Каменный пояс, 1984

На звуки гармони, веселья заходили люди. К вечеру в просторной избе Настасьи Прохоровны стало тесно.

Гуляли до тех пор, пока не отключили свет. Расходились уже по темноте. Конюх Мякишев, не выпуская из рук гармонь, завалился на лавку, да так и проспал до утра…

Василий проснулся от шума автомашины на улице.

В избе уже было прибрано. Сквозь замерзшие окна робко пробивался солнечный луч. Бабка хлопотала у печи.

— Головушка-то болит? — спросила Настасья Прохоровна. — Вставай, я тебе огуречного рассолу да редьки приготовила. С похмелья-то помогает. Да и щи сейчас сварятся. Поешь горяченького, и все пройдет.

Василий поднялся с постели, оделся, подошел к умывальнику и начал умываться. И в это время послышался скрип половиц в сенях.

— Разрешите? — в дверях стоял старший лейтенант милиции, мужчина средних лет.

— Проходи, проходи, присаживайся, Михайлович. Познакомься, Василий, это наш участковый, Петр Михайлович, наш однофамилец, тоже Антохин, — засуетилась Настасья Прохоровна.

— Я сейчас, — смывая с лица мыльную пену, откликнулся Василий. — Не родственник, случайно?

— А здесь полдеревни Антохины, так можно считать, все родственники. Я не случайно к вам, Прохоровна, заглянул, — присев на лавку, заговорил старший лейтенант. — Специально приехал, чтобы познакомиться с вашим внуком… Это, значит, ты будешь фраер? — спросил он Василия.

Тот неопределенно пожал плечами.

— А в чем дело?

— Дело в том, молодой человек, что поступил мне сигнал. Вера Васильевна Телегина, продавец местного магазина, передала, что приехал в Зуево какой-то фраер, ящик коньяка закупил и всю деревню спаивает. А это непорядок, — назидательно произнес участковый инспектор.

Василий хотел что-то возразить, но старший лейтенант тем же строгим и назидательным голосом потребовал предъявить документы.

Он взял паспорт, перелистал его страницы, внимательно читая записи, и вдруг заулыбался.

— Так ты что, Василий Андреевич, с Сахалина к нам прибыл? — с неожиданной сердечностью спросил он.

— Как есть, — не понимая перемену в настроении участкового, ответил Василий.

— Да я же в начале шестидесятых три года в погранвойсках там служил, в Южно-Сахалинске, — возвращая паспорт, продолжал улыбаться старший лейтенант. — Давай рассказывай, Антохин, как там Сахалин?

— Выходит, мы земляки. По этому поводу и пропустить по рюмке-другой не грех, — предложил Василий.

— Насчет рюмки, ты это брось… Я на службе, да и за рулем. А вот от чаю не откажусь.

Почти до обеда чаевничали Василий и участковый инспектор. Старшего лейтенанта интересовало буквально все: и как расстроился Южно-Сахалинск, и как нынешняя путина прошла, и какая погода на островах, и как действует паромная переправа Холмск — Ванино…

И, отвечая на бесконечные вопросы участкового, Василий в душе досадовал, что он так мало знает про остров.

«Сколько лет прошло, а этот настырный старший лейтенант все помнит, все его интересует. Про краеведческий музей расспрашивает так, как будто вчера в нем был. А я сколько раз мимо проходил, так ни разу и не заглянул», — подумал он.

— Долго еще будешь гостить? — поинтересовался Петр Михайлович.

— Через неделю думаю отчаливать.

— Тогда я выберу время, заскочу еще. В лес сходим. Леса у нас знатные… Участок тебе свой покажу. А то ты забился в избу Настасьи Прохоровны да коньяк глушишь. А его весь не выпьешь, хоть и ящиками будешь покупать…

— В лес бы неплохо, да только одежда у меня не для леса.

— О чем речь? Валенки, полушубок — это не проблема…

Расстались они друзьями. Петр Михайлович пообещал отвезти Василия в райцентр, когда тот будет возвращаться из отпуска.

— Колхоз мне выделил старую машину. Подшаманил ее. Бегает старушка еще за милую душу. Так что, с ветерком прокачу…

Всю последующую неделю Антохин провел в обществе участкового. Они сходили на охоту, побывали в центральной усадьбе колхоза, в селе Тальниково. Участковый с гордостью показал Василию двухэтажный красивый Дом культуры, Дом быта, улицу Молодоженов из аккуратных коттеджей, механизированные мастерские. В животноводческом городке Петр Михайлович весело шутил с доярками:

— Вот, девчата, привез вам жениха. Аж с самого Сахалина. Во всех, можно сказать, странах парень побывал, а лучше Тальниково, говорит, нигде ничего не видывал. Так что спешите завлекать.

