Последний выстрел. Встречи в Буране

Все эти двадцать лет он видел во сне погоню, слышал угрожающий топот ног... Все эти двадцать лет наяву его терзал неотступный страх. Страх висел над ним, как петля. Одна какая-нибудь незначительная оплошность, и здесь могут узнать, что тихий, мало приметный сторож Чайкин — совсем не Чайкин, что прежде его звали Кузьмой Бубликом, что родился он не в Ростовской области, а в Криничном, в том самом Криничном, где судили и повесили Самоедского. Чайкин-Бублик читал в газетах репортажи о криничанском судебном процессе, находил в них свою фамилию и радовался, что его сочли убитым... Да, да, Кузьмы Бублика больше нет, есть лишь тихий совхозный сторож Федот Чайкин, и никому в голову не приходило и не могло прийти, что сторож был кем-то другим...

И вот нелепый случай — в совхоз приехал художник Гусаров... Какого черта приплелся он сюда? Что ему нужно здесь? Быть может, пронюхал что-то? Нет, нет, постой, сын прибегал на перемене за альбомом... Евгении Александровне звонили из райкома... Значит, Гусаров приехал по своим делам? Ведь если бы он что-то заподозрил, к дому подскочила бы милицейская машина... А вдруг Гусаров увидит его и узнает? Тогда все пропало, с Гусаровым шутки плохи... А почему Гусаров должен увидеть его? Можно скрыться, отпускника никто искать не станет, все подумают — ушел Федот на охоту... Он ведь часто уходил и на день, и на два, а то и на неделю. Ему было спокойней одному бродить по прибрежным лесам, по степи среди безлюдных, заросших камышом озер.

«Как же это я тогда сглупил, не подстрелил Гусарова?» — со злобой думал Чайкин-Бублик. А ведь был удобный случай, был...

Всю зиму партизаны Романова не показывались близ Криничного, и комендант Гейде, хвастливо потирая руки, заявлял, что партизаны полностью уничтожены... И вдруг однажды весной в недалекой от Криничного деревеньке Медовке тамошний староста доложил Кузьме Бублику о том, что пришли двое подозрительных.

— Документы у них в порядке, выдают себя за жителей из соседнего района, сюда пришли покупать лошадь. А я так смекнул — партизаны они, — торопливо шептал староста.

— Вооружены? — спросил Бублик.

— Никак нет, без оружия, я уж прощупал, — уверенно ответил староста.

— Посмотрим, что за покупатели такие, — расхрабрился заместитель начальника полиции. С пятью полицаями он пошел к избе, в которой, по словам старосты, остановились те двое. Но их успел кто-то предупредить, и Кузьма Бублик увидел, как подозрительные, перемахнув через изгородь, бросились к далекому лесу. В одном из партизан он узнал Гусарова и заорал полицаям:

— Взять живьем, только, живьем!

До леса было далеко, более километра, и Бублик был совершенно уверен, что наконец-то в его руки попадет Гусаров, и он попросит коменданта Гейде разрешить ему самолично повесить бывшего студента-добровольца. И повесит!

Стреляя на бегу из револьвера, Кузьма Бублик вопил:

— Стой! Стой!

Будто споткнувшись, партизаны упали, скрылись в невысоких кустиках среди луга.

«Вот здесь мы и сцапаем вас», — пронеслось в голове Бублика.

И тут произошло неожиданное: из тех кустиков хлестнули короткие автоматные очереди. Взмахнув руками и выронив винтовку, рухнул один полицай, потом другой, потом и сам Бублик, будто напоровшись на невидимый железный прут, повалился на землю.

Партизаны исчезли. Из пяти полицаев трое были убиты, сам Кузьма Бублик — тяжело ранен. Он только потом сообразил, что в Медовку партизаны зашли без оружия, а автоматы спрятали на лугу в кустах.

«Нужно было стрелять, стрелять в Гусарова», — скрипел зубами Бублик.

Странное дело — именно автоматная очередь Гусарова и спасла тогда жизнь Кузьме Бублику. Из Криничного его отправили в город в немецкий госпиталь. Дней через пять Бублика навестил в госпитале начальник полиции Самоедский. Он заночевал в городе у знакомых, и в ту же ночь партизаны атаковали Криничное, разгромили фашистский гарнизон, сам комендант Гейде был убит гранатой в своей постели...

