Журнал Юность 1973-1

Маша видела, что она нравится Петру, но это её никак не трогало. Покойной и ясной оставалась её жизнь.

Однажды Пётр пришел позднее обычного — тогда, когда закат уже густел и вскоре должен был сойти на нет, — и пришел не только позднее обычного, но и какой-то странной, скованно-решительной походкой. От него привычно пахло бензином, и был он в новой футболке. Петр строгим голосом заговорил о том, что ему уже за двадцать, что армию он отслужил и что пора уже жениться, потому что в селах, не в пример городам, женятся раньше, но вот до недавнего времени все не мог найти подходящей девушки, но сейчас, кажется, нашел…

Пётр говорил всё это, а Машино внимание привлекала его полосатая футболка, и ей очень хотелось заглянуть Петру за спину, чтобы узнать, есть ли на этой футболке настоящий футбольный номер. И она попросила его повернуться. Она не хотела ничего этим сказать, потому что была слишком бесхитростна, но Петр понял, что говорить о женитьбе этой жестокой девушке бессмысленно, и вскоре ушёл, неся на спине своей десятый номер нападающего.

Ему было очень горько, и ночью он плакал, несмотря на то, что служил в армии и бывал во всяких переделках, а Маша спала спокойно и видела во сне трех охотников с картины Перова.

С двух до четырех Маша закрывала библиотеку на обед. Она клала ключ в карман и шла по тихим и жарким полуденным улицам, сворачивала в глухие переулки, в которых онемевшими, остановившимися струями стекал с заборов колючий повий. Солнечная одурь была в этих густых, опускающихся ветвях кустарника, первозданно и сонно гудели редкие пчёлы среди мелкого блекло-сиреневого цвета, млели на солнце безразличные ко всему красные плоды — «бруньки», и казалось, что прошедшие времена нашли покойный приют в этих частых и гибких побегах.

Бабка Алёна уже ждала Машу, поставив в холодок старинный казанец густого борща, или Маша сама готовила обед и звала хозяйку из огорода своим сильным спокойным голосом. Хозяйка безмолвно выходила на подворье, и пот блестел на ксже её морщинистого лба.

Обедали они в небольшой теневой комнате, которая выходила окном на дорогу. Маша могла спокойно обедать и следить, не появится ли в окне долгожданный почтальон. Она ела борщ, поглядывала в окно и совсем не задумывалась над тем, почему почтальон Иван Бурковский, заслуженный инвалид Отечественной войны, выбирал для разноски писем и газет эту жаркую половину дня; она не задумывалась, а если б и задумалась, то объяснила бы это, наверное, тем, что скучно, должно быть, жить, если действовать только разумно. Почтальон часто проезжал мимо на неторопливом своем велосипеде, а иногда останавливался и глядел в тёмное окно, поджидая Машу. Маша выскакивала из-за стола, выбегала к Ивану Бурковскому и, потеряв всякую солидность, выхватывала письмо из его крепких рук.

Маше писали друзья по детдому, писали подруги по культпросветучилищу, но самыми желанными были для нее письма в конвертах без марок и с синими треугольными штемпелями «Солдатское». Это писал её жених Володя.

История их любви началась три года назад и выдержала уже около двух лет переписки. Маша влюбилась в Володю первой и простодушно не скрывала этого ни от подруг, ни от него, а он, лучший студент училища, парень умнее и старше, ходил безразлично мимо и лишь изредка здоровался. Машу задевало это его равнодушие, и однажды она решительно вошла в их мужскую общежитскую комнату и сердито заявила Владимиру: она его любит, и её возмущает, что он не обращает на неё внимания. Соседи по комнате, опустив головы, прятали улыбки, а Володя серьёзно глядел на неё и ничего не говорил — он вообще был молчаливым, и над его койкой висел девиз: «Молчи, если не можешь сказать что-то стоящее». Он безмолвно позволил Маше бывать у них, а потом и с ним, и Маше этого было вполне доста-точно. Он говорил: «Ты очень непосредственна, и это для других может быть счастьем или же сильным горем», — а Маша спрашивала: «Ну ты-то счастлив?», — на что Владимир сперва ничего не говорил, но потом отвечал: «Да, — и грустно глядел на нее. — Но надолго ли твоя любовь?»

Почтальон Иван Бурковский, немного шокированный Машиными резкими движениями, некоторое время ещё стоял и недовольно глядел на нее, но затем, подобрев, решал, что, видно, уж очень ждёт «библиотекарка» от кого-то весточки; садился на сбой дамский велосипед (с его хромой ногой на велосипед с перекладиной не взобраться) и ехал дальше. Маша тем временем успевала разорвать конверт и, осторожно ступая по направлению к дому, принималась за чтение письма. «Семьдесят восемь дней осталось до приказа, — писал Володя, — семьдесят восемь дней до нашей встречи, милая…» Маша отрывала от письма просветленное лицо, невидяще глядела вдаль, и безоблачный покой её освещался счастьем.

Она никогда не сомневалась, что в её жизни всё будет прекрасно, и вот сейчас эта уверенность начинала понемногу превращаться в реальность, и Маша знала, что наступит осень, и в селе появится подтянутый парень в парадно-выходной форме с погонами, и люди, завидев его рядом с Машей, будут перешептываться о том, что это жених библиотекарши и что председатель обещает ему должность завклуба…

Маша стояла под жарким солнцем и не чувствовала его, а из солнечного половодья, от сарая с нагревшимися деревянными дверьми доносились приглушенные вскрики курицы, доносились, будто сквозь сон.

ВЛ. ВОРОНОВ

ТАЛАНТУ НУЖНО СОЧУВСТВИЕ…

Прошёл год после того, как опубликовано постановление Центрального Комитета партии о литературно-художественной критике.

Срок достаточный, чтоб судить о сдвигах в газетной и журнальной критике, чтобы от общих слов о задачах и призвании критики перейти к анализу ее повседневной деятельности. Сделано немало: опубликованы интересные статьи и книги, разбирающие современный литературный процесс, проведены совещания и семинары молодых критиков, научные конференции… Однако подводить итоги я не хочу, да это и не входит в задачу статьи. Я вспомнил о партийном постановлении, намереваясь обратиться действительно к будничным сторонам критической работы. Мне показалось важным посмотреть, как наша критика встречает произведения молодого литератора, а ещё точнее — как она встречает первые произведения входящих в литературу новых авторов. Ведь и тут скрещиваются многие проблемы литературной критики, открываются её достоинства и слабости, проявляется ее профессиональный уровень. И потом — отношение к молодым; это, знаете ли, часто бывает очень показательно. Там, где речь идет об именитых писателях, маститых, там особый разговор: тон критики определяется с учетом репутации, авторитета писателя… Все это факторы постоянно действующие, бесспорные. А в разговоре о молодых, — как в первый день творенья: новые имена, неизвестные авторы… Интересно; не правда ли?

Год назад вышел январский номер журнала «Юность», составленный по давней традиции из произведений молодых прозаиков, поэтов, публицистов, художников. Вот и посмотрим, как они встречены критикой в газетных и журнальных статьях.

Меньше всего молодой автор рассчитывает на благостную встречу. Любое первое произведение сразу попадает в напряженное поле различных силовых линий литературной борьбы, дискуссий, споров, и тут, наверно, неизбежны какие-то упрощения, издержки, недомолвки. Впрочем, я уверен, что талантливая вещь пробивается сквозь эти временные литературные условности и в конце концов предстает перед читателем в собственном свете.