Собрание сочинений. Том 3

— Ну, если так, — рассмеялся Коротеев, — тогда спою, конечно… Да не знаю, сумею ли натощак?

— Пой, пой! Может, тебя, друг, и кормить не за что.

— Не знаю, поет ли, а человек хороший, — заметил Чупров.

Коротеев встал, прислонился спиною к нарам, пожевал губами.

— Я шел к вам в лес, и казался он мне мертвым, безжизненным… А на самом деле такой бурной и яркой жизни, как сейчас, никогда и не знал он… Твердый народ мы. Об этом я и спою.

И, вздохнув, он начал песню.

запел он сильным, но запущенным, давно не тренированным и, однако, глубоким, искренним голосом.

Пел он арию варяжского гостя из «Садко», самое сильное, что когда-либо было написано для баса, сильное, торжественно-величавое, о духовной мощи Севера. Слова и мелодия слиты были в прекрасном единстве. Он пел эту арию, как собственное признание, как исповедь.

Партизаны слушали его не дыша.

— Бас! Крепкий бас! — сказал Невский, когда Коротеев закончил.

Но тот только махнул рукой — не мешайте! Теперь запел он старую песню на слова Языкова, которую певал когда-то в юности, в начале жизни, молодой, честолюбивый, мечтавший о громкой славе:

Он пел и сам дрожал от упрямой силы слов и мелодии. И опять не чужою песней, а собственной речью звучало пение, словно не пел, а ораторствовал он, поднимая людей на борьбу, словно не певцом был он и даже не поэтом, сочинившим удивительные слова эти, а полководцем, который ведет сейчас людей на смерть.

Он замолчал — и никто не хлопнул в ладоши, никто не произнес ни звука.

Одна Наталья (она уже вернулась и застала половину песни) нашла, что сделать — вышла с подносом на середину горницы и на подносе подала Коротееву кружку трофейного вина.

Молча, едва кивнув, выпил он кружку залпом.

— Вот это и есть ваш запальничек? — спросил добродушно. — Детская посуда какая-то.

И медленно, важно, чувствуя, что все глядят на него с уважением, достойно выпил вторую.

Тут уж все засмеялись.

— Артист! Вылитый артист!.. Что спеть, что выпить — кругом хозяин.

Наталья быстро и ловко расставила бутылки и раскладывала на дощечках ломтики солонины.

— Пусть будет этот день всем нам на радость, на счастье, — сказал Петр Семенович и, когда проходила Наталья, попридержал ее за руку.

— Собирайся в дорогу, дочка, — шепнул ей. — Алексея повезешь в штаб, лечить надо.

— Уж такой несговорчивый он стал, своевольный, — ответила она тихо.

— А ты ласковым словом возьми, уговором.

Быстро расставив еду, Наталья подошла к Алексею.

Глаза его были закрыты, но она чувствовала, что он не спит.

— Алеша, можно с тобой поговорить?

Он открыл глаза, улыбнулся.

— Я, было, загадал: если до ста досчитаю, а ты не подойдешь, значит плохо мое дело. Не успел до сорока досчитать — ты рядом.

— Алеша, отец велит везти тебя в штаб, — одним духом вымолвила Наталья.

Алексей покачал головой.

— Если обуза я, так зачем людьми рисковать, вывозить меня? Нога поправится, кашель пройдет, тогда и поговорим. Сам уйду, если увижу, что лишний.

— Да ведь вернешься, — робко настаивала Наталья. — Вылечат тебя, и вернемся мы. И будешь здоровый.

— Не время со мной возиться…

Партизаны затянули хоровую, говорить тихо стало трудно.

— Сядь-ка, Наташа, послушаем песню.

— Это все, что ты скажешь?

— Все, родная. Садись, послушаем, как поют.

Шел к концу декабрь 1941 года.