Вспомнился Чайкину-Бублику и тот страшный день, когда немцы отступали из Криничного, и не просто отступали, «выравнивая линию фронта», как они писали в своих газетах, а удирали, бросая все. Бублик видел, как один его знакомый полицай бежал за немецкой машиной, чтобы уехать, он уже схватился было за борт, но с машины хлопнул выстрел, и полицай растянулся посреди дороги с пробитой головой. Следующая машина проутюжила колесом голову трупа. Вот тогда-то и мелькнула у Кузьмы Бублика спасительная мысль. Отступать ему некуда. Немцы окружены, немцы в «котле», но они могут сдаваться в плен, и их не тронут, а его, заместителя начальника полиции, в плен не возьмут, его застрелит первый же встречный красноармеец...

Кузьма Бублик оттащил за ноги почти обезглавленный труп, пошарил по карманам, выгреб все бумаги до единой и сунул трупу свои документы — пусть, кто найдет убитого полицая, подумает, что Кузьмы Бублика нет в живых...

Потом Кузьма Бублик переоделся в красноармейскую форму и скрылся в лесу. Ему нужны были красноармейские документы, он должен пропасть, затеряться в многотысячной массе бойцов и подальше уйти от этих мест, где его хорошо знали в лицо.

Кузьме повезло. Отступавшие гитлеровцы все-таки огрызались, бомбили дороги. Однажды перед вечером фашистские самолеты обрушились на какой-то небольшой обоз. Кузьма Бублик укрылся в воронке.

— Ну что, брат, прячешься? — весело спросил его какой-то боец. — Пролетели уже...

Бублик вздрогнул, потянулся было за револьвером, но послышался другой голос:

— А что поделаешь? Перед самолетом геройство свое не покажешь, бабахнет — и мокрое место останется.

Кузьма Бублик вместе с бойцами подошел к разгромленному обозу, увидел разбитые телеги, убитых бойцов и лошадей, услышал стоны раненых.

Уже в темноте, когда все помогали раненым, укладывая их на уцелевшую бричку, Кузьма Бублик ухитрился вытащить документы из кармана погибшего солдата Федота Селивановича Чайкина...

Тем, кто интересовался, Чайкин-Бублик говорил, что догоняет свою часть, что недавно выписан из госпиталя, даже рану показывал на груди. Ему верили, его подкармливали, и он шел все дальше и дальше. Он уже освоился и стал привыкать к своей новой фамилии, к своему новому положению и только боялся встретить знакомого бойца, командира или бывшего партизана, которые могли узнать его.

В красноармейской книжке Чайкина оказалось письмо — военный треугольничек от какой-то соседки из освобожденного района Ростовской области. Соседка писала «касатику Федотушке» невеселые слова о том, что деревенька их дотла сожжена, что вся семья Федотушки погибла от рук супостатов... Как-то прочел это письмо Чайкин-Бублик бойцам, которые угощали его солдатским ужином. Бойцы вместе с ним погоревали, посочувствовали, как могли утешили осиротевшего солдата, порассказали о своих бедах-горестях и стали уговаривать «отставшего» остаться у них в гужтранспортной роте. Чайкин-Бублик сперва для приличия поотказывался — свою часть, мол, найти надо, а потом согласился да так и прослужил там до конца войны, даже медаль «За боевые заслуги» заработал.

Конечно же, на большую должность Чайкину-Бублику рассчитывать не приходилось, потому что в красноармейской книжке было указано его малое образование — четыре класса сельской школы, и по специальности он — хлебороб-колхозник...

Погибший Чайкин был несколько постарше Кузьмы Бублика, но эту разницу бывший полицай вскоре устранил — отрастил бороду.

После войны он был демобилизован и решил поехать не в Ростовскую область, а в далекий степной край. Об этом степном крае часто говаривал ротный писарь, подорвавшийся на мине за неделю до Дня Победы.

— Едешь, братцы, сутки, едешь вторые и ничего, кроме степи, не видно — ни деревушки, ни хуторка. Просторно! — восхищенно говорил писарь.

Эти слова запали в душу Чайкину-Бублику. Именно такой край и нужен ему, чтобы забраться в глушь и жить, жить...

Так он очутился в совхозе «Гвардеец».

Здесь обрадовались фронтовику-солдату. Тогдашний директор, тоже бывший фронтовик, уволенный под чистую еще в сорок третьем году, Николай Алексеевич Шапошников, можно сказать, с распростертыми объятиями встретил солдата.