Арина

Костричкин нетерпеливо поерзал на стуле, подчеркивая тем самым, что не согласен с Тамарой Павловной, но сказал вроде бы сдержанно:

— Я как раз и собираюсь это сделать, коль вы сами не видите недостатков, которых у нас, к сожалению, столько, что хоть лопатой выгребай. Ведь трудовая дисциплина в коллективе, прямо скажем, хромает на обе ноги. Сколько ни ругаюсь, но вы все равно продолжаете заниматься на работе личными делами. Сколько я ни говорю о внешнем виде мастера, а воз и поныне там. Вот взять хотя бы обувку. Одни, забывая, где работают, расхаживают по залу в домашних шлепанцах. Другие напялили туфли на метровом каблуке, словно тут какой театр. Третьи отличились и того хлеще, обмотали ноги по самые колени какими-то ремнями… А посмотрите, на что похожи ваши прически. Какая нечто вроде шарабана соорудила на голове, какая, вообразив себя непорочной девой, отпустила косы до самого пояса, у какой вся голова в мелких завитушках, ровно она в Африке живет. Словом, срамота одна, это не столичная парикмахерская, а некий пестрый цыганский табор.

— По-моему, вы не в ту степь поехали… — подала голос Нина Сергеевна и покачала осуждающе головой. — Чего ж вы от нас хотите? Мы не солдаты, чтобы в одинаковой обувке ходить. Прически тоже себе делать с оглядкой не собираемся…

— Со стороны вас послушать, — перебил ее Костричкин, — можно подумать, что я совсем голову потерял. Вот, мол, из-за каких пустяков заведующий отрывает нас от дела. А про то забыли, что большое начинается с малого. Нет, внешний вид — это никакой не пустяк. Допустим, вчера вы пришли на работу с растрепанной головой, сегодня явились в помятом платье. Но заведующий ничего вам не сказал, не сделал замечания. А вам только этого и надо, вас вполне устраивает матушка-анархия, и вы быстренько катитесь по нисходящей. Глядишь, уже остаетесь в парикмахерской после десяти вечера, подстригаете левых клиентов, а денежки преспокойно кладете себе в карман.

После таких слов Костричкина щеки у Кати Воронцовой стали краснее макового цвета, и она, привстав с места, гневно сказала:

— Неправду вы говорите!.. Я не брала себе деньги. Он в кассу платил, в тот вечер еще Валя как раз задержалась. И тетя Поля убирала тогда…

— Ну вот видите, я как в воду глядел, — усмехнулся Костричкин, довольный тем, как ловко он подвел Катю к тому, что она сама призналась. Про случай с киношником он узнал от Глеба Романовича еще несколько дней назад, но пока ничего не говорил Кате, ему хотелось объявить об этом при всех, чтобы тем самым скомпрометировать Воронцову. — Вы теперь убедились, что это не мой каприз, а сама жизнь диктует нам строго соблюдать дисциплину. От нее ведь зависят наши успехи. А как пошел ее нарушать, то потом уже не остановишься, потянутся одни неприятности… Вот как прикажете поступать мне с Воронцовой? Выговор ей выносить или как?.. Может, для начала она расскажет честно, что ее заставило задерживаться после десяти?..

— Я его пожалела, — сказала Катя. — Он был весь обросший, а рано утром, говорил, за границу улетает.

Костричкин пожал плечами, щуря маленькие глазки, неопределенно хмыкнул.

— Все ясно, случайного человека пожалела. Что и говорить, поступок благородный и в наше время, прямо скажем, редкий. А если с другой стороны посмотреть, то закон нарушила, частную лавочку открыла.

Тут поднялась сидевшая у самой двери тетя Поля, поглаживая воротник старенького платья, волнуясь, сказала:

— Бог с вами, Федор Макарыч, к чему это на девку напраслину валить?.. Каждый знает, Катя у нас не такая, чтоб деньги себе хапать, да она последнее свое отдаст… А в тот вечер на глазах моих все было. Забежал к нам этот, с камерой, а мастера уже по домам разошлись. Стал он чуть ли не на коленях просить, чтоб его подстригли… Катя, добрая душа, ну и пожалела этого самого-то… Сперва еще Валя там вертелась, деньги с него наперед взяла… За что ж тут девку наказывать, я в толк не возьму?..

