Неоконченный полет (сборник)

У Заярных была одна большая комната. Войдя из сеней, Зоя остановилась у порога: свет подвешенной на притолоке лампы ослепил ее.

— Проходите дальше, — послышался низкий мужской голос откуда-то от лежанки.

Зоя прошла к столу.

Открылась дверь, и вошла мать Дмитрия. Поздоровалась, предложила сесть на стул возле больного. Мать ласково и угодливо заглядывала ей в глаза, как дорогой гостье. У Зои зачастило сердце, запылали щеки. Она старалась не думать о том, кем она приходится этим людям, старалась вслушаться в то, о чем говорил слабым басовитым голосом Петро Артемович. Окинула взглядом стены, увидела большую фотографию Дмитрия, что висела рядом с зеркалом, и на миг перестала слышать жалобы больного. Затем опять повернулась к нему.

— Грудь мне сдавливает, дочка... Хочется вздохнуть глубоко, но не могу, что-то мешает... Будто чья-то холодная рука стискивает мою грудь, сжимает легкие. Лекарства бы такого, чтобы сняло все. Видно, где-то оно есть. Есть, да не для нас, дочка... Твои капли немножко помогают. Вышли все — вот и мучаюсь, дочка.

— Я принесла, Петр Артемович. Накапайте, Семеновна. — Зоя подала пузырек матери Дмитрия.

— Спасибо, дай тебе бог здоровья за такую помощь, — промолвила мать, беря капли старушечьими руками, и сразу же начала готовить их больному.

В хате запахло валерьянкой. Петро Артемович, вытянувшись во всю лежанку, укрытый покрывалом, тихонько постанывая, следил за тем, как в стакан с водой падали капли.

Зоя рассматривала комнату. Тут было все так, как и у других: грубой сельской работы мебель, голый стол, темные рамки карточек, старое зеркало, скупо вышитые будничные полотенца, лавка, ухваты — все то, что она видела в сельских домах в своем краю. Входя в такой дом раньше, она, городская, в тот же миг чувствовала тяжелый дух, и ей хотелось побыстрее выбраться отсюда. Теперь Зоя относилась ко всему по-другому: она старалась все разглядеть, каждая вещь была ей милой. Зоя будто не замечала, какой неприглядной была эта вещь. Смотрела, смотрела вокруг, то и дело задерживая взгляд на фотокарточках.

Петро Артемович выпил лекарство и вытер усы ладонью. Мать присела рядом с Зоей.

— Ох, старость, старость, — вздохнула.

— Старость не пугает человека, мать, когда приходит в свое время, — сказал Петро Артемович, положив большие руки на грудь. — Душа, она с плотью живет в согласии. Но вот если горе обожжет душу, тогда, к примеру сказать, и все другие организмы в человеке от боли мучаются. Вот и весь мой диагноз.

Зоя улыбнулась. Ей вспомнились изречения отца в письмах к Дмитрию.

— Не начинай про это, Петро... Опять будешь стонать, — умоляя, просила Степанида Семеновна.

— Стонать не буду. Меня сегодня схватило, видимо, оттого, что сквозняком протянуло. А горе — что ж, оно уже обуглилось.

— Вы про сына?.. — осмелилась Зоя.

— О ком же нам еще думать, голубка, — скорбно покачала головой мать, — как не о нем.

Родители начали рассказывать Зое то, о чем она в основном знала. Они и хвалили своего сына, и жаловались на него за то, что он будто нарочно всегда лез туда, где опаснее всего. Зоя слушала и все время думала о том, чтобы не сорвалось вдруг лишнее слово. Когда же ей подали прочесть последнее письмо из части, она набросилась на него, как голодный на кусок хлеба.

Зоя не заметила, когда перестала читать вслух. Опустила руки на колени и смотрела перед собой невидящими, полными слез глазами.

— Новых известий нет, — прошептала она.

