Рыба-одеяло

– Проверяет, правильно ли у нас протянут трос под водой!

Веселый, круглый, как бомба, кит стал играть. Плюхнулся на воду, словно огромный дом рухнул. Сразу волны заходили и брызги полетели к солнцу.

Онуфриев сказал:

– Так вот киты-горбачи нарочно падают, чтобы оглушить косяк селедки себе на обед! Веселый зверь!

Кит опрокинулся вниз головой и помахал хвостом, похожим на крылья невиданных размеров бабочки. Плавник хвоста был надкусан.

– Гляди, как хвост-то отхватили, злодеи! – сказала старуха из толпы. – Ох, и много же у него врагов кровожадных. Всякий норовит обидеть!

Кит проделал новый трюк. Почти весь выпрыгнул из воды. Под­нялся столбиком над бухтой и захлопал нарядными грудными плавниками, будто зааплодировал нам. Брюхо и бока его усеяли причудливые ра­ковины самых разнообразных размеров и расцветок, каких и на океан­ском дне не отыщешь.

– Красотища! – ахнули мальчишки. – Оторвать бы хоть одну!

– Не красота, а мученье, – сказал старый рыбак. – Этого груза на нем килограммов четыреста будет, даже ход тормозит. Сейчас он чесать­ся пойдет!

Кит и в самом деле помчался к недавно построенной деревянной пристани, чтобы ободрать об нее раковины. Часовой берегового склада вскинул винтовку: «Стой!»

Пристань жалобно затрещала. Часовой выстрелил, но пуля для кита – что укус мухи: двухметровый слой жира надежно его за­щищает.

Хрупкая пристань не понравилась великану. Недовольный, он под­плыл к нашей «Медузе». Когда один борт судна уходил от его бока, он нырял под киль и терся о другой. «Медуза» качалась, как в двенадца­тибалльный шторм. По палубе с грохотом, туда и сюда, носилась боль­шая железная бочка с тавотом, угрожая смести все на своем пути. В камбузе полетели тарелки, ложки, зазвенели разбитые стаканы. Кок подхватывал посуду, набивая себе синяки. Чертыхаясь, он вылетел на полубак [24] и стал яростно швырять в кита кастрюли.

– Ты что, с ума сошел? – закричал завхоз с берега. – Посуды тебе не жалко?

– Не жалко! – орал кок. – Суп выплеснулся из котла. Чем кор­мить буду?

– Убы-ы-ыток! – тонким пронзительным голосом вопил завхоз. – Сейчас я его утихомирю! – И побежал к пограничникам.

– Застрелите кита!

– За что? – спросили пограничники.

– Судно утопит!

– Убивать горбачей запрещено законом.

– Ну хоть попугайте его, выгоните из бухты.

Но пограничники наотрез отказались выполнить просьбу завхоза.

А кит уже покинул «Медузу». Очень подвижная щетка! Стал искать что-нибудь покрепче и остановился у цементных массивов, приготовлен­ных для стенок порта. Этот скребок в несколько тонн весом не шелох­нулся. Он с удовольствием чесался о него и ободрал, наконец, налипшие за время долгих путешествий водоросли, ракушки, коронулы, морские желуди и «уточки», напоминающие цветы «львиный зев».

«Чесальщик» успокоился, и водолазы приступили к прерванной ра­боте. Мы приваривали стальные конструкции к причалам бетонного пирса. Но кит оказался очень любознательным. Когда на дне бухты вспыхнули голубые огоньки электросварки, он нырнул посмотреть, что это такое. Мы сразу присели на грунт и выключили горелки – ведь раз­давит нас с размаху такая махина! В воде мгновенно стало темно. Ны­ряльщик остановился на полпути и, перепуганный, выскочил на по­верхность. «Ну, – думаем, – ослеп!» Водолазы во время сварки закрывают иллюминаторы цветным фильтром, а у кита даже простых очков нет. Мало ли что может наделать слепое животное! Кто знает, какое у китов зрение.

– Как он там? – продолжая сварку, спрашиваем по телефону.

– Бегает!

– Ни обо что не ушибся?

– Не волнуйтесь, – успокоил нас Онуфриев, – видит!

Мы облегченно вздохнули.

Народ на берегу не расходился до самого вечера. Уж очень забав­ные акробатические номера показывал гость. Говорили, что в этот при­ход он особенно играет.

А рядом с рыбаками стоял наш механик Иван Макарович Онуфриев и выспрашивал у них все новые и новые подробности о ките. Весь день он внимательно следил за ним и бормотал странную фразу: «Неужели Иван Макарыч?»

