Сага о Певзнерах

— Многие проявляли. И учти: из всех, кто был в батальоне, командир выбрал в ту ночь меня. И послал.

— На верную гибель?

— Именно мне доверил…

— Умереть? Ты, правда, не полностью оправдал его ожидания: спас батальон… но и себя тоже.

— Зачем ты так говоришь?

Если определение «честный до глупости» может существовать, оно относилось к отцу.

— Зачем ты так?! — повторил он, оскорбляясь за своего командира. — Он послал меня потому, что…

— У вас в батальоне был еще хоть один еврей? — перебил отца вопросом Еврейский Анекдот.

— Нет… больше не было.

— Может, не из кого было выбирать? — с печальной иронией констатировал Абрам Абрамович. — Не хочу сказать, что это типично. Но в данном конкретном случае… Ты же знаешь, что к званию Героя командир, тобою спасенный, представлять тебя не хотел. А зачем? Быть обязанным своей жизнью еврею?

Поскольку в устах Абрама Абрамовича все звучало как анекдот или полуанекдот, всерьез возражать было глупо. Но мой принципиальный отец решил все-таки сокрушить точку зрения лучшего друга:

— Ты знаешь, какую часть населения у нас в стране составляют евреи?

— Чем больше, тем лучше… для юдофобов: есть на кого валить. Не дай Бог, евреев когда-нибудь не останется вовсе. Придется импортировать! Пусть немного… Зачем же хоть одну государственную вину брать на себя?

— Их мало! Евреев… — будто раскрывал тайну отец. — А по количеству Героев — на одном из первых мест.

— И чья же это заслуга! Тех, кто их награждал?

Отец растерялся. И, как до золотой рыбки, от которой ждал подмоги, привычно дотронулся до своей Золотой Звезды.

— Но ведь награждали!

— А если бы награждали всех, кто заслуживал? Вот был бы скандал. Исторический!

— Я не согласен, — безапелляционно, но и бездоказательно отпасовал отец.

— Давай-ка я для разрядки расскажу анекдот, — прибег к своему излюбленному приему Абрам Абрамович. — Воздвигли памятник: «Неизвестному солдату Рабиновичу». Все удивляются: «Как это так? Неизвестному и… Рабиновичу?!» — «Дело в том, — объясняют, — что неизвестно, был он солдатом или нет». А оказывается — на одном из первых мест? Значит, известно: был!

При звуках маминого меццо-сопрано, грудного и глубокого — «Ей бы Аиду петь!» — мужчины специфически цепенели. Говорила она негромко, но, так как отец и Еврейский Анекдот в эти мгновения не просто умолкали, а как бы и не дышали, меццо-сопрано усиливалось окружающей тишиной.

Вакуумная тишь возникла и тогда, когда мама предложила, чтобы нас с братом назвали именами двух дедушек, а сестру именем одной из двух бабушек. Мама никогда не повелевала — она высказывала пожелания. Для отца же ее слова звучали, как военный приказ, и не командира батальона, дивизии или армии, а командующего всем фронтом. Но, разумеется, не Верховного Главнокомандующего, потому что Верховный был один.

Еврейский Анекдот, тоже привыкший маме внимать, неожиданно возразил (со временем я понял, что он никому беспрекословно не подчинялся):

— Не нагружайте жизнь своих детей дополнительными и необязательными сложностями. Не обременяйте их понапрасну, если бремени можно избежать.

Лучший друг нашей семьи был прав, потому что дедушек звали Самуилом и Исааком, а бабушек — Рахилью и Двойрой.

— Знаете, есть такой анекдот… — решил прибегнуть к своему смягчающему или отвлекающему маневру Абрам Абрамович. — Везут труп Рабиновича. «От чего он умер?» — «Видите ли, вчера мы играли с ним в одну смешную игру: кто дальше высунется из окна? Так он выиграл!» — Помолчав, чтобы мама с отцом посмеялись и поразмыслили, Анекдот продолжал: — Говорят, лучше всех устроился тот, кто лучше всех спрятался. Прятаться не обязательно. Но и высовываться сверх меры не следует. — Гармошка из морщин собралась на лбу у Абрама Абрамовича. Он напрягся, чтобы придумать нечто, не противоречащее маминому предложению, но и не осложняющее жизнь новорожденных Певзнеров. — Возьмите лишь первые буквы имен. Как символы! Ну вот, к примеру… — Анекдот коснулся пеленки, из которой, как из кокона, выглядывала сестра. — Ее назовите на букву «Д». Не Двойрой, разумеется. Зачем такие крайности?

