Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]

— Пожалуй… Ну, вы идите до хаты, вон она. — Мой товарищ показал на один из крайних к лесу домиков. — Я за вами же следом. Вот только компрессию подрегулирую.

Дом с трех сторон окружал большой сад. У калитки нас встретила жена Николая Григорьевича, очень милая, очень добрая женщина. Она провела нас в дом и, еще не дав оглядеться, с ходу же начала угощать горячим, из печки, молоком. Я было стал отказываться: неудобно, будто мы специально молоко пить приехали! Но тетя Шура была настойчивой.

— Вы как хотите, а ребенку обязательно надо выпить с дороги что-то горячее.

Ребенок без колебаний принял чашку и, твердо уверенный в том, что угощать нас молоком доставляет хозяйке одно удовольствие, еще и меня попотчевал:

— Пей, папа! Тебе тоже надо что-то горячее.

В это время не прикрытая хозяйкой дверь тихонько скрипнула и на пороге нашей комнаты появился… как вы думаете, кто бы мог появиться? Верно, угадали: наш знакомый рыжий кот.

— Ры-ижик! — не сказала, а как бы удивленно выдохнула Любашка, и веря и не веря своим глазам. — Милый Рыжик!

— Откуда ты знаешь его, малышка? — еще более удивленная, спросила хозяйка.

Любашка описала ей в страшных красках сцену, разыгравшуюся у въезда в деревню.

Сейчас кот был мало похож на того рыжего забияку, который висел на борту и озорно поглядывал через плечо. Должно быть сыто накормленный хозяйкой, он покойно сидел на пороге и блаженно жмурил свои зеленые глаза, облизываясь время от времени. Всем своим видом кот как бы хотел сказать: да, было такое. Но ведь мало ли что случается в жизни и стоит ли обо всем так подробно расписывать?

— Тетя Шура, — попросила Любашка, — а можно я его немножко потрогаю?

— Ну конечно, милая. Рыжик, Рыжик, иди сюда.

Кот навострил уши, убедился, что зовут именно его, и неторопливо, обходя сторонкой меня, приблизился к хозяйке. Он разрешил Любашке погладить себя по огненной шерсти, а когда понял, что ничего плохого этот маленький человек против него не замышляет, и совсем размягчился, развалился на полу и густо, басовито замурлыкал.

— Рыжик, Ры-ижик, — захлебываясь от счастья, приговаривала Любашка. — Хороший Рыжик. Пушистый Рыжик…

— Ну вот, видите, какой замечательный у нас кот, — сказал, входя в комнату, Николай Григорьевич. — А еще у нас есть Никита. Ну заходи, заходи. Где так ты больно смелый, а здесь, скажи пожалуйста, застеснялся!

Сбычившись, глядя в пол и никуда больше, следом за Николаем Григорьевичем вошел худенький, очень похожий на отца, чумазый паренек Любашкиных лет.

— Ну, подойди поближе, — позвала его тетя Шура, — познакомься вон с девочкой.

Никита будто и не слышал мать. Постояв немного и, видимо, считая, что для первого знакомства этого вполне достаточно, он опрометью выбежал из комнаты.

Любашка, очень любившая всякие новые знакомства, была несколько обескуражена.

— Ничего, еще навидаетесь, — успокоил ее Николай Григорьевич.

О том, что на лето мы приедем к ним, и он и тетя Шура говорили, как о чем-то давно решенном. Нам уже и комната была определена, и в разговоре, во время обеда, можно было не раз слышать: «Ваша комната солнечная», «Выход из вашей комнаты будет через террасу…».

Я не спрашивал Любашку, понравилось ли ей здесь, — это и так было видно. И, когда ехали домой, всю обратную дорогу только и разговору было, что о нашем будущем деревенском житье.

— А Рыжик будет приходить в нашу комнату в гости?

— Мы его попросим, чтобы ходил.

— Я ему вкусных конфеток привезу. Вы мне купите на день рождения, а я только две съем, а остальные ему оставлю.

— Он не любит конфеты.

— Почему???

Такой умный кот и чтобы не любил самое вкусное, что есть на свете, — вот уж непонятно!

— А давай заведем своего такого кошу!

Я ответил, что, наверное, трудно будет найти именно такого рыжего. Да и стоит ли, скоро переедем — этот будет с нами в одном доме.