И вдруг вместе с острой болью в животе из ее груди вырвался неимоверный крик:

— Митя! Милый мой, где же ты?

Ловя протянутыми руками мать, Зоя упала на пол.

— Митя... Милый мой!..

Степанида Семеновна вскочила и кинулась к ней...

В эту теплую ночь в хате Дмитрия Зоя родила сына.

Весенний гром

Весной 1942 года украинские партизанские отряды, которые еще осенью и зимой отошли в Хинельские и Брянские леса, возвращались в родные места.

В переходах и боях с гитлеровскими гарнизонами в украинских и русских селах они обогатились опытом, приобрели немалые трофеи и разрослись до больших партизанских объединений. Штабы и командиры таких, объединений Сумской, Орловской, Брянской, Курской, Черниговской областей установили связь между собой. Расходясь в разные стороны, в самые глухие углы, отряды несли с собой постоянное чувство соседства и твердую уверенность в поддержке в трудный час.

В начале мая из Брянских лесов двинулся на Сумщину многосотенный отряд Артема Ковпака. Шел он сюда с определенным боевым заданием, хорошо вооруженный. Прорвав оборону противника, который пытался блокировать неспокойную Брянщину, отряд двинулся, разбившись на десятки групп и подразделений, на юг через Хутор Михайловский, Каменку, Белицу, по лесным малолюдным дорогам, разлился по всему краю, как неудержимое весеннее половодье.

Впереди основных сил отряда ехали заставы и разведка. Хлопцы на конях и легких, исправных возах смело, с ходу врывались в села и рабочие поселки, неожиданными нападениями рассеивали немецкие и мадьярские гарнизоны и полицейские формирования.

Вслед им шла основная колонна: здесь были пушки в конной упряжке, пулеметные тачанки, обоз с боеприпасами.

У ковпаковцев была задача — выйти в район, где проходит железнодорожная магистраль Конотоп — Ворожба — Курск. По этой магистрали с наступлением весны день и ночь на восток переправлялись войска, тапки, пушки. Где-то там, подальше на восток, на рубежах сражений вражеские части начинялись страшной разрушительной силой, ожидая новых приказов о наступлении.

Украинские партизаны возвращались в родные края разрушать станции, поднимать в воздух мосты, по которым не раз ездили и ходили в мирное время.

В погожие майские дни, когда так хорошо было вокруг и в поле и в лесу, когда нежными зелеными тонами покрывалась каждая роща, каждая дубрава, когда так радостно было шагать по сухой, теплой земле, по лесной тропинке, когда душа так желала мечты, тишины, песни, партизаны шли в родные села и города, чтобы взрывать, жечь, уничтожать своими руками то, что недавно возводили с тяжелым трудом. Было что-то торжественно-трагичное в этом походе. Только что с пригорка партизаны рассматривали родное село, которое лежало вдали, наперебой пересчитывали узнанные хаты, вспоминали дорогие имена близких людей; только что Ковпак останавливал своего коня, зачарованно осматривая живописные знакомые дубравы или долины, и вдруг разгорался бой. В душистом весеннем воздухе жужжали пули, в чистое небо поднимался дым, слышались причитания; не дойдя до своей хаты, падал убитый на бегу партизан, обагряя родную землю теплой кровью. Взрывы снарядов вскапывали зеленые, еще недавно тихие луга, кроваво-черными клубами дыма и пламени взрывались где-то за лесами цистерны и бензовозы...

Загрохотала над Сумщиной гроза народной расплаты, покатилась эхом по лесам, городам и селам.

Донеслись ее первые отголоски и до табора Хуторского отряда.

День клонился к вечеру. В просветах ветвей золотыми спицами поблескивали солнечные лучи. На стволах, на зеленой траве, на обнаженных корнях то там, то здесь тепло сиял свет, рассеиваясь в тени. Стояла тишина. Словно прозрачные кристаллические стены, она отзывалась стозвонно, на каждый звук.