Бурное море

— Чиф?

— Пас, конечно, — сказал я.

— По нулям...

— Командир, — прервал Джеламана Есенин, — сейчас уже ночь. Невод загубим — черт с ним! Кому руку или ногу сломает — тоже не дюже страшно, срастется, хоть и лучше всем остаться целыми, но ведь на палубе не устоишь, не успеешь сказать «мама»...

Все молчали. Все смотрели в окно, там творилось... в кино такого не увидишь, несмотря на все их увеличительные и устрашительные средства.

— А что думает Иосиф Маркович? — обратился Джеламан ко второму механику, самому старому из всех нас рыбаку — тридцать лет Маркович на рыбе работает.

Маркович посмотрел на нас, улыбнулся своей тихой улыбкой и опустил глаза, будто раздумывая что-то про себя или удивляясь чему-то тоже про себя. Потом глянул на Джеламана:

— Как ты думаешь, Володя, рыбак я или не рыбак?

— К замету! — взорвался Джеламан.

О! Теперь это был уже не сладко говорящий дипломат или хитроумный адвокат, а капитан, крымский хан. Попробуй теперь не выполни его приказание — без соли съест!

Как мы метали невод и брали буй, как выбирали невод и заливали трюм рыбой — рассказывать не буду, это было страшное дело.

Это был страшный замет!

Когда с полным трюмом трески — а рыбки-то одна в одну и пудовые, видимо, была самая поздняя треска и самая жирная, — все живые двинулись на сдачу, в Ложные Вести, где отстаивалась от шторма плавбаза «Маршал Малиновский», и, по обычаю, собрались в рубке покурить, Джеламан был бледен. И долго еще после этого был бледным.

К семи часам утра сдали сто восемьдесят один центнер — вообще стандартная емкость трюма ровно сто восемьдесят центнеров, видно, море утрясло еще один центнер, — и общей рыбы, добытой с начала года, у нас стало на сто пятьдесят один центнер больше годового плана. На этот раз привезти ее можно бы и больше, в косяке ее было тьма, — мы еще на палубу пятьдесят центнеров берем при хорошей погоде, — но сегодня на палубе улеживались только железки, и то привязанные.

Спать не легли, ждали самого интересного — капчаса.

III

На утреннем капитанском часе капитаны докладывают начальнику экспедиции обстановку: где находятся, что делают, количество заметов и рыбы на борту, сдачу за сутки и нарастающий план, состояние экипажа... топливо, пресную воду, продукты.

Мы знали, что Сигай сегодня выложит свою «заначку», дальше держать ее ему опасно, он бы и вчера, будь промысловая погода, выложил бы... он просто накаливал страсти. Но... но вот как узнать, что у него на уме, как узнать, сколько у него припрятано рыбы, — по очередности доклада он шел за нами.

— Все в элементе! — нашелся Бес. — У нас во время рапорта забарахлит рация, и начальник экспедиции позовет нас после, и она у нас исправится. Га-га-га!

Так и сделали. Только начальник экспедиции позвал нас и Джеламан ответил, как Бесяра стал щелкать по микрофону и бормотать что-то такое, что мы сами не понимали.

Доклады всех капитанов были короткие и одинаковые: все в укрытиях, на борту ноль, сдачи за сутки не было... по судну все нормально.

И вот он, Сигай: «Доброе утро всем присутствующим на капитанском часе, я «Два раза пятнадцать». Обстановка: нахожусь в укрытии в бухте Карага, на борту ноль, сдачи за сутки не было, но в нарастающем изменения: неделю назад на плавбазу «Чуркин» сдавал «по выходу», квитанцию не брал. Было сдано двести тридцать центнеров, полный груз...»

— Фью-у-и-ть! — сделал трубочкой губы дед. — Сколько он зажимал! Полный груз!

«...Таким образом, — неслось из эфира, — годовой план у меня взят, нарастающий план три тысячи шестьсот пятьдесят цент...»

— Один! Га-га-га! Один! — взорвался Бес и стал приседать и колотить себя по бедрам. — Один!.. Га-а-га! А у нас три тысячи шестьсот пятьдесят один! Га-га!..

Ох! Как же мы все смеялись! Ох, как же смеялся Бес! Как он смеялся! Как мы все смеялись!..

— Да погодите, дьяволы, — надрывался Джеламан, — дайте послушать «весьма важное» объявление.