— Дарьей! — предложил мой прямолинейный отец.

— Тоже слишком, — возразил Анекдот. — А впрочем… Почему бы и нет? Бросим вызов! Дарья, Даша… Нежно звучит. Вы не против? — обратился он к маме, которую называл на «вы».

— Даша? Мне нравится, — ответила мама.

— Значит, принято. Его имя, — Анекдот кивнул на брата, — пусть начинается с буквы «И» в честь дедушки Исаака. Какие есть безопасные имена на эту букву? Иваном нарекать не обязательно. А Игорем, я думаю, в самый раз.

— В самый раз, — повторила мама. Это означало, что повторил и отец.

— Остался еще один. — Он имел в виду меня. — Пусть будет не Самуилом, а, допустим, Сережей. Тоже неплохо. И поверьте: дедушкам и бабушкам от этого хуже не будет. А им, — он обвел взглядом нас троих, — увы, будет лучше!

— Почему «увы»? — удивился отец.

— Потому что приходится думать на эту тему. — Собрав на лбу гармошку с такими густыми и глубокими складками, что, казалось, она вот-вот заиграет, Анекдот добавил: — Да, дедушкам и бабушкам хуже не будет… Хуже того, что с ними стряслось, вообще не бывает! А этим хоть немножечко подсобим. Тем более эти только стартуют, а те разорвали ленточку финиша. Точней сказать, ленточку, как и их жизни, разорвали другие.

Они финишировали во рву одесского гетто. Ни бабушками, ни дедушками они по возрасту не были: старшему из них, папиному папе, едва исполнилось сорок семь.

Я стал Сережей. Хотя чаще меня, унаследовавшего рязанскую отцовскую внешность, звали Серегой.

Выслушав Анекдота, отец вопросительно воззрился на маму.

— Раз будет лучше… — устало подвела итог мама. Она согласилась.

— И я согласен! — будто командующему, подчинился отец. Наши имена были окончательно утверждены.

Мы трое, как я уже сообщил, родились в один день и один час. Поэтому многое в нашей жизни и после шагало как бы нога в ногу. В школу мы тоже отправились вместе. Нас зачислили в один и тот же класс, к одной и той же учительнице.

Мария Петровна была за единение разнополых детей: таким образом, я оказался рядом с Дашей, а Игорь за нашей спиной.

— Умоляю: не становитесь первыми учениками все трое, — сказал накануне в шутку, мне показалось, Абрам Абрамович. Позже я понял, что он не шутил. — Блестяще пусть учится кто-то один. Если вы заблестите одновременно, вам этого не простят.

Еврейский Анекдот зря беспокоился: нам с Игорем первенство не угрожало. Зато Даша немедленно, без разбега стала не только первой ученицей в классе, но и первой красавицей.

Мария Петровна забеспокоилась.

— Нельзя, чтобы девочка в ее возрасте ощущала себя примадонной, — объяснила она нашим родителям. — Тогда у нее будут поклонники, но не будет подруг. — Мария Петровна выступала за единение не только разнополых, но и однополых детей. — Если все мальчики станут замечать одну только Дашу, девочки сочтут это несправедливым. А чувство несправедливости… Сами знаете!

Мама, настрадавшаяся из-за своей внешности, папиной ревности и притязаний мужчин, чьи однотипные взоры не оставляли ее в покое, понимающе вздохнула. Она не хотела, чтобы и Дашу ждала та же участь. Мама одобрила стремление учительницы распределить мальчишечью любовь поровну между всеми ученицами. Во имя равенства и справедливости!

Родители Дашиных поклонников — особенно же мамаши — тоже весьма всполошились. Не все разобрались, что я Дашин брат. И потому одна из родительниц, краснощекая, раскачиваясь из стороны в сторону, как неваляшка, вздутыми бедрами, начала поучать своего сына, а заодно и меня:

— У этой вашей Даши Певзнер очень уж типичная внешность. Ну не наша. Чужая какая-то! Вы понимаете? — Я подметил, что почти все взбудораженные родительницы непременно прибавляли к Дашиному имени фамилию Певзнер: без фамилии имя могло кого-нибудь сбить с толку. — Другие девочки мне, например, больше нравятся. Ну что в ней такого? Волосы будто в саже, нос тонкий… — Этот эпитет показался мамаше выгодным для моей сестры, и она скорректировала: — Какой-то худой… Тощий нос!