– Поющий, говоришь? – произнес он. Еще раз пристально оглядел кита и наконец радостно воскликнул:

– Да, это он! Батюшки! Ну, детина вымахал!

И развел руками.

Мальчишки тесным кольцом окружили Онуфриева и жадно впились в него глазами. А тот никак не мог успокоиться:

– Вот не думал, не гадал, где встретимся!

– Дядя Ваня, а вы этого кита знали?

– Мой тезка!

Бородатый, могучий Иван Макарович Онуфриев прежде плавал на китобойных судах и ушел с промысла потому, что не выносил вида крови убитых гигантов. Его китель, порыжевший от океанской соли и ветров, походил на китовую кожу. Только не росли на нем водоросли и не было раковин. Даже пуговицы на бушлате Онуфриева выточены из китового уса, а из зуба кашалота – рукоятка такелажного ножа. Волнуясь, он поведал нам удивительную историю.

– Наше судно, – сказал он, – возвращалось в порт. Вдруг вахтен­ный увидел на волнах китиху. Тело ее колыхалось с гарпуном в спине. Какой-то браконьер убил. Акулы еще не учуяли запаха крови, но могли вот-вот примчаться. Возле китихи бегал среди пустынного океана оди­нокий детеныш. Он все терся о бока матери, беспомощный, как малень­кий теленок, и жалобно плакал. Хотел молока. Умрет с голоду малыш или станет жертвой хищников.

Я и предложил его взять на судно, чтобы доставить в какую-нибудь бухту. Там безопасней, и «кашка» из планктона [25] будет. Эта мысль понравилась всем, даже суровому капитану. Тут же спустили шлюпки, поймали китенка, застропили под брюшко. Раздалась команда: «вира!» Мощная лебедка подняла его над палубой и бережно опустила в трюм, который заполнили морской водой.

Приемыш сразу забегал в бассейне. Ударялся мордочкой о желез­ные стенки и бил хвостом.

Надо кормить. Но чем? Зубов у него не было. И не потому, что ма­ленький. У всех китов-горбачей вместо зубов роговые усы, которыми ни кусать, ни жевать нельзя. Моряки быстро изобрели способ накормить детеныша. Вскрыли двадцатикилограммовую банку со сгущенным мо­локом, ввинтили туда шланг, другой конец дали в пасть малышу, и на­качивают сгущенку. Малютке она понравилась, он так и замер на месте. Судовой врач говорит: «Достаточно! Вредно сразу много давать после голода». Стали вытаскивать шланг – китенок не отпускает: подавай еще молока.

За три дня весь наш запас молока, двести пятьдесят килограммов, он съел. А до ближайшей бухты еще далеко. Погибнет дитя без еды. По­просили механика увеличить число оборотов машины. «Могу приба­вить, – отвечает он, – не больше, чем на полсуток ходу». Выдержит ли китенок? Обвиняли тех, кто взял его. Спор был ужасный. А сосунок требовал пищи. Моряки не отходили от трюма, утешали его, кто как мог. Бросали конфеты, морковку, булку. Но он ничего этого есть не умел.

Устроили совещание. Половина команды за то, чтобы отпустить в море, другая – оставить на судне. Капитан сказал решающее слово: отпустить! Сжалось у меня сердце. Привязался я к сиротке, следил, что­бы он был сыт, мыл его в трюме, туалет наводил. Китенок послушно подставлял бока, когда скоблил багром ракушки и водоросли. Только на дыхале никак не мог отодрать. Китенок сердился, ему было больно. И осталась с ним эта раковина-паразит – причина его «песен».

По приказу капитана судно остановилось среди безбрежного океа­на. Китенка вынули стрелой из трюма, чтобы спустить за борт. И тут сигнальщик с мостика сообщает: «Вижу белые дымки!» Дальномерщик припал к трубе окуляра: «Киты!» Все обрадовались. Судно приблизи­лось к стаду. Опустили в воду нашего воспитанника и кричим, подска­зываем, куда ему плыть. Он исчез в изумрудной глубине, и вот уже его спинной плавник в пене пузырьков –возле китихи, вокруг которой рез­вились детеныши. Хотел приткнуться к ней, но китята оттолкнули его от матери. Повернул к другой. Смотрим, та стала его кормить. Ну, спа­сен! Молоко китихи на шестьдесят процентов калорийнее коровьего. Недаром синие китеныши-блювалы нагуливают по сто килограммов в день. Съедают они триста литров молока за сутки.