Нас ждет Севастополь

— Халтурить в моей бригаде! Где вы работали до этого, черт вас побери, и как вы оказались в моей бригаде? Кто вам звание присваивал?

На лице капитана отразилось недоумение.

— Я не понимаю, товарищ полковник, — ровным, по-штабному отработанным голосом произнес он.

— Он не понимает! Вам все равно, кого зачислять в артиллерию, кого в обоз, кого в разведку! Отсчитал нужное количество людей — и все, шагом марш! Легко и спокойно! Так делали?

— В основном так, товарищ полковник. Народу прибыло много, а время у нас ограничено. Мне думается, что солдату все равно, где служить.

Полковник круто повернулся и шагнул к столу.

— Барин! — процедил он сквозь зубы. — Объявляю вам, капитан Игнатюк, строгий выговор. Еще один подобный случай — и будете командовать взводом. В роту пошлю на воспитание. Идите!

Игнатюк пытался что-то сказать, но Громов так рявкнул: «Молчать!», что тот пулей вылетел из кабинета. Повернувшись к Глушецкому, полковник отрывисто бросил:

— Сами подбирайте людей. В батальоны идите. А тех направите в распоряжение этого капитана…

Глушецкий вышел из штаба в приподнятом настроении.

Проходя мимо большого серого здания, он увидел одного солдата, отбивающегося от патрулей. Солдат кричал:

— Не возьмешь! Пошли вон! Иначе разозлюсь окончательно!

И вдруг солдат наклонился, затем резко выпрямился, перекинул через голову патрульного, сбил с ног другого, а третьего так толкнул, что тот отлетел на несколько шагов.

«Ловкач», — с невольным восхищением подумал Глушецкий.

Солдат бросился бежать. Опомнившиеся патрули припустились за ним.

Добежав до деревянного забора, солдат остановился, оглянулся и быстро перемахнул через забор. Глушецкий заметил, что вскоре открылась калитка, но со двора никто не вышел.

Глушецкий заинтересовался, что последует дальше, и он остановился. Патрули тоже перепрыгнули через забор. А спустя некоторое время в калитке показался солдат. Он прикрыл калитку и спокойно пошел по улице.

«Хитрец, спрятался за калитку и обманул патрулей», — подумал Глушецкий.

Когда солдат поравнялся, Глушецкий остановил его и строго спросил:

— Кто такой? Почему затеяли драку с патрулями?

Солдат вытянулся, приложил руку к пилотке, но покачнулся.

На лейтенанта пахнуло перегаром водки.

— Вы пьяны, — возмутился Глушецкий.

— Совсем немного, товарищ лейтенант, — довольно весело ответил солдат. — Соображение имею.

— Это и видно. Солдатской честью не дорожите.

— Наоборот, товарищ лейтенант, — возразил солдат, оглядываясь назад. — Разрешите мне идти рядом с вами. Я вам все объясню.

— Без объяснений все ясно.

— Эх, товарищ лейтенант, — вдруг вздохнул солдат. — Отправляйте на губу.

И было в его вздохе столько невысказанной горечи, что Глушецкий смягчился и внимательно посмотрел на него. Перед ним стоял пожилой человек. Из-под грязной пилотки выбивались черные с проседью волосы. Темное лицо с крупным носом все было изрезано сетками морщин. Но черные глаза под густыми бровями были по-юношески блестящими. И этот пожилой солдат справился с тремя молодыми здоровенными парнями! Удивительно!

— Послушайте, — сказал Глушецкий. — В вашем возрасте допускать такие поступки… более чем предосудительно. В каком подразделении служите, как фамилия?

— Сорок с лишним лет меня величают Иосифом Коганом, — вздохнул солдат.

— Бросьте, — нахмурился Глушецкий, сразу вспомнив поэму Багрицкого «Дума про Опанаса». — Не присваивайте чужих имен.

— Честное слово! — изумляясь, что ему не верят, воскликнул солдат. — Вот моя солдатская книжка.

Убедившись, что солдат не врет, Глушецкий невольно улыбнулся:

— Бывают же такие совпадения…

— А в чем дело, товарищ лейтенант? — продолжая изумляться, спросил солдат. — Моя фамилия вам кажется подозрительной?

— Вспомнил другого Иосифа Когана, — произнес Глушецкий. — Только он был не такой.