А из рации неслось: «...с выполнением годового плана наших славных рыбаков нашего знаменитого сейнера пятнадцать-пятнадцать... уже несколько лет подряд... этот легендарный сейнер под руководством нашего... они первые в этом году, как и во всех...»

А мы не могли остановиться, ну никак не могли... В рубке все дрожало от хохота.

— Тише, парни, нас зовет!

«...А где наша доблестная «Четверка», которая стала теперь на втором месте, а все время лидировала...»

— Лидирует, лидирует! — не выдержал Джеламан.

«...Что такое, кто мешает? Тише, товарищи, я «Четверку» зову».

— Я «Четверка», — начал Джеламан, — обстановка: нахожусь под бортом плавбазы «Маршал Малиновский» после сдачи. Час назад сдал сто восемьдесят один центнер трески...

«Четверка», у тебя сдача была?»

— Была, была, трюм трески сдал...

«Ты в море выходила, «Четверка»? Где ты взяла треску?»

— В бухте, в бухте. Стоял в бухте на якоре, ко мне подошел косяк трески, я его обловил и сдал на базу «Малиновский».

«Что такое? База, база Малиновский», ты на связи? Подтверди...»

«Подтверждаю! — оглушительно донеслось из рации. — Сегодня утром в семь часов МРС-4304 сдал сто восемьдесят один центнер отменной трески... квитанция номер...»

«...Сорок три ноль четыре, повторите нарастающий!»

— На один центнер больше, чем у «Два раза пятнадцать», — Джеламан еле мог говорить.

«Товарищи, в объявлении изменение... по-прежнему... и первая в этом году... а задержанная квитанция «Два раза пятнадцать» в момент предъявления... наших доблестных...»

Ох! Как же мы смеялись! Как мы смеялись! Если бы вы знали, как мы смеялись!

К обеду, несмотря на штормягу, прибежал «Два раза пятнадцать» смотреть на базе нашу рыбу, что сама подошла к борту.

Мы еще больше смеялись.

ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

I

— Ты знаешь, чиф, я сдался, — грустно сказал Джеламан.

Мы сидели с ним на борту сейнера, курили. Перед нами на пирсе лежали изодранные в клочья все три невода. Наташка, дочка Джеламана, выбирала из них цветные ракушечки. Мы смотрели на невода и думали, как же «схимичить» хоть один из трех. Было воскресенье, все парни дома, отдыхают.

Только вчера мы пришли с моря. После того как из-за пальца сенокосчиков выпустили исполинский, заливок на шесть, — это больше чем месячный план, — косяк трески, Джеламан взбушевался, он пошел «ва-банк», то есть стал искать и пробовать камбалу на всех предполагаемых «огородах»: а может, она уже где и подошла? И почти две недели таскали краба, «розочку», ракушек и всю ту дрянь, что живет на морском дне. То и дело рвались. Измучились до предела: ведь днем порвемся — ночью чинимся, днем загребем полный невод «розочек» — суток полутора выколачиваем ее из невода. Изорвали все невода и валились от бессонницы. Два дня назад подняли последний невод, располосованный напрочь. Джеламан трахнул шапкой о палубу:

— Амба, парни, спать! Бежим в колхоз и будем спать три дня. Ищи, дед, причину.

— Ее, командир, искать не надо.

— Ну и добро... три дня дубеть на некачающихся койках.

— Кино, танцы, тундра, гости! Га-га-га!

Сегодня утром, отоспавшись, я решил заглянуть на судно, взять одежду в стирку. Смотрю, Джеламан с Наташкой идут, Джеламан тоже отоспавшийся, чистенький, в парадной форме. Но из кармана свисает капроновый шнурочек, на котором он носит свой талисман — складной ножичек, он всегда работает им при починке неводов, лезвие этого ножичка уже похоже на шило. «Не расстается с талисманом, наверное, никогда», — подумал я.

— Привет!

— Привет!

— Ты чего здесь?

— Да вот за шмутками... а ты?

— Да пока Светка там пельмени готовит, решил с Натахой заглянуть, как тут.

— Да тут все нормально: море на замке, парни по домам.

— Ох и наломали же мы дров, боже мой, боже мой! — Он подошел к площадке, где «не пойми не разбери» изодранные, перекрученные, забитые ракушкой, крабом, бычками — последний невод даже не вычистили, не хватило сил — невода. — Давай их хоть на пирсе раскинем, пусть просохнут.