Интерконтинентальный мост

— Вы располагайтесь здесь, — сказала Френсис Петру-Амае, прежде чем она с Адамом Майной удалилась, чтобы записать его рассказ о необыкновенном приключении.

Уходя, старик виновато признался:

— Честно говоря, мне не хотелось особенно распространяться по этому поводу. Но если это нужно для книги, то я уж не буду отказываться…

Петр-Амая остался один в доме, где еще недавно жил мэр острова Ник Омиак.

Притушив свет, он подошел к окну и посмотрел на темнеющий в густых сумерках остров Ратманова. Громада главной островной опоры будущего моста ярко освещалась снизу и казалась светящейся изнутри. Световодные трубчатые конструкции начертили на фоне неба замысловатый чертеж, и к этому чертежу бесшумно плыли грузовые дирижабли. Иногда вспыхивали фейерверком огни термической сварки, хотя основные стыки соединялись на молекулярном уровне.

Петр-Амая сидел в глубоком покойном кресле и размышлял о книге, пытаясь найти какую-нибудь приемлемую форму соединения самых разнородных материалов. Внешне стержень, на который нанизывались все события, материалы, изыскания, даже старинные легенды и предания, уже был — сам Интерконтинентальный мост. Но хотелось внутреннего единства, естественного сцепления, особой силы притяжения всего собранного и того, что еще должно быть собрано в единое целое, прочное, впечатляющее и нужное людям, как сам мост. В поисках этого внутреннего единства Петр-Амая изучал старинные исторические труды, штудировал Карамзина, древние русские летописи, народные эпосы от якутского сказания о Нюргун-Боотуре Стремительном, киргизского Манаса и калмыцкого Джангара до Кольца Нибелунгов… Мучились ли такими творческими сомнениями те, кто создал эти удивительные памятники творческого духа человека? Обращался и к отцу, но Иван Теин, похоже, занят своим… Подозрение о том, что отец находится в состоянии углубленной работы над своим произведением, подтверждалось прежде всего тем, что он более аккуратно придерживался установленного распорядка дня и отклонение хотя бы на минуту раздражало и портило ему настроение. Отец стал более замкнут, мало разговаривал и большую часть времени проводил в своем кабинете, отключив всю информационную систему. Иногда появлялся оттуда в состоянии необычайного оживления, и это означало, что ему удалось написать нечто, чем сам доволен. Правда, такое случалось довольно редко. Обычно отец был хмур и часто отвечал невпопад, когда к нему обращалась Ума.

Конечно, можно расположить материалы книги по разделам, снабдив их переходами, связками. Даже в таком виде книга будет интересна. Но хотелось чего-то большего, значительного, могущего соперничать если не во всю силу, то хотя бы отчасти с Интерконтинентальным мостом… Единство культур?

Пожалуй, это то, что может объединить разнородные материалы и стать настоящей сердцевиной книги: идея о существовавшем веками, тысячелетиями мосте человеческих, дружественных, культурных отношений, поддерживавших мир в Беринговом проливе!

Возбужденный этой мыслью, Петр-Амая ощутил потребность немедленно поделиться ею и, едва дождавшись Френсис, не дав ей даже снять теплую одежду, сообщил о своем открытии.

— А куда мы поместим рассказ деда Адама о его переживаниях под рухнувшей крышей и под многотонным грузом скальной породы?

— Знаешь, Френсис, — серьезным тоном ответил Петр-Амая, — и для этого рассказа найдется вполне определенное место. В той части книги, где будут помещены материалы философского характера, рассуждения людей о мире, об их отношении к жизни, к смерти… И вообще, мне даже видится отдельный раздел об Адаме Майне, человеке ярком, необычном.

— Да, — задумчиво сказала Френсис, — судьба Адама Майны удивительна.

— Пока мы ждали тебя, он мне поведал о своей жизни, — сообщил Петр-Амая.

— Никто и никогда в нашем кругу не напоминает Адаму Майне о его женитьбе, — сказала Френсис. — Бывает, что порой он сам вдруг вспомнит, а так — будто этого никогда не было.

Оставив включенным экран главного информационного телеканала, Френсис повернула рычажок музыкального автомата, и комната наполнилась звуками «Времен года» Вивальди в старой записи Московского камерного оркестра. Петр-Амая читал, что в прошлом веке музыка средневекового композитора была популярна.

