Просто жизнь

На прощанье профессор учредил даже маленькую «пенсию» своему названому внуку.

— Я всего лишь восстанавливаю справедливость. Мы, старики, впадая в детство, получаем довольно значительную пенсию, а вот детство, впадающее в отрочество и юность, куда более слабосильное, но и полезное обществу, не получает ни рубля… — шутил Даниил Андреевич, и по всему было видно, что он счастлив. Да и всем надолго запомнилась эта «посиделка» во имя Даниила, крикливого, крошечного Даньки.

Даниил отправился в дальнюю дорогу — в жизнь, а Петр в это время завершил один из самых трудных своих путей: закончил университет.

Учился он, в общем-то, ровно. А вот под конец едва-едва дотянул до защиты диплома. Дни проходили, как в угаре, и не приносили никакой радости от сознания, что наконец-то мечта становится реальностью. И только на последней студенческой пирушке он по-настоящему понял, какой путь прошел, какую гору свалил, как трудно выбираться из невежества и как это необходимо.

Скоро его студенческие друзья-товарищи разойдутся по школьным классам и аудиториям, и вспыхнет какой-то новый свет в умах учеников, а они потом следующих и следующих увлекут за собой.

Петр получил свободный диплом и сам должен был искать себе работу.

Естественнее всего было остаться в школе-интернате. Надо только перейти из одного учебного помещения в другое — от слесарного дела к истории. Жаль расставаться со своими верстаками, с шумным грохотом молотков и шварканьем напильников, с удивленной радостью в глазах мальчишек и девчонок, когда у них что-то получается — вещественное, реальное, сработанное своими руками. «На первых порах, может быть, поработаю и в слесарной мастерской, и в кабинете истории», — решил Петр. Мысленно он уже шагал по гулким коридорам, входил в класс: шумок, шпаргалки, сосредоточенные, рассеянные, ленивые, умные, дурашливые глаза и лица учеников виделись ему. В один и тот же день он оказывался то в блистательной Греции, то в бурных днях римского величия, то мчался на звонкой тачанке через огненные годы гражданской войны.

Вместе с рождением ребенка пришло особое чувство наполненности, значительности всего, что происходило в его душевной жизни. Увеличилась и ценность времени, каждого дня, каждого часа. Пришел азарт — успеть, успеть…

Даниил Андреевич был знатоком древнейшего мира, а Петра привлекало то время, когда через распри, войны и смуты рождалось, крепло единое, сильное Российское государство. Он мечтал написать когда-нибудь книгу исторических очерков о том, как под влиянием обстоятельств, исторического климата изменяются человеческие натуры, какие вызревают или гибнут черты характера. Века и века прошли от древних россов с голубыми глазами, то благодушных, то диких. Строили они Свои дома с четырьмя выходами, чтобы во всякую опасную минуту можно было броситься на врага или убежать.

В извечном этом единении и противоборстве человека и природы, личности и общества, доброты и жестокости, обстоятельств и воли видел Петр многое, но сформулировать главное не получалось. Кружил, топтался в мире общих истин, а прорваться в какую-то свою пусть малую, но ясную суть не мог.

Петру хотелось понять, каким был степной вольный скиф, одетый в шкуры и умевший создать тончайшие украшения из золота для своих женщин, вечно кочующий с табунами коней, бесстрашный и хитрый.

Хотел ощутить Петр, каким паническим ужасом наполнилась душа русича, поверженного, растоптанного полчищами татар и монголов, и как все-таки он сумел сохранить улыбку, ясный взгляд и достоинство свое. И что выражали глаза какого-нибудь самого обыкновенного воина из полков Дмитрия Донского.

Или как посмел князь Курбский перечить царю, по воле которого сотни знатнейших бояр безропотно подставляли головы под топор и выпивали до дна чаши с ядом, улыбаясь и восхваляя государя, помазанника божия. Ужас и благоговение рождал он в сердцах своих холопов одним только именем.

Исторические типы, яркие характеры людей всегда привлекали Петра, он искал з них ответы на многие вопросы о жизни и взаимоотношениях людей, наследников истории. Мечтал когда-нибудь полностью углубиться в книги, в исследования, хоть не чувствовал пока еще в себе силы стать ученым, теоретиком, книжником. Он пока еще жаждал воспринимать самую жизнь.

