Днепр

— Я, видите ли, не таков, как некоторые. Они, чуть только паленым запахло, — врассыпную. А я, если надо, сам возьму в руки оружие, я уж за свое государство постою!..

Дергая на себе портупею, Варивода кричал до хрипоты, точно вокруг все оглохли:

— Правильно! Вы возьмете оружие! Я это чувствую. Вы смелый человек. Для украинской государственности такие люди — клад. Я о вас скажу самому головному атаману. Наш атаман должен знать, какие люди его поддерживают. А? Не так ли? — и сам подтверждал: — Конечно, так!

А в минуту наибольшей откровенности, хватаясь за пуговицы на пиджаке хозяина, заглянул в глаза и открыл свою заветную мечту:

— Эх, и когда же все это затихнет, угомонится… Я бы себе тоже где-нибудь облюбовал такое гнездышко, как ваша Дубовка. И тихо, и для кармана выгодно. Полагаю, меня государство за услуги наградит! А? Как вы думаете?

Кашпур утвердительно кивнул головой. Намерения атамана ему нравились.

Порывы ветра трепали занавески на окнах. Ржали у коновязи застоявшиеся кони. За столом помолчали. Атаман Варивода скатывал шарики из хлебного мякиша, играл ими. Данило Петрович тяжело вздыхал. Сердце, как мыши, грызли сомнения. Выйдя вдвоем с Вариводой на террасу, он долго вглядывался во тьму. Над обнаженными деревьями парка ветер гнал тучи. С земли поднимался запах прелого листа. Глаза Кашпура налились кровью. Он до боли сжал пальцами скользкие перила и тяжко дышал. В темноте, стараясь разобрать выражение лица собеседника, спросил тихо:

— А какая сила с большевиками? Неужели их много?

Он с надеждой ждал желанного ответа. Варивода ближе придвинулся к нему:

— Сила как будто немалая. Землей мужиков заманили. Землю всю отдают. Понимаете? И немало их, Данило Петрович, немало, — Сообразив, что ему не подобало так отвечать, атаман спохватился: — Только украинские крестьяне им не верят. Они будут биться за вольную Украину, за нас.

Кашпур помолчал, потом неожиданно глуховато спросил:

— А вы верите, что мы их прогоним? Вы верите?

— Верю! Нам помогут англичане, американцы, немцы… — почти крикнул Варивода, но в голосе его Кашпур не услышал уверенности.

Где-то за парком, в ярах, прозвучали выстрелы. Меж кустами, у подножия террасы, блуждал ветер. Кашпур облокотился на перила и, пряча голову в плечи, зажмурился.

В эту минуту шевельнулась у него мысль, что пути к прошлому навсегда потеряны и возврата к нему нет. Мысль эта так поразила его, что он, будто очнувшись от тяжкого сна, крепко вцепился пальцами в руку Вариводы и, захлебываясь от боли и гнева, прошептал:

— Биться надо с ними, атаман! Резаться!.. Только так! Только так! Только так!

Глухая волна мести подымалась в его душе.

В ту ночь за старым флигелем расстреляли Окуня, Гринька и Бессмертного. Они до утра лежали рядом, переплетя мертвые руки. Мокрый, отцветший чертополох обвил их тела. С темного неба не переставая лил дождь. Струи воды хлестали размякшую землю. Внезапно мохнатое от туч небо прорезала молния, и над Дубовкой звонко раскатился гром.

XVI

Весенним утром, через несколько дней после того, как отряд Вариводы выехал в Черкассы, управитель верхом поскакал в Мостищи. Через несколько часов он примчался назад и, едва переведя дух, побежал разыскивать Кашпура. Он нашел барина в полном папиросного дыма зале. Тревожно озираясь по сторонам, Феклущенко поманил Кашпура пальцем в уголок темного коридора. Данило Петрович, чувствуя недоброе, послушно пошел за управителем. Остановившись у загрязненного узенького окошечка, Феклущенко, выпучив глаза, прохрипел Кашпуру в лицо:

— Немцы! Настоящие немцы, Данило Петрович… в касках… штыки, пушки!..

Переполненный только что виденным, он еще бормотал какие-то слова, но хозяин уже не слушал. Дернув управителя за рукав, он заставил его замолчать.

— Где ты видел? Где именно?

— За Мостищами, по большому тракту идут и идут, конца не видно, — снова заговорил Феклущенко, порываясь продолжать рассказ.