По вечерам, рассказывая Настасье Прохоровне о проведенном дне, Василий все чаще и чаще ловил себя на мысли, что он невольно подстраивается под настроение участкового и с таким же восхищением и гордостью говорит о том, что видел, о людях, с которыми встречался.

— Нравится ежели у нас, так оставайся, Василий, — сказала как-то бабка. — Вместе будем жить. Женишься. В Тальникове-то девок много. Даст бог, я еще и правнуков понянчу…

— А что, храер, Прохоровна дело говорит, — поддержал ее засидевшийся в тот вечер Пахомыч.

…На Сахалин Василия провожали всей деревней. Каждый нес с собой какой-нибудь гостинец: кто банку меда, кто домашнее масло, кто кусок сала, кто кружок замороженного молока. Серафим принес берестяной бурак соленых рыжиков.

— Это на особицу собраны. Больше чем по трехкопеечной монете не найдешь, — проговорил он, ставя бурак на стол.

— Что вы делаете, люди добрые. Вы что думаете, у нас на Сахалине кроме рыбы ничего нет? Ничего мне не надо. Да и не довезу я. У меня кроме портфеля ничего с собой нет, — отбивался Василий от гостинцев.

— Довезешь. Обязан довезти! — прикрикнул на него Петр Михайлович. Людей обижать нельзя. Они тебе от чистого сердца, а ты действительно, как фраер какой… На корабле друзей своих угостишь. Им тоже приятно будет…

В райцентре, на автобусной остановке, участковый крепко пожал Василию руку и сказал:

— Ну давай, однофамилец, чтоб все было как надо! Мягкой посадки тебе на Сахалине. Передавай от меня привет острову.

— Спасибо, Петр Михайлович. Спасибо за все, — ответил Василий.

— А если надумаешь якорь бросать, приезжай к нам. Все-таки у тебя тут родня. А матросу везде дело по душе найдется.

…В аэропорту, в ожидании вылета, Василий Антохин не переставал думать о днях, проведенных в деревне.

«Еще совсем недавно не видел я своей бабки, — размышлял он, — не знал ни Петра Михайловича, ни Пахомыча, ни Серафима, ни Мякишева, ни других жителей деревни. А вот стали они мне близкими и родными. И эта затерянная в лесах и засыпанная снегами деревня Зуево. Чем она меня к себе манит?»

И в думах пришло к нему понимание, что это именно то, чего не хватало ему ни в длительных загранплаваниях, ни в бесцельно проводимых бесшабашных днях жизни на суше.

Уже дважды объявили о регистрации билетов на Хабаровский рейс, а Василий все сидел в кресле, и думы о новых знакомых этой северной стороны не оставляли его.

ПРОЗА

Рассказы

Кирилл Шишов

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА

Савелий Пахомов любил родной город так, как сыновья любят своих отцов. Город заменил ему отца, когда вдвоем с матерью они эвакуировались из Ленинграда; и здесь в пропахшей керосиновым чадом кухне коммунальной квартиры мать рыдала, упав пепельной от горя головой на клеенку обеденного стола, а рядом лежал розовый листок похоронки. Савелий помнил тот день и поныне потому, что именно тогда разбился фарфоровый бокальчик с любимым снимком отца. А снимок был сделан еще до войны и переведен каким-то хитрым способом на фарфор, и отец был всегда рядом с ним: молодой, с чуть прищуренным веселым взглядом и упавшей на лоб прядью волос. Склеить фарфор в те годы было нечем.

Савелий любил в своем городе все: и длинные студеные зимы с промерзающими напрочь стеклами двойных рам, и удушающие летние сухмени с оплавленным зловонным асфальтом и закрытыми от безводья ларьками. Он вспоминал, как в послевоенные зимы мать приносила с базара промерзлую картошку, и та, оттаяв, сладко и гнилостно пахла в чулане, а разваренная забивала горло сухостью и крахмалом. А осенью горожане покупали желтый башкирский мед, и тогда он ел его ложками, облизывая потрескавшиеся от жажды губы и закусывая пыльным и твердым жмыхом. Ощущения отрочества сливались у него воедино с золотушным светом станционных фонарей и скрежетом грузовых вагонов, из которых они мальчишками воровали сою.