Смех под штыком

— Ты вот, Анна, говоришь — уехать. Послали запрос в Донбюро. Кто спасовал, сдался — пусть уезжает. Но работать ведь нужно? Пришлют молодых, неопытных — и начинай с начала. Куда это годится? Квартиры сменили, документы — тоже. Кой-кто переоделся. Новыми людьми стали. А я так ничего не менял. И на работе в мастерских числюсь…

— Левченко косорукого арестовали. В наших руках. Знаешь, сначала мы его на Новом поселении держали — так он попытался передать через хозяйку письмо в полицию. Ну, мы его — за Дон, там надежней. Засадили его денежный отчет составлять. Сачок теперь прикусит язык. Мы и за ним охотимся. Засаду устроили в одном месте у рабочего. Он, видно, и сам чует: всех не выдает. Придавим обоих — и накручивай работу на полный ход. Шпики тоже осядут…

— Теперь у нас здорово работа пойдет. На Берберовке уже дом купили. Типографию наладили. Воззвания опять пошли по заводам. Рабочие подбодрились, а то они уже нас стали бояться: после провала в каждом предателя подозревали. Видишь — дело пошло. А ведь прошло с десяток дней. Арестованных в тюрьму перевели, а там у нас еще со времени Мурлычева связи остались. Теперь налаживаем передачу продуктов и денег для подпольников. Завязали шифрованную переписку с ними, знаем, как идет следствие…

Анна положила на струны ладонь и глухо спросила:

— А почему бы нам в Новороссийск не переброситься? Связь установили. Послали туда человека. Там — база белых. Несметные богатства. Около — горы, зеленые, — и задумчиво проговорила: — Илью бы туда. Жаль: уехал. С месяц поработал и решил, что здесь у нас ничего не выйдет.

— Да почему не выйдет? Это у тебя, Анна, от усталости. Вспомни, как весела была прежде. Вот я говорю, что у нас снова почти все наладилось. Теперь остановка за дружинами. Вооружим — и начнем работу. А горы… Знаешь — глухота. Волкам подвывать будем?.. Ну, если там что наклюнется — почему не попробовать? Вот разузнаем хорошенько — и посмотрим… Но здесь. Ведь вот что значит сидеть в центре. У нас есть здесь товарищ один, Иосиф. Работает в разведке белых. Это не контрразведка, это за своими следит. Так этот самый Иосиф спер у своего начальника готовый доклад и передал нашим ребятам. Эт-то сведения… Знаешь, у них заговор намечается. В этом докладе есть такая выдержка: «Весь состав уже готов и в определенный час должен совершиться переворот. Во главе всей Добрармии должен стать граф Сиверс».

— Это слово в слово. У меня память, — как зеркало. А Стиверс в доверии у бывшей царицы Марии Федоровны. Наши ребята сейчас этот доклад зашифровывают на простыне. Верно, тебе везти придется в ЦК партии. Дело очень важное. Заодно там и выяснишь разные больные вопросы: и о присылке свежих, и об отзыве таких, которые уже спеклись, вроде тебя, — и засмеялся. — Ну, сыграй что-нибудь повеселей, а то мне итти пора.

Четвертая группа выросла за сотню бойцов. Построили себе большие бараки из шпал — настоящие казармы. Только уж очень следить приходилось, чтоб не шумели ребята. По баракам дневальные осаживали:

— В полголоса говорите — и то гудит ущелье, как улей, а во весь голос говорить станете — на цементных заводах услышат.

Сила большая: это же в тылу врага, у его базы. Но штаб воевать не разрешал. Положим, четвертая сторонилась и от штаба, и от самого Воловина, создала свой комитет из надежных рабочих. Но другие группы… Сговориться с ними надо. С пятой бы связаться: там легионеры — и здесь легионеры. Каждый из них десятка местных зеленых стоит. Но… кто-то мешает. Не удается слиться, заодно действовать.

Живуха однако веселая была. Мяса — ложкой в котелке не повернешь, а хлеба, других продуктов не хватало.

И решено было на одном из собраний группы выделить человек пять товарищей для переговоров с активом рабочих-цементников о снабжении группы уже не хлебом, а мукой.