— Наконец! — Слава спасителю! — проговорил Кашпур.

— Еще бы! — отозвался Феклущенко.

Кашпур удивленно посмотрел на него.

— Еще бы, говорю, — пояснил тот. — Немцы — это порядок, Данило Петрович! Увидите!

Управитель на цыпочках, бочком подошел, и не подошел, а будто подкрался, к хозяину и, подняв палец, прошептал:

— Полагаю, царя снова восстановят.

— Про царя забудь. Порядок теперь будет, слышишь, Феклущенко? И снова забурлит моя сила, снова погоню по Днепру тысячи плотов! Рано радовалась голь, рано!..

От радости Кашпур не мог стоять на месте — он шагал по залу, и Феклущенко семенил за ним следом, забегая иногда на полшага вперед, чтобы заглянуть барину в лицо.

В имении сразу настала тишина. Только старый Киндрат да еще несколько батраков прибирали загаженный конским пометом и усыпанный сеном двор. В комнатах хлопотали Домаха и Мисюриха. Кашпур заперся в кабинете. Он то и дело подходил к окну. Глаза невольно, скользнув по оголенным ветвям парка, устремлялись на степную дорогу. Но она была пуста. С тревогой и надеждой Кашпур посматривал на грозный загроможденный облаками горизонт.

«А что, если Феклущенко ошибся?» — подумал он. И, позвав управителя, приказал снова доложить все подробно.

…День прошел в тревожном ожидании. Вечером зарядил дождь. В барском доме не зажигали огня. Лишь на кухне мерцал маленький фитилек плошки. У ворот, кутаясь в рваную свитку, снова сидел Киндрат. Кашпур до полуночи ходил по пустым комнатам, выглядывал в окна. Где-то далеко слабым отзвуком раздавалась пушечная пальба. Обессилевший от волнения, Данило Петрович прилег на кушетку передохнуть и незаметно для себя уснул.

Проснулся он под утро. Серые полосы света боязливо вползали в комнату. Феклущенко наклонился над ним и что-то хрипел в лицо. Но Кашпур сразу, без всяких слов понял, что это пришли немцы.

Данило Петрович оттолкнул Дениса и выбежал на террасу. Ему навстречу поднимался по лестнице майор Отто Шлейхер, командир отряда. Перед террасой, на газонах и клумбах, спешивались верховые. Кашпур отступил на шаг и, гостеприимно разводя руками, низко склонил голову:

— Хлеб-соль дорогим гостям!

Шлейхер подозрительно посмотрел на угодливого чернобородого человека. Месяцы, проведенные на Украине, научили офицера осторожности. Он слегка кивнул головой в ответ на низкий поклон и послал капрала с двумя солдатами осмотреть дом.

Сам майор остался на террасе. В дверях появился Феклущенко со стулом в руках. Майор безмолвно сел и уставился сонным, утомленным взором в утреннюю даль, туда, где за парком багряным шаром поднималось солнце. Через несколько минут, узнав подробнее о Кашпуре и о том, куда он попал, Отто Шлейхер смягчился, но, ложась спать, не разделся и положил оружие под подушку, а у дверей комнаты поставил часового.

Кашпур по-своему истолковал эту осторожность. Он понял ее только как боязнь и неверие в свои силы. Выходит, и эти не очень-то твердо стоят на земле. Пока майор спал, Кашпур приказал накормить солдат, но они опередили его гостеприимство. Едва сдерживаясь, он смотрел, как немцы собственными руками застрелили племенного быка. Сначала они долго гоняли его по двору, дразнили, забавлялись, а потом, заманив в простенок между коровником и забором, застрелили. Они властно хозяйничали, приставали к Домахе, к Мисюрихе, к Ивге. Вокруг имения выставили караул и никого не впускали и не выпускали.

Майор, выспавшись, потребовал обед к себе в комнату. Подумав, он пригласил хозяина к столу.

Вытерев у порога ноги, Данило Петрович вошел в комнату. Майор молча показал рукой на стул. Кашпур послушно сел. Принаряженная Домаха внесла обед и несколько бутылок вина. Отто Шлейхер, подергивая пальцами коротенькие щетинистые черные усики, внимательно посмотрел на вино, потом ни женщину. Домаха расставила кушанья и вышла. Майор взял ложку, аккуратно вытер ее салфеткой, заглянул в тарелку с супом и, задержав руку Кашпура, вывинчивающего пробку, произнес на ломаном русском языке: