Невидимый огонь

И это пьяное пойло придется вкушать и девчушке? Тогда Войцеховскому завтра наверняка ехать на ферму в блестящем одиночестве. Ах ты старая карга! А случись что-нибудь, как с небезызвестной Аэлитой, с кого тогда спросят? Козла отпущения найдут живо. С кого же еще, как не с него: начальство, как Иисус Христос из Назарета, должно искупать чужие грехи — расхлебывай тогда, пан Войцеховский, psia krew!..

— Милости просим сюда… и сюда… ну, доктор… — по праву хозяйки рассаживала их Мелания. — Блинцы еще теплые. С клубничным вареньем. Последняя банка. Давно я к ней подбираюсь. Да нет, думаю, пусть ее постоит, поберегу для особого случая… Всего четыре банки и вышло. А так хорошо удобрила прошлый год, не только из нужника выгребла — овечьим пометом тоже, как его зовет доктор. Иной год смотришь — ягода осыпная да ядреная. А прошлым летом только зацвела — пали заморозки…

Джемма вспомнила, что у нее с собой есть хлеб, принесла и раскрыла сверточек с приготовленными, видно, в дорогу и чуть примятыми бутербродами, которые были намазаны аккуратно, с любовью и выглядели трогательно рядом с низменной бутылкой водки. Кто их мазал с таким тщанием? Мать? Бабушка? Войцеховский подумал, что он ведь ровно ничего о ней не знает. Джемма Ева, третий курс. Ну, а еще? Документы, «права»…

— Откуда вы сами?

Она назвала населенный пункт, который значился в утренней телеграмме (почтовое отделение отправителя), но Войцеховскому это ничего не говорило. В то же время он заметил, как внутренне напряглась Джемма, и про себя решил, что девушка, видимо, боится расспросов или стесняется. Ну и ладно… В конце концов, он не прокурор.

Мелания выложила блины из миски на тарелку, поставила на стол и присела рядом с практиканткой. Войцеховский взирал на них с легкой улыбкой. Они были так разительно несхожи, как только могут быть противоположны две женщины. Одна — как перезрелый гриб, другая — как стройная березка, у одной все уже позади, а у другой все еще впереди, одна не ждала от жизни больше ничего, другой же любая мечта еще казалась реальной. Это, наверно, и составляло главное волшебство юности — безоглядная вера в сбыточностъ всех надежд, та самая позолота на контурах будущего, которую с годами сотрут разочарования и утраты, усталость и болезни. Он вспомнил, как неожиданно был взволнован, прочтя в телеграмме имя Евы, и, глядя на Джемму, пришел к выводу, что на Еву она не похожа ни капли и тем не менее до сих пор в подсознании как-то связывается с внезапным смятением… А Джемма смотрела на него серьезно и выжидающе, все еще опасаясь его вопросов и про себя гадая, какие именно мог он задать. Войцеховский, однако, не жаждал выведать ничего такого, чем ей не хотелось бы поделиться. Джемма могла быть уверена — он не желал знать чужие тайны и лезть сапогами в чужую душу. И если ей тут и следовало кого бояться, то отнюдь не его, Войцеховский усмехнулся, а старого Мюнхгаузена в юбке, Меланию.

Не дождавшись подобающих действий от единственного мужчины, Мелания взболтала содержимое бутылки и разлила в рюмки. Вообще-то лишь одна из них была настоящей водочной стопкой, две другие — просто мензурки, как, впрочем, и полагается для питья микстуры.

— Ну, за знакомство?

Войцеховскому было любопытно, будет ли пить Джемма и как именно, ведь всякий жест по-своему красноречивее словесных заявлений.

Она подняла мензурку, разглядывая жидкость на свет, надо думать — листики, плавающие в ней мелкими мушками, а потом питье понюхала.

— Крепкая?

«Чисто дамский вопрос при виде spiritus vini», — отметил он мысленно.

Она пригубила и засмеялась.

— У нее знаете какой вкус? Вкус…

— …бальзама, — подсказала Мелания.

Джемма покачала головой.

— Желудочных капель!

— Вот и пихай коту сало! — воскликнула Мелания не то весело, не то с сердцем.