— В этом нет ничего удивительного, — согласился солдат, успокаиваясь. — У нас в Одессе Иосифов Коганов, как в Москве Иванов Петровых.

— Что вас заставило напиться и буянить?

Солдат вздохнул.

— С горя, товарищ лейтенант. Злая обида душит меня. Кем, думаете, меня назначили? Увидел меня капитан и говорит: «Вот и кладовщик есть». Я было начал отказываться, а мне заявляют: «Что мы, не видим, что ты природный кладовщик? Больше ты ни на что не способен». Каково? Меня вся Одесса знает, я мясником работал, в гражданскую войну с шашкой и винтовкой против беляков и немцев дрался. Оскорбление! Вот я с горя и хлебнул. А тут эти патрули подвернулись, увольнительную требуют. А зачем кладовщику увольнительная? Разозлился и обозвал их. Ну и началось…

Они подошли к дому, в котором жили разведчики. У дверей стояли Гучков и Гриднев. Лейтенант повернулся к Когану и сказал:

— Идите в свое подразделение, — и пошел в дом.

Солдат посмотрел ему вслед и собрался уже повернуться, как его окликнул Гриднев. Солдат подошел.

— Как будто знакомое лицо, — проговорил Гриднев, внимательно разглядывая его. — А где встречал — не припомню.

Солдат тоже внимательно смотрел на Гриднева, словно припоминая.

— Вполне возможно. Все покупатели мяса в Одессе меня знали. Так что…

— Стой! — воскликнул Гриднев. — Так ты же Еська!

— Точно! — обрадовался солдат. — А ты Артемка!

— Ой, друже!

Они обнялись, а потом стали похлопывать друг друга по спине, радостно восклицая.

— На гражданской войне вместе были, — пояснил Гриднев Гучкову. — С одного котелка ели. Ну, рассказывай, Еся, как жизнь твоя протекает. Постарел ты…

Солдат оглянулся на дорогу и увидел идущих патрулей.

— Знаешь что, Артем, давай-ка для беседы выберем место поукромнее. Мне что-то не хочется встречаться вон с теми кавалерами.

— Пошли к нам в роту.

Они поднялись на чердак.

После обеда Глушецкий и Уральцев пошли по батальонам. Вернулись поздно. Скинув шинели, принялись подогревать чайник. После чая Глушецкий вынул из планшета тетрадь, развернул ее и написал заголовок: «План боевой и политической подготовки».

— Завтра разобьем людей по взводам, — задумался он, — а ни одного командира нет. Полковник перебрал несколько лейтенантов и всех забраковал. План составлю, но кто будет его выполнять? Вдвоем трудно.

— Сколько будет взводов — три?

— Два по штату положено. На один взвод можно, пожалуй, поставить Семененко. Он справится. А вот кому поручить второй? Гридневу? Тяжело ему будет. Как-никак, а человеку за сорок. Трегубова? Не потянет…

— А я завтра проведу два собрания — партийное и комсомольское. Изберем парторга и комсорга. Думаю, что парторгом надо избрать Гриднева, а комсоргом Кондратюка.

— Конечно, — согласился Глушецкий. — В отряде они были авторитетными людьми.

— Потом надо будет подобрать редактора боевого листка, взводных агитаторов.

— А мне нужно старшину, два помкомвзвода и шесть командиров отделений. Хватит нам завтра работы.

— Да, со всеми людьми придется перезнакомиться. Ну, раз такое дело, давай спать.

Глушецкий улыбнулся.

— Частенько же вы употребляете словечко «давай».

— Профессиональная привычка, — пояснил Уральцев. — На каменном карьере нагрузишь вагонетку и кричишь наверх: «Давай!», чтобы поднимали. Въелось это слово.

Уральцев уложил в полевую сумку все тетради и блокноты, сунул сумку под подушку и сел на кровать. Сладко зевнув, он тряхнул головой:

— Между прочим, товарищ лейтенант, у меня есть предложение перейти на «ты», когда вдвоем, и звать друг друга по имени. Меня зовут Григорием.

— Не возражаю, — отозвался Глушецкий.

Замполит ему нравился.

— Вот и отлично, — улыбнулся Уральцев и опять зевнул. — Однако давай спать.

Но только он расстегнул пояс, как в дверь постучали. На пороге вырос слегка смущенный Гриднев.

— Заходи, не робей, — сказал он кому-то в открытую дверь.

За ним вошел знакомый Глушецкому солдат Коган.