой-то пытливой насмешливостью посматривал на Безрукова.

Сергей Евстафьевич старался не показывать своего беспокойства.

— Послушайте, господа, — вкрадчиво заговорил Громов, — уж лучше сразу признайтесь… Поверьте мне, за свою жизнь я и не таких повидал.

Дмитрий Мартынович шевельнулся, но Безруков метнул на него взгляд, остановив.

— Особенно в Сибири таких навалом, — продолжал каким-то доверительным голосом Громов. — Хлыстовцы, трясуны, скопцы, староверы, молокане… Молокане — те на Кавказе обретались… Как ваша секта называется?

Услышав это, Безруков почувствовал, как от его лица отхлынула кровь. Внутренне он ликовал, но напряжение на лице оставалось, и он, улыбнувшись, ответил:

— С чего это вы взяли, ваше благородие, что мы сектанты?

— Как с чего? — вступил в беседу Струков. — Я же за вами давно присматриваю. Странную жизнь ведете, господа! В православную церковь не ходите — раз, не пьете и в карты не играете — два, с бабами тоже баловства не позволяете…

— Вы зря это, господа, на нас такой поклеп возводите, — усмехнувшись и незаметно глубоко вздохнув, ответил Безруков. — Люди мы скромные, степенные, и наша забота — деньжат скопить и открыть собственное дело. И приехали мы сюда, надеясь, что тут поболее места под солнцем…

— Места тут много, это верно, — утробно засмеялся Струков, — а вот солнца маловато.

— Да уж бог обидел эту землю, — сказал Громов. — Когда я сюда соглашался, и не думал, что окажусь в таком аду.

— Но ведь люди-то здесь живут, — осторожно заметил Безруков. — Уже много столетий.

— Какие люди! — брезгливо произнес Громов. — Дикарь разве человек?

— Но ведь не только дикари здесь живут, — возразил Безруков. — Вон сколько торговцев, прямо один на другом в Ново-Мариинске, шахтеры да рыбаки.

— С ними тоже каши не сварить. Сожительствуют с туземками, вот как ваш дружок этот, который на радио служит в охране…

— Вы верите в любовь между белым человеком и туземкой? — спросил Громов.

— Почему нет? — пожал плечами Хваан. — Вы же видели Машу. Разве ее нельзя полюбить?

— Да бабенка-то она вкусная, — оживился Струков. — Толкуют тут, что она не простая. Королевских кровей она будто бы…

Безруков засмеялся.

— И верно, видом она чисто королева! — сказал он. — А родом она с оленного стойбища, что возле Танюрера. С голоду там вымерли все. Осталась одна. Перебралась в стойбище Армагиргина, которого почитали королем чукотским, а оттуда сюда, в Ново-Мариинск.

Гости допили чай.

На прощанье Струков оглядел комнату и сказал:

— Надо что-то делать.

Холодом повеяло на Безрукова от этих слов.

— Что вы имеете в виду?

— Подохнем к весне от скуки и стужи, — мрачно сказал Струков.

Глава третья

Учватов принес очередные телеграммы. Он вошел в уездное правление весь в снегу и долго отряхивался в коридоре, сметая налипший на шинель снег. На дощатом полу остались большие лужи, и Милюнэ аккуратно вытерла их мешковиной.