Девятого июня вышли на цементные заводы пять представителей, в их числе — Кубрак и командир группы. Дождь изо-всех сил хлестал, загонял их обратно в землянки; небо нахмурилось, угрожающе громыхал гром — не сдавались ребята: нахлобучили фуражки, шапчонки, подняли воротники пальтишек, винтовки через плечо, бомбы, револьверы — в карманы, и пошлепали по грязи. Увязался за ними и малец. Гонит его неволя. Сидел бы в бараке, хлеб жевал.

Долго месили грязь, мяли прошлогоднюю листву, покрывавшую землю мокрым, шуршащим под ногами ковром. Под деревьями было темно, впереди мерцали за густой кисеей дождя темные корявые стволы их. А дождь нудно брюзжал, заливал за воротники, промочил зеленых до горячего тела, отчего потянуло скорей в теплую хату, согреться, наесться, хорошенько выспаться. Устали, полазав по горам; пришли еще рано, а уже было темно. Винтовки все-таки спрятали под пальтишки.

На улице никого не встретили. Пришли на явочную квартиру. Хозяин и рад им, усадил, начал рассказывать о житьишке рабочем, заказал жене скипятить чаю, но где ж положить шесть человек? На полу места хватит, но ведь постелить нужно; подсушить, переменить мокрую одежду или хоть укрыться чем-нибудь сухим.

Угощает их хозяин, а они сидят наготове, ни в гостях, ни дома. Рассказал он и о подозрительных, кого остерегаться нужно.

Поздно вечером пришел промокший рабочий Ткаченко; видит — в сон ребят клонит, предложил:

— Пойдем ко мне. На чердаке у меня приготовлено сено; зароетесь, как господа, — и никаких постелей не нужно.

Ребята обрадовались, поболтали еще немного, чтобы хозяина не обидеть, и двинулись на ночлег.

Зарылись в сено, пригрелись — лучшего и желать не нужно. Ну, перед сном по старой зеленой привычке проверили винтовки, бомбы, револьверы. Зеленые вам не подпольники, зеленый без оружия — никуда. Его дело: нарвался — отстреливайся и «рви когти» в горы. Один путь.

Проверили, зарядили, улеглись в обнимку с женушками-винтовками и захрапели с присвистом. К ним, за компанию присоединился сверчок и весело успокаивающе застрекотал… На чердаке стало уютно, хорошо, как дома.

Крепко уснули. Вокруг все ясней выступали из темноты балки, стропила крыши, близился нахмуренный рассвет.

А тем временем выступил отряд человек в сто из броневого дивизиона, того самого, что не так давно покрошили зеленые. Выступил против шести зеленых, прихватив для храбрости пулеметы.

Дом стоял на косогоре, и со стороны горы в крыше было слуховое окно. Белые оцепили дом полукругом, чтоб не перестрелять друг друга. Направили пулеметы сбоку в сторону окна.

Пока шли эти заботливые приготовления к мясорубке, зеленые беззаботно спали, состязаясь в присвисте со сверчком. Один из офицеров, пожелавший воспользоваться прекрасным случаем, чтоб получить награду и чин, поднялся по лестнице изнутри дома на чердак, высунулся по грудь и видя, что зеленые совсем другим делом заняты, выругался изощренно, длинно, загорготав, как индюк. Потом прорвалось:

— Кто здесь спит? Сдавайся! Вы окружены! — и под грохот выстрела замертво свалился вниз, пораженный пулей в грудь.

Это командир группы «благословил» его.

Ведь зеленый — как заяц: спит и одним глазом смотрит. Проснулся — опасность, за наган — и жми.

Тут затрещали пулеметы, винтовки, забарабанили по железной крыше пули.

Зеленые дрогнули, похолодело в них все от ужаса, потом вскипело отчаянием:

— Не сдавайся! Бей друг друга! Все-равно погибли!

Но Кубрак всех скрутил своей волей:

— Стреляй в белых до последнего! Становись вплотную, один за другим, винтовки — через плечо, — и в слуховое одно!

Дали несколько залпов из шести винтовок, слышат — крик офицера под домом:

— Бомбу дайте! Сюда!

И зеленые вспомнили про свои бомбы; командир группы выбросил — и рвануло внизу. Видят — бегут белые за дом, прячутся, — и сами бежать. Вылезают через слуховое окно вниз головой, скатываются, прыгают на землю — и в сторону… Один упал… Другой… Третий… Кубрак и за ним товарищ проскочили…

Колючий кустарник раздирает руки, одежду — спасены! В тот миг, когда они бежали от дома, пулеметы не стреляли.