Партизаны Невского заканчивали год победами. Немец засел в деревнях, в тепле, и выгонять его на мороз стало трудней, но у партизан был уже накоплен опыт. Бесстрашно штурмовали они занятые немцами села, перехватывали обозы, уничтожали связь. И волей-неволей вылезал за ними немец из теплых изб и кружился по глубоким снегам, в тщетных попытках разыскать Невского.

Было у лесника теперь семь отрядов, и действовали они всегда порознь, в разных местах.

Только сожжет Чупров немецкие склады в Ольгинском, как в тот же день Коротеев, верстах в двадцати от Ольгинского, атакует колонну на шоссе, а сам Невский в третьем месте перехватит связистов.

Неуловимость Невского стала легендой. За голову его обещали немцы большую награду.

Однажды одел он своих партизан в красноармейскую форму, окружил конвоем во главе с Коротеевым, что до сих пор ходил в немецкой шинели, и повел в город.

Встречные немцы спрашивали:

— Кого ведут?

— Пленных. На работы, — отвечал Коротеев.

— Хорошо. Ты кто, чех?

— Чех, — покорно отвечал Коротеев.

— Вот вам и славяне. Свои своих сторожат. Следуйте!

Вошли в город к вечеру, в темноте добрались до комендатуры, ворвались внутрь, освободили три десятка арестованных жителей да больше сотни пленных красноармейцев, перебили дежурный немецкий взвод, пристрелили самого коменданта и ушли, захватив два пулемета.

В другой раз Коротеев затеял «строить мост». Человек тридцать партизан вместе с колхозниками разобрали средь бела дня хороший мост в три пролета и стали невдалеке возводить новый. За день у разобранного моста создалась «пробка» подвод и саней. Как стемнело, партизаны отложили топоры, вынули автоматы и, оставив на месте больше полусотни немцев, спокойно ушли в лес.

Был случай, когда Миша Буряев напал на железнодорожный полустанок и держал его за собой больше суток. А, уходя, велел закопать в снег пустые бутылки и плевательницы из киоска, делая вид, что минирует окрестность. Потом рота немецких снайперов добрые сутки откапывала эти плевательницы, и движение по дороге было приостановлено.

«Одиночки» во главе с Федорченковым тоже делали чудеса. Бывало, по десять часов лежали они в снегу, выжидая у дороги немца, и не было случая, чтобы уходил он от них живым.

Капитана Вегенера убрали, на смену ему прибыл новый эсэсовец, в прошлом русский помещик из прибалтийских немцев, знающий русский язык, некто фон Каульбарс. Этот стал целиком сжигать деревни, заподозренные в симпатиях к Невскому. Тогда население нескольких деревень ушло в леса, забрав с собой все оконные рамы и двери и развалив печи. Каульбарс мгновенно изменил тактику и перестал трогать население. Он пытался устраивать в селах какие-то ярмарки, принимал «заказы» на сепараторы и обещал даже кино тем селам, где будет порядок.

Но возбуждение народа уже перевалило за уровень, который может быть назван спокойным. Все живое сражалось с немцами. Кто мог, уходил к Невскому, кто оставался дома, выживал немца морозами, огнем, топором. Три женщины, три старухи, были пойманы и казнены за то, что отравили семерых немцев, стоявших на постое. В другой раз прибежал к Невскому мальчик и принес офицерскую сумку с картами и документами.

Все поднялось и воевало изо дня в день. Хлопотливо собирал и накапливал Невский оружие. Знал: наступит день, когда стеною встанет народ на немца.

В декабре он как раз и получил известие, что в Любавино, где стоял штаб карательного отряда, прибыл транспорт с оружием, и решил во что бы то ни стало отбить его.

Но тут случилась беда. Немцы открыли две его основные провиантские глубинки и две ямы с боеприпасами. Отряд оказался в бедственном положении.

Впервые растерялся Петр Семенович. Что делать? Коротеева, на несчастье, в отряде не было, уехал в совхоз под город X. Чупров дрался под селом Егоровом. А медлить было нельзя.