За стеной в конторе зазвонил телефон. Войцеховский поставил рюмку и пошел к аппарату. Звонили из «Копудрувы», Так, все же он накаркал на свою голову. И ехать надо немедля, именно сейчас; когда, по правде сказать, до чертиков неохота никуда трогаться. И он готов был пожалеть, что не успел выпить рюмку: тогда бы он не имел права сесть за руль и мог законно прохлаждаться, пока из колхоза не пришлют транспорт. Только назад везти они, мазурики, не торопятся, особенно по воскресеньям. Лучше, конечно, на своих колесах — сам себе указчик и сам себе шофер.

— А блинцы?

— В другой раз, Мелания.

Поднялась и Джемма.

— Мне ехать сейчас… с вами?

— Сидите, сидите. Нет никакой надобности… Значит, завтра в пять. Прошу не опаздывать, Я тоже стараюсь быть точным.

Она кивнула.

— У меня есть будильник.

«Даже будильник! Интересно. Чего только у нее с собой нету», — весело удивился Войцеховский, а вслух сказал:

— До свидания. Счастливо оставаться.

Он хотел намекнуть Мелании, чтобы не разводила тары-бары, не затягивала ужин допоздна, завтра ведь не воскресенье, и собирался это сделать, когда она выйдет проводить его до двери, но Мелания не поднялась с места — он же тут свой человек, авось в темноте не заблудится.

— Ушел, — когда смолкли шаги, отметила и без того очевидный факт Мелания. — Жалко. Посидели бы втроем, поговорили про жизнь. А теперь мы остались с тобой как вдовы. Бери блинцы и намазывай.

Джемма поддела на вилку парочку. Блины успели остыть и сделались от стоянья в духовке жестковаты. Но варенье пахло ароматно и сладко.

— Эх-ма, втроем или вдвоем — все едино. Раз налито, надо опорожнить посуду, — нашлась Мелания и пригласила: — Ну!

Джемма не посмела признаться, что водки не любит, а это Меланьино зелье кажется ей чистой отравой. Она поднесла мензурку к губам и отпила глоточек — брр! Зато Мелания свою опрокинула разом и по-мужски крякнула.

— Теперь закусить надо,

Она свернула блин в трубочку и смачно откусила с одного конца, а с другого капало варенье.

— Ешь, ешь и ты, не тушуйся. Чтобы нам одолеть эту горку… Отец с матерью у тебя есть?

— Да.

— А братья, сестры?

— Да, — подтвердила Джемма, хоть на сей раз немного помешкав.

— Смотри ты, большая семья, — одобрительно сказала Мелания. — А кем работают?

— Мать — агроном, отец… он работает в лесу.

— Мама в колхозе?

— Да.

— Чего ж ты на практику там не осталась?

— Так просто, — тихо проговорила Джемма.

Мелания вновь потянулась к бутылке.

— Белый свет поглядеть захотелось?.. Да ты и не выпила ничего, подружка. Первый раз в Мургале?

— Да.

— Вот постой, — с чувством провозгласила Мелания, — пусть только весна сгонит этот проклятый снег, ты увидишь, какая здесь красота. Река, черемуха, соловьи…

Джемма подумала, что к тому времени она давно будет отсюда за тридевять земель, но она и сама не могла бы сказать, огорчает ее это или, напротив, радует.

— И начальник у нас с тобой тоже неплохой, — продолжала Мелания. Усмехнулась. — Гонять он меня гоняет как сидорову козу, но я… все равно его люблю. Ну, будем здоровы!

— За что гоняет?

— За что гоняет? На то он и начальник, чтобы гонять. А тут у него… — Мелания трахнула кулаком по своей могучей груди примерно в том месте, где должно быть сердце, — тут у него золото! С таким хозяином не пропадешь… Чего ты не ешь?

Своим буравящим взглядом и усмешкой нескрываемого превосходства Войцеховский Джемме не понравился, но открыто признаться в своей неприязни у нее не хватало духа, да и нужды особой не было, а поддакивать казалось лицемерием и к тому же этого с нее никто не требовал, так что разумнее всего было есть блины, а не излагать свои взгляды. В конце концов, здесь жить не вечность, всего один месяц — уж как-нибудь…

А где было, где будет лучше? Где ее ждут с распростертыми объятиями? Здесь ее встретила теплыми блинами и кошмарной водкой хотя бы эта Мелания…

— Все обойдется, — проговорила Мелания, то ли угадывая Джеммино настроение, то ли обдумывая свои отношения с начальством. Помолчала. — Ты сама сюда напросилась или тебя силком послали?