Мальчик с короной

— Юрий Иванович… пожалуйста, отпустите его, он больше не будет… Он исправится… Я вас прошу… Там очень страшно, в воде…

Юра отпускает обмякшего, как мешок, Осю на палубу, сильно встряхивает и дает пинка под зад. Ося птицей взлетает по трапу вверх и исчезает на набережной. Через секунду он возвращается.

— Юра… Прошу вас… Отдайте сумочку… У меня завтра гости, тесть с тещей приезжают… Старички такие бедные… отдайте сумочку… отдайте… прошу…

Водолаз Юра величественно:

— Отдай ему, стармех… Будет тут, понимаешь, ныть до утра.

Кончинский брезгливо подхватывает сумки и кидает как кость. Оська на лету хватает и, кланяясь, убегает в темноту.

Все опять рассаживаются за столом. Молчат. Разговор как-то не клеится. Даже Кончинский приумолк, стараясь не встретиться глазами с Людой, Девушка вдруг решительно поднимает голову.

— …Нет, я должна вам рассказать… Я сидела в садике у иняза и плакала… Там садик такой хороший… Я думала о папе, о том, что с ним будет, когда он узнает, что я провалилась… Я ему приношу одни огорчения… Он так ждал сына, а родилась я… И мама скоро умерла — я ее почти не помню… Папа так хотел мальчика — он все примириться не мог… со мной в солдатики играл, сабли мне дарил и ружья… Он говорил, что мальчишки умнее, что они все знают и понимают, что они — творческое начало в жизни и чтобы я всегда дружила с мальчиками и брала с них пример! А меня тянуло к куклам… Я боялась ружей и сабель и боялась мальчишек — они мне казались глупыми, грязнулями… Все время играли в войну и кричали: «Тра-та-та-та! Бух-бух!» И смеялись над моими куклами… Я плакала, а папа расстраивался, и уходил в кабинет, и чистил ружья. Он всегда, когда тосковал, уходил от меня и чистил ружья… Он очень гордился, что я лучше всех в классе знала английский язык — лучше мальчишек! Папа был уверен, что я поступлю, а я провалилась… В садике ко мне подошел Владик и сказал: «Ты чего ревешь, абитура несчастная! Меня вот с пятого курса исключили, а я веселюсь — и буду веселиться… Плюнь ты на все и всех, живи своей жизнью — за тебя никто жить не будет! Все равно в любую минуту может начаться атомная война — и к чему нам учиться? Вкалывать напрасно? Силы молодые тратить? Ты в число трех хочешь войти? Могу принять, если будешь паинькой… Мы с ним пошли в парк, там его друг ждал — Казик какой-то. Я иду и реву, а они смеются. Вот, говорят, сосунок попался… Пора, тебе, говорят, иллюзий лишаться… Поужинаем — и на дачку к Казику. Я потом говорю: я домой пойду, а они убежали… Остальное вы знаете… Я когда шла по мосту, вдруг подумала, что раз так со мной поступают, то я совсем ничтожный человек, без будущего, что меня никто не уважает и лучше мне уйти тихонько от всех…

Юра встает.

— Так, теперь все ясно… Довели девку… Ну сволочи!

Кончинский:

— На бомбу все сваливают, гады… Дескать… надевайте простынки и ползите на кладбище… Слыхали такое… Философию подводит… чтобы вернее под юбку залезть…

Художник:

— Я таких видел… Это подонки, Люда, подонки… Морды потасканные, судьбы никакой, спят до часу дня, пока другие трудятся… Таких отстреливать надо, как бешеных волков…

Нина Ивановна:

— Я о подонках только в книгах читала и думала: краски сгущают писатели, народ пугают… а тут…

Миша:

— Что о них говорить? Это плесень, а не люди… На них дунь — пыль пойдет… А ты, Людка, глупости эти выброси из головы… Про бомбу забудь — у нас щит ракетный непробиваемый! Ясно? И вообще… Подумаешь, не поступила? В следующем году обязательно поступишь… Только лучше будет… Еще один язык выучишь… Вот честное слово, поступишь…

Ирочка:

— А лучше, Людмила, поступай к нам в театральное! Я тебе помогу басню подготовить… В тебе определенно что-то есть — из тебя Борис Семенович героиню вылепит! Будешь играть личность! Жанну д’Арк, Софью Перовскую! Зою! Когда чувствуешь себя неуверенно в жизни, надо воображать себя знаменитым, героическим человеком — и станет интересно… А мы, артисты, всю жизнь играем героев! Иди в актрисы, Люда, не пожалеешь!

