Пересечения

Ракитов пошел на второй круг, чуть снизившись. Дым, казалось, стал еще плотнее.

— А м-может, Соломаха наврал? — прокричал Борисов. — Нету н-никого.

Гусин яростно покрутил головой. Нет! Нельзя было даже думать об этом. Нет других надежд и другой возможности. Линия может быть спасена только Соломахой и его людьми.

Ракитов шел совсем медленно, чуть не цепляясь колесами вертолета за космы и клубы дыма. На миг открылась тундра за дымовой полосой, и Гусин отчетливо увидел свежий срез: бульдозер снял поверхностный слой, преграждая путь огню по тундре. Ракитов направил машину в самый дым.

Стало даже смешно: как же они могли не увидеть такой огромный бульдозер да еще с волокушей на прицепе, с бочками и ящиками. Бульдозер стоял, и два человека, сорвав с головы накомарники, размахивали ими в стороне от машины…

— Мы вас давно видели, — рассказывал старший из бульдозеристов, крупный мужчина с морщинистым загорелым лицом и выпуклыми голубыми глазами. — А вы че-то все летаете, круги даете. Мы думали — не к нам.

— К вам, к вам! — суетился Гусин. — И хлеб вам привезли, и консервы. Дело такое, ребята, что пожар надо затушить…

— А че? — старший протянул своему напарнику отломанный кусок хлеба, и белый ломоть еще сильней подчеркнул загар, копоть и грязь на лицах.

— Линию электропередачи может угробить, остановим всех до Ветреного. Нельзя пропустить огонь к ЛЭП.

— Так нас же для этова и послал Соломаха. А че?

…Вертолет снова шел над сопками и распадками, уже давно не видно было ни дыма, ни туманов, а в ушах у Гусина все звучало это всеобъемлющее: «А че?»

Солнце катилось по ночной стороне горизонта, закончился у всех рабочий день, даже ракитовский вертолет растаял в небе, отправляясь на стоянку в Репекваам, когда борисовский газик остановился во дворе ДЭС, заставленном рядами спящих машин. Дежурная увела в гостиницу электромонтеров. Гусин и Борисов выслушали от диспетчера все новости и потопали домой. У перекрестка распрощались.

— Спасибо, Антон Федорович.

— З-за что?

— За помощь. Вдвоем веселей.

— У в-вас получится. З-завтра я од-дин полечу. П-проверю.

Гусин шел по тихим улицам поселка. Было совсем тепло, комары набросились, как голодающие. Над домами висела пыль. Взрослые ребята-полуночники гоняли мяч на стадионе. Обняв друг друга за талии, плелись посередине улицы двое, в джинсах и клетчатых рубашках, кудлатые, высокие и тощие, сзади трудно было понять, кто из них парень. Комары вились над ними облачком. От хлебозавода неслись вкусные ароматы свежей выпечки.

Гусин открыл дверь своим ключом, тихонько вошел, положил пакет с картошкой на пол. Выпрямился и прямо перед глазами увидел чистое розовое лицо жены. Забравшись тонкими пальцами в его беспорядочную шевелюру, Вера потянула его голову вниз и поцеловала, в глаза, в губы.

— Здравствуй, бродяга.

— Пожарный.

— Все равно.

Ситцевый халатик распахнулся, под ним была ночная сорочка, любимая его сорочка, с глубоким вырезом, коротенькая. Он поцеловал жену в шею, сказал;

— Я весь пропах пожарищем.

— Костром.

— Ну да. Только этот костер — десять километров в диаметре.

— Ты даже загорел.

— Обветрился, наверное. А на Ветреном холодяка, пацаны даже в шапках ходят.

— Ну, раздевайся, мойся. Я тебя покормлю.

В комнате загремел звонок, Вера метнулась туда. Василий Романович машинально глянул на часы: половина первого. Стал раздеваться.

— Иди, — позвала Вера, — тебя.

— Диспетчер?

— Хуже. Цветалова.

Гусин прошел к телефону, взял трубку. Разговаривать с женой Цветалова у не было никакого настроения. Все, что она скажет, было наперед известно.

— Приве-ет! — радостно сказала трубка, словно Цветалова весь день дожидалась полуночного разговора. — Как жизнь?

— Все в порядке.

— Слушай, Вася, где мой прохиндей, не знаешь?

— Да ты же его сама в больницу отправила.

— Ну да! Станет он там сидеть! Он давно в постели у какой-нибудь сестрички. Не знаешь, у кого?

— Послушай, Света, ну что ты мелешь? Половина первого ночи!