— Ты хотел меня увидеть? — спросила Френсис, усаживаясь напротив.

Петр-Амая молча кивнул.

— А я хотела тебя видеть каждый день, каждый час, каждое мгновение с тех пор, как ты уплыл на парусной лодке, ничего не сказав мне, ничего не спросив… Я тогда подумала, что ты совсем отказался от меня. Может, ты и вправду обиделся, но разве можно обижаться на глупую девочку, которая не знает и не ведает, что делает?.. Я ждала… Ждала и взрослела вместе с ожиданием и вместе с любовью, которая тоже росла вместе со мной…

— Но почему ты ни разу не попыталась увидеться или хотя бы поговорить со мной?

— А я верила, что все равно это случится, — с обезоруживающей улыбкой сказала Френсис. — В свое время. Когда будет угодно богу и судьбе.

— Ты веришь в бога? — удивился Петр-Амая.

— Я смутно подозреваю, что есть нечто там, — Френсис сделала неопределенное движение головой. — Разве это не чудесно, что мы встретились с тобой, полюбили друг друга? Препятствий этому было гораздо больше, чем благоприятствующих обстоятельств. И когда я поступила так необдуманно, все равно бог вел нас друг к другу… Тебе неприятно это слышать?

Она заметила ироническую улыбку на лице Петра-Амаи.

— Нет, говори, говори, — попросил Петр-Амая.

— Я знаю, что ты не веришь в бога, что ты материалист, марксист и даже коммунист. Но все равно я тебя очень люблю, и нет у меня другой жизни, как только с тобой!

— А как же твой бог, который, как мне кажется, не любит материалистов, марксистов и коммунистов? — с усмешкой спросил Петр-Амая.

— Ах! — воскликнула Френсис. — Бог куда мудрее и терпимее всех земных философов и политиков! Для него самое главное — настоящее счастье людей.

— Что-то у него это не всегда получается, — заметил Петр-Амая.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Френсис.

— Мы-то с тобой, может быть, и счастливы, а Перси?

— Я его очень жалею и сочувствую ему, — тихо сказала Френсис. — Но счастье мое только с тобой. Если бы я даже смирилась и стала его женой, все равно его счастье не было бы настоящим… Он работает здесь, на плато. Я встретила его сегодня. Он очень изменился, он стал похож на робота…

— На кого? — не понял Петр-Амая…

— На робота… На те человекообразные механизмы, которые работают глубоко под водой, на морозном ветру, во льдах. И взгляд у него какой-то странный…

— Это трудно пережить, — вздохнул Петр-Амая. — Ведь я был женат и у меня дочка.

— Я знаю об этом, — тихо ответила Френсис.

Петр-Амая с удивлением посмотрел на нее.

— Когда меня уговаривали вернуться к Перси, мне постарались сказать о тебе все, — объяснила Френсис.

— Вот как! — воскликнул Петр-Амая.

— Ты знаешь, по древним нашим обычаям это прекрасно, когда у будущих супругов уже есть дети! — со смехом произнесла Френсис. Вскочив с кресла, она поцеловала Петра-Амаю.

Он задержал ее в объятиях, чувствуя, что теряет власть над собой, погружаясь в теплоту юного девичьего тела.

Петр-Амая проснулся в постели один и некоторое время не мог сообразить, где находится. И когда голова окончательно просветлела, Френсис появилась в дверях с подносом, на котором дымились две чашки кофе.

— Ох, если бы все это увидел мой отец! — простонал Петр-Амая.

— Разве плохо, когда жена подает в постель любимому утренний кофе?

— Во-первых, ты мне официально еще не жена, а во-вторых, мой отец Иван Теин такие вещи называет недостойными настоящего мужчины привычками.

Петр-Амая привстал на постели и посмотрел в окно: туман затянул пролив, и остров Ратманова скрывался в белесой пелене, сквозь которую едва пробивались сигнальные огни островной опоры-башни.

— Ты все же выпей кофе, — сказала Френсис. — А позавтракаем с Адамом Майной. Я его пригласила. Он пошел к лунке, где поставил сеть на нерпу, и скоро придет.