— Тогда давай заведем маленькую собачку.

— Вот это, пожалуй, мысль. Надо подумать.

— Подумай. Обязательно подумай!

Когда приехали домой, о том же самом Любашка попросила и мать:

— Подумай, мама, насчет собачки. Нам очень нужна собачка.

— Даже очень?

— Очень-преочень!

— Ну, уж если так, — тогда, конечно, надо подумать!

Кутёша

Так в нашем доме появился месячный кутенок волчьей масти — кругленький, на коротких ножках, мягкий, пушистый.

Для начала щенка вымыли с мылом и выискали. Он вырывался, скулил, боялся захлебнуться и только потом понял, как это хорошо.

Распаренный и утомленный баней, он заснул прямо у меня на коленях и спал очень крепко. Любашка поднимала ему лапу, и лапа падала, как неживая, трясла за уши, щекотала — кутенок не подавал никаких признаков жизни. Он и спал не по-собачьи, а на спине, кверху лапами, очень милый своей беспомощностью.

Первые дни кутенок неутомимо бегал по комнатам, ко всему приглядывался, ко всему принюхивался. Залезет под стол, поглядит, что там и как, подбежит к этажерке с книгами — понюхает, увидит Любашкину игрушку — потрогает лапой, поиграет с ней. Все очень интересно и до всего ему дело!

Однако, все обглядев и обнюхав, кутенок пришел к выводу, что самое интересное все же не вещи, а люди. И, как только он это усвоил, уже не отходил от нас, особенно от Любашки. Стоит ей сесть на свой низенький стульчик — он уже лезет к ней черным носом целоваться. Ляжешь на диван — кутенок тут как тут и просится, чтобы его взяли к себе. Сядешь к письменному столу — обязательно устроится на твоих ногах, угреется и готов хоть час, хоть два так лежать. Особенно любил он лежать на опушенных собачьим мехом тапочках, первое время даже сосать их пытался — свою мамку, глупый, вспоминал. А как-то выставили их на солнце, так он побегал-побегал по двору, а потом улегся на тапочки и уснул.

Мы тоже попривыкли к кутенку, охотно играли с ним. Про Любашку и говорить нечего: она готова была и есть с кутенком из одной чашки, и спать на одной подушке. Особенно в большое восхищение приводила ее мягкая, пушистая шерсть щенка. Любашка без конца гладила его по спине и распевала при этом песенку собственного сочинения:

Одно было не совсем ладно. Нам, взрослым, хотелось бы играть с пушистым псом лишь в свободное и удобное для нас время, он же решительно не признавал деления времени на свободнее и несвободное. Кутенок хотел играть с нами двадцать четыре часа в сутки. И спать он хотел не один, а вместе с нами.

Постепенно любовь и привязанность пушистого пса начинала принимать прямо-таки угрожающие размеры.

Взять хотя бы то же спанье. До этого я спал на диване в одной комнате, Любашка с матерью на кровати — в другой. Щенку постелили в уголочке, недалеко от дивана. Однако стоило мне улечься — пес немедленно же устремлялся на диван: вот, мол, где ты! Я притворялся спящим, но кутенок не отступался: с какой стати он будет где-то в углу, когда можно совсем рядом?!

В конце концов с дивана пришлось перебраться на кровать, а дверной проем, соединяющий обе комнаты и завешенный всего лишь портьерой, на ночь баррикадировать.

Укладываясь спать, я выпроваживал кутенка и нагромождал под портьеру ящики с Любашкиными куклами, стульчик, игрушечную коляску, книжки-ширмочки. Побегав, побегав перед баррикадой, кутенок наконец смирялся и тоже укладывался на своем матрасике в углу. Однако, просыпаясь чуть свет в одиночестве, он уже не мог выносить его далее ни минуты и напролом рвался к нашим кроватям и будил нас. Мы, еще не выспавшиеся и потому сердитые, ругали пса, а однажды, когда он разбудил нас особенно рано, я даже слегка побил его. Как он обиделся, как горько заскулил, потрясенный такой несправедливостью! Как же так: я рвался к вам, вон какую гору вещей разворотил, сил не жалел, а когда дорвался-таки — вы ругаете меня и даже бьете?! За что? Разве это плохо, что я вас люблю и мне скучно без вас?