— Да ты что! Извини, я даже не знала, что уже поздно. Солнце светит, я тут работаю. Извини. Спокойной ночи.

Гусин вздохнул и опустил трубку на аппарат.

— Иди купайся, — зашептала Вера. — Плюнь на нее, не обращай внимания. По-моему, и сам Цветалов научился ее не замечать.

— Нет, ну как можно! Человек в больнице, почти туберкулез, а она даже не сходила к нему, одни подозрения и обвинения. Обидно за мужика.

Вера провела рукой по небритой щеке мужа. Он поцеловал ее ладонь.

— Иди, мужик мой, мойся.

Он успел сделать только шаг, и телефон снова взорвался заливистым звоном. Вера взяла трубку и, сочувственно улыбаясь, подала ее мужу.

— Слушаю, Гусин.

— Извините, Василий Романович, я подумал, что вы еще не спите, — сказал диспетчер.

— Правильно подумал.

— Сейчас звонила Рогачева с Шестнадцатого угла — на юге дым. С вечера прошли с волокушами старатели, и вот такое.

— В стороне от ЛЭП?

— Нет, прямо по распадку, где идет линия.

Гусин выругался мысленно и сразу же увидел улыбочку Борисова. И ты, Брут, умеешь? Терпи, это — лишь начало.

— С утра заказывайте аварийно вертолет. И Борисова предупредите пораньше, нужно будет лететь на Шестнадцатый и на Маралиху. Больше ничего не слышно?

— Нет.

— Спокойной смены.

— Спокойной ночи, Василий Романович.

Спокойных теперь не будет ни дней, ни ночей, сказал себе Гусин. Теперь только успевай сообразить и вывернуться. Что же теперь — опять к Соломахе на поклон? Или тех же ребят с одного пожара на другой? И еще эти соревнования, черт побери! Не пошлешь людей — житья не дадут. Пошлешь — кем линию спасать, если огонь подберется?

— Что-то еще, Вася? — жена глядела на него с усталой покорностью.

Он подмигнул ей заговорщически:

— Да все то же, идут на нас пожары со всех сторон, но мы отобъемся. Как вы тут без меня? Как Леха?

— Нормально. Искусали, правда, комары, всего себя расцарапал. Ждал тебя, чтобы сказать спокойной ночи.

— Я ему картошки привез, целых пять килограммов выпросил. Поджаришь утром?

— Ну конечно. Иди мойся. Тебе еще зарядку делать?

Вера глядела на мужа, улыбалась, а в глазах ее мелькало что-то тревожное и беспокойное, словно отблески далекого тундрового пожара.

Пересечения

Ил-14 рейса «Ветреный — Знаменитово» шел над заполярной тундрой на высоте около двух тысяч метров. Проверяя себя, летчики нащупывали глазами один из самых надежных ориентиров — ЛЭП-110, три параллельные ниточки с юга на север. В салоне уже светилось табло «Не курить! Пристегнуть ремни». Второй пилот говорил по радио с диспетчером аэродрома посадки — Маралихи.

Штурман глядел вниз, сверяясь с картой. ЛЭП была на месте. Идут они хорошо, правда, забрались влево, нужно теперь заходить на посадку от тундровой подстанции, расположенной у входа в долину. До подстанции семьдесят километров, двенадцать минут лету.

— Миша, заходим по ЛЭПу через Шестнадцатый угол, — сказал штурман первому пилоту. И еще раз поглядел вниз.

— Понял, Максимыч, идет по ЛЭП, — отозвался командир. Он тоже не хотел рисковать вблизи Грининского перевала, укрытого лохматой шапкой облаков.

Штурман увидел внизу, в немыслимо чистой белизне снегов, темный предмет, совсем рядом с ЛЭП. «Вездеход, — сообразил штурман. — Тоже на Шестнадцатый идут. Интересно, когда они туда доберутся черепашьим своим шагом?»

Вездеход вдруг исчез, словно утонул в снегу. Исчезла и ЛЭП. Провода были видны впереди, где лежали контрастные тени сопок, и позади, где самолет уже прошел, а под самолетом исчезли. «Туман», — понял штурман. Мороз затянул туманом распадки, и ЛЭП, и вездеход.

Участок линии электропередачи, скрытый туманом, смещался, уходил назад, а впереди показалась долина с домиком на Шестнадцатом углу. Прошло еще несколько минут, и Ил-14, постепенно теряя высоту, делая правый разворот над тундровой подстанцией, пошел на снижение к Маралихе.