Водолаз Юра задумчиво:

— Ты, дочка, пойми: актриса ты там или не актриса, институт у тебя или нет, а жить надо… Жизнь, она, конечно, не все пряники — она мучит, она и учит… А батьке своему так скажи: «У пацанов «творческое начало» — это мы хорошо понимаем, а вот без нас тоже не обойдешься…» Да по мне любая баба любого мужика в сто раз нужнее! Это я тебе говорю! С мужика, как с козла молока, а ты сколько детей народить можешь? По глазам вижу, что не меньше шести… Я, может, грубо говорю, но верно… Я ведь никакого воспитания не имел — у меня папа с мамой еще до войны умерли… Так что с двенадцати лет один… а вот вырос, кажется…

Кончинский гордо показывает на Юру.

— Он у нас, Людок, орел! Я за него жизнь готов отдать, так его, боцманюгу, люблю за справедливость! G ним не служба, а рай… Таких на флоте на вес золота ценят… Для меня он не боцман, а… а… адмирал! Вот!

Юра свирепеет.

— Суши весла, Кончина! Какой я тебе адмирал?! Ты мне эту анархию брось свою… Я как был матросом, матросом и помру! И мне моего звания дороже нет! А то, чуть что — сразу адмирал! Да на всех адмиралов кораблей не хватит, чудак…

Люда нерешительно оглядывается на Нину Ивановну.

— Можно мне домой пойти? Я тут недалеко живу… Папа волнуется… Мы завтра с папой придем к вам… Я вас познакомить хочу — вы такие замечательные… Если бы не вы… Я ведь…

Мишка подскакивает к боцману.

— Разрешите проводить, товарищ адмирал?! Я мигом слетаю… И Иришке надо домой…

Художник поспешно:

— И я пойду… Мне завтра утром на этюды ехать с учениками в лес. Выспаться надо, а то не дойду…

Ирочка торопит всех:

— Пойдемте, пойдемте быстрее. Ужас! Уже половина первого.

Художник, Мишка с Ирочкой и Людмила поднимаются по трапу. Люда оборачивается, пытается что-то сказать, но, шмыгнув носом и робко улыбнувшись, машет рукой…

Нина Ивановна вдруг всплескивает руками и кричит:

— Бебешку! Бебешку-то позабыли!

Бросается в кабинетик и выводит заспанного барашка. Бежит по трапу и сует бебешку Людмиле.

— Возьми его, девонька, а то у нас ему травки никакой нету… Железо кругом и вода… Сыро у нас, а ему солнышко нужно и тепло…

На дебаркадере остаются Нина Ивановна, Кончинский и Юра. Стоят и смотрят, как по мосту медленно, о чем-то споря, идут ребята. Кончинский поднял бинокль, разглядывает и смеется:

— Вовсю топают… Айвазовский, старикан-то наш, в авангарде, а баран в кильватере… Все как в лучших флотах…

— Да, им еще долго топать и топать… Сколько у каждого впереди мостов этих и всякого разного… И везде надо пройти и не сорваться…

Нина Ивановна жалостливо вздыхает и берется за чулок. Кончинский прячет бинокль и принимается за ржавый мотор. Юра надевает очки и разворачивает газету.

Впереди еще целая ночь дежурства.

Восходовские мальцы

Правление колхоза «Восход» располагается в центральной усадьбе деревни Громово и построено лет пятнадцать назад в виде слегка подправленного современным воображением древнегреческого храма.

Утро не такое уж раннее, у колонн храма-конторы людно. Председатель начинает прием с девяти, «народы» приходят к восьми и в ожидании покуривают, сбившись, как солдаты, в тесные кружки. Над шапками-ушанками вьется синий дымок, кто-то толкается, кто-то смеется. На площадь в клубах холодной октябрьской пыли, визжа и хрюкая, въезжает длинный, набитый свиньями зеленый грузовик. Из кабины выходят огромная, с выпуклым животом женщина и худой, похожий на погнутый гвоздь, мужик. Посмотрев на замок председательского кабинета и оглянувшись на свой стукающий копытцами грузовик, они озабоченно переглядываются.

Без пятнадцати девять через площадь перепархивает небольшая стайка хорошеньких и нарядных, как птички, девушек. Топоча лакированными, цветов радуги, сапожками, девушки, похихикивая, юркают в канцелярию и рассаживаются по своим жердочкам-столам.