Куда бы ни приехал, Петр находил какого-то нового себя. Он чувствовал — познанный мир ширится, темный лес неведомого светлеет. Петр хотел бы побывать в каждом хоть чем-то интересном месте земного шара, прикоснуться к бесчисленным вариантам жизни природы и людей и только тогда, соединив это все, обрести себя, чтобы раскрыться умно и талантливо.

Еще в курсовых Петр писал о Крайнем Севере, за что был особо отмечен в университете. Ему предложили опубликовать статью в солидном научном журнале.

О молодости Крайнего Севера хотелось рассказать не сухим языком фактов и цифр, а написать в форме художественных очерков о жизни людей на суровых и прекрасных берегах «студеного моря». Со всей страны великой приезжают молодые, сильные, знающие дело люди строить поселки, города, электростанции, новую жизнь. Петр решил еще раз съездить в те края с Анютой и сыном, если получится, — оставить их у бабушки с дедушкой, а самому покружить, поглядеть, поосновательнее вобрать неведомое.

Сосед по квартире, старый холостяк, редко бывавший дома, разрешил Петру оставаться у себя, писать, читать или просто, как он выражался, «перевести дух», пока он сам был на работе или на репетициях в самодеятельном театральном коллективе.

Вот уж который раз Петр садился за письменный стол, брал авторучку, склонялся над чистыми листами бумаги, чтобы написать очерк о Гридине, но видел перед собой только белую пустоту, — он чувствовал себя усталым, рассеянным, немым.

Пробовал Петр придумать первую фразу, а слова разбегались в стороны, хотел столкнуть на плоских страницах гребни волн, но не было бури. «А что же я помню еще? Белое море, какие о тебе найти слова? Надо думать, искать, погружаться в себя, и тогда вернусь на палубу рыбачьего судна, и меня окатят холодные брызги, и сразу вспомню, как боялся смерти, как был зачарован свирепостью шторма.

И потом увидел я стойких людей, их тяжелый и вместе с тем необходимый труд, прекрасный в своем назначении — труд не просто для достатка, для звонкой радости мышц, не подлежащий сомнению, как солнце».

Петр ходил по комнате с таким чувством, будто он загнан в клетку, в тупик. «За что я взялся? Ну какой из меня ученый или журналист? Ну что я лезу не в свое дело?.. — уже в который раз думал он. — Таскал бы и таскал мешки на вокзале. Снимал бы стружку с металла да объяснял бы детишкам, как делается гаечка, шестигранничек… Или пересказывал бы поскладнее, что уже давным-давно продумано и написано. Жил бы, работал, как все… Просто жил. Вон бабка Саша, не мудрствуя лукаво, сколько вытянула, вынянчила детей? А ее дочь — сколько полов перемыла, гимнастерок в войну перестирала…. Вот и мне бы — учить детей, растить сына…

Не прибедняйся, ибо сказано: „Самоуничижение паче гордости“. Делать явно меньше того, что хочешь или можешь, — грех перед самим собой и перед жизнью. Надо быть более твердым в достижении цели и более цепким…

„Непрактичный человек“. Но смотря как понимать это? Нет хрусталя, отдельной квартиры, машины?.. Такое редко достается по достоинству. А стяжатели, ловкачи, умельцы „жить круто“ — противны. „Несовременный тип“. Тоже, как понимать? Противны и те, кто умеет из всего извлекать пользу для себя, а когда невыгодно, вовсе спрятаться в благоустроенную норку, считая себя при этом чистенькими, даже образцово-показательными…

Нет, я с теми, кто, совершив ошибку, готов ее понять, исправить. С теми, кто не завистлив, открыт, даже если не раз был научен горьким опытом. Я с теми, кто не эксплуатирует бессовестно чужой труд, душу ближнего своего. Я хотел бы еще быть и с теми, кто умеет работать, добиваться побед…

А может, лучше жить без перегрузок? Нет, машина времени заведена так, что чем энергичнее раскручивается пружина, чем плотнее, напряженнее становится секунда, тем заметнее расширяются границы человеческих возможностей. Через напряжение, усталость — вперед, вглубь и к взлету…»