— Дорогая Пелагея Захаровна, вы не так меня поняли. Я и в мыслях не держал ничего похожего. Я лишь хотел показать, куда мы катимся с нашей расхлябанностью. Это подумать только, кто после десяти задерживается, а кто еще чище поступает!.. — Костричкин вдруг вынул из кармана пиджака флакон одеколона, поставил на стол и спросил: — Вам всем видно, что тут написано?

— «Орхидея», — ответила кассирша Валя.

— Абсолютно верно, а теперь возьмите и понюхайте, — предложил Костричкин, передавая флакон Рае Савельевой, которая сидела к нему поближе.

Рая поднесла флакон к носу и сразу воскликнула:

— Странно, а запах тройного…

Потом стали нюхать другие мастера, и все соглашались с Раей, что это тройной одеколон, хотя на этикетке значилось: «Орхидея».

— Ну что вы на это мне скажете?.. — спросил Костричкин.

— Может быть, на фабрике перепутали, когда разливали, — предположила Валя.

— Едва ли, там ведь ОТК есть, — усомнилась Тамара Павловна.

— На фабрику грешить нечего, — твердо заявил Петр Потапыч. — Я всю жизнь работаю в парикмахерской и не помню случая, чтоб там перепутали один одеколон с другим.

— А ты сам-то раньше ничего не заметил? — поинтересовалась у Глеба Романовича Рая.

Тот развел руками, глядя куда-то в сторону, сказал:

— К сожалению, нет, пока… это самое… он не расшумелся. Ведь разве когда проверяешь?.. Обычно отвертываешь пробку, вставляешь пульверизатор и — пошел…

— Петр Потапыч, а там, где получаю, как вы думаете, не могли, так сказать, подшутить? — спросил Костричкин.

— На моей памяти такого еще не бывало. Хотя за это ручаться не могу, нынче там плутов ой как много!.. А с другой стороны, какой толк нам гадать на кофейной гуще, если, как говорится, поезд уже ушел. Да и то верно, ваша милость за все в ответе, надо лучше глядеть, что за товар получаете.

— Это вполне резонно, свое упущение я не отрицаю, — кивнул головой Костричкин, как бы соглашаясь с Петром Потапычем. — Я теперь постараюсь при получении, что называется, обнюхивать каждый флакон. Да, да, непременно каждый. Но и вы в свою очередь будьте строже друг к другу. Ведь чем черт не шутит, а ну как из наших кто учудил? Перелил одеколон и подсунул его Глебу Романовичу. Такое вполне возможно при нашей разболтанности. Конечно, это мог сделать лишь моральный урод, кто потерял совесть, не уважает коллектив. Вы представьте себе, какое пятно ляжет на всех нас, если тот клиент возьмет и заявит куда следует!.. Словом, я не хочу конкретно кого-то подозревать, но, зарубите на носу, впредь любого нарушителя дисциплины буду карать беспощадно. Больше я не потерплю разгильдяйства, вот так!.. Вопросы ко мне есть?

Все молчали.

— Ясно, раз молчите, вопросов нету, — уже бодрым голосом сказал довольный Костричкин. — В таком случае давайте решим еще одно дело, коль уж собрались. Вот нам предложено выдвинуть в дружинники одного человека. Разумеется, лучше молодого, энергичного комсомольца. Поручение это ответственное, почетное. Чью бы вы кандидатуру хотели назвать?

— Я думаю, лучше Катю Воронцову, — выкрикнул с места Глеб Романович, вытирая о халат вспотевшие ладони. — Она комсомолка, мужем и детьми пока не обзавелась…

— Что за моду взяли затыкать девкой всякие дырки?! — возмутилась Нина Сергеевна. — Весной на овощной базе работала, потом в колхоз посылали. Если самая молодая, то можно по-всякому ею помыкать… У Кати постоянное поручение есть, она агитатор. А в дружинники надо вот Глеба Романовича, мужчина больше подойдет для этого дела. Женой и детьми он тоже не обременен…

Глеб Романович скрестил на груди руки, послабевшим враз голосом сказал:

— Ох, рад бы и сам, да не могу. Я через день на процедуры хожу тут в одну закрытую клинику. А что они дадут, никому пока неведомо. Может, еще под нож придется лечь… Теперь про Катю скажу. По-моему, нечего вокруг нее спор разводить, куда проще спросить, как она сама на это смотрит.

— Я не отказываюсь, если надо… — ответила Катя.

— Ну вот, видите, она сама согласна! — обрадовался Костричкин и тут же выскочил из-за стола. — Тогда все… Вопросы исчерпаны… Прошу расходиться по местам, пока там клиенты не разнесли нашу парикмахерскую.