Зеленый берег

Гаухар поблагодарила и распрощалась. Она, собственно, и не ждала ничего особенного от сообщения Рахимы. Просто хотела проверите свое мнение о Фаягуль.

Жара немного овала, дышалось легче. Теперь приятно было пройтись по теневой стороне улицы.

Она скользнула взглядом по витринам магазинов, по театральным афишам. Летом в Казань часто приезжают на гастроли столичные артисты, певцы и музыканты. Раньше она находила время посещать театр, и Джагфара, бывало, уговорит. А сейчас она равнодушно читала афиши.

Проходя через сквер, Гаухар решила передохнуть. Присела на одну из свободных скамеек чуть в стороне от центральной аллеи. Отсюда ей виден угол университета и просматривается почти вся главная аллея. На скамейках, разложив книжки и тетради, сидят студенты. Гаухар невольно улыбнулась. Сразу видно, что заочники. Многие из них приехали из других городов, из сел. Им даже заниматься путем негде. А в сквере при хорошей погоде в эти часы хорошо: тихо, много воздуха и света — занимайся, сколько хочешь. Впрочем, это только со стороны легко смотреть: сидят люди спокойно, погрузившись в книги и тетради. Но ведь у большинства, если не у каждого, кроме учебы есть и другие заботы. Вон молодая женщина, — наверно, и тридцати нет, — склонилась над тетрадью, развернутой на коленях, а рядом, на той же скамейке, спит ее ребенок, завернутый в пикейное одеяльце. Вероятно, издалека приехала на экзамены молодая мать, дома ей не на кого оставить ребенка. Лицо у нее миловидное, сосредоточенное, а одета она очень скромно, видно, нелегко живется бедняжке. Жалуется ли она кому-нибудь на свою жизнь? Скорее всего молчит. Ведь люди, взвалившие на себя такую тяжесть, обычно упрямы, настойчивы. Что ж, когда-нибудь минуют их трудные денечки, жизнь улыбнется им; Только вряд ли кто поведает об их мужестве, о том, какой ценой досталось им счастье. Ведь люди, которым без лишений и хлопот давалось образование, пожалуй, скажут: «В чем тут героизм? Снаряды над головой у студентов не рвутся».

Не столь уж глубоки и новы были эти мысли, а все же они приободрили Гаухар. Неужели у нее меньше стойкости, чем у других? Ведь вот эта заочница не исключено, тоже брошена мужем, однако учится, да еще ребенка воспитывает. Знать, не упала духом.

Встрепенувшись, Гаухар поднялась со скамейки, твердой походкой направилась к автобусной остановке, В автобусе нашлось свободное место. Она достала из портфеля тетради с конспектами и так увлеклась чтением, что едва не проехала свою остановку.

Дома она напекла блинов, вскипятила чайник. Но Джагфар не явился к обеду. Уже смеркалось. Гаухар включила свет, опять уселась за книги. Часа два прошли незаметно. Уже по-настоящему стемнело. С улицы через раскрытое окно доносятся ребячьи голоса. Но вот они постепенно смолкли. И прохожих убавилось, В квартире у Гаухар тихо, одиноко.

«Неужели Джагфар даже ночевать не придет?

Неужели он… — Гаухар вздрогнула, боясь закончить мелькнувшую горькую мысль. — Нет, он не должен так поступить… Все-таки где он может бродяжничать? Ведь уж очень поздно… А Фаягуль, говорят, за границей…»

Когда-то, по вечерам, стены этой двухкомнатной квартиры дышали уютом и словно бы тихонько напевали что-то. На стенах висели рисунки Гаухар, излучая мягкие краски. На выступах книжного шкафа, на гардеробе и серванте стояли красивые безделушки. Теперь все затихло, поблекло, угасло. Но ведь тепло домашнего уюта замечаешь только, в том случае, когда на душе у тебя спокойно. А теперь… Гаухар даже не включает радио. В комнатах безжизненно. Порой даже становится жутко…

Вдруг звонок. Гаухар резко вздрогнула. Кто это?.. Джагфар обычно не звонит, у него есть свой ключ.

Гаухар чуть приоткрыла дверь, удивленно и радостно воскликнула:

— Шариф Гильманович!

— Можно войти?

— Конечно! Заходите, заходите, пожалуйста!

— Здравствуйте, Гаухар. Я заглядывал к вам днем — дома никого не застал.

— Я была в институте, потом немного отдохнула в сквере… Проходите же в комнату!

Шариф Гильманович оставил шляпу на вешалке, не спеша прошел в комнату, осторожно сел на стул. Он впервые зашел к Гаухар и не то чтобы смущался, а как бы осваивался, готовясь к откровенному разговору. Оглядевшись, вдруг повернулся к примолкшей хозяйке;

— Извините, Гаухар, я, кажется, несколько озадачил вас… Если не ошибаюсь, Джагфара нет дома?

— Да, его нет, — со вздохом ответила Гаухар. — Я сейчас поставлю чай, к этому времени, может, и Джагфар придет.

— Нет, нет, не беспокойтесь! Я ведь ненадолго, не в гости. Можно сказать, по делу… — И, не дав Гаухар собраться с мыслями, сразу начал: — Если говорить откровенно, у вас, должно быть, плохо на душе?

Она ответила не сразу. Да уж чего тянуть, все равно придется правду сказать.

— Вы угадали, Шариф Гильманович, ничего хорошего, к сожалению, нет. Я сама все порывалась зайти к вам, посоветоваться, но как-то не решалась. Не очень-то легко женщине начинать разговор о некоторых вещах…

— Понимаю. Как видите, я несколько облегчил вам задачу. Знаете, я поражен был… Вот уж не думал, Гаухар, что у вас может получиться так нескладно.

— Я и сама, Шариф Гильманович, не могу опомниться. Как громом оглушило… И сейчас еще не разберусь, что произошло. Живу как во сне. Джагфару стало все равно, есть я или нет меня. Ни одного моет слова не выслушает. Если прошу: «Давай объяснимся», — только плечами пожмет или грубостью ответит. По-моему, он заранее так надумал: избегать объяснений, создать для меня невыносимые условия, чтобы поставить на колени. Скажу вам, Шариф Гильманович… — Она помолчала, словно набираясь сил, чтобы посвятить все же постороннего человека в эту страшную правду. — Я уже потеряла надежду. Ума не приложу, что мне делать… Буду откровенна до конца, Шариф Гильманович. Джагфар не верит мне. А я ни в чем не виновата. Правда, случайно я повстречала в Казани одного человека, с которым была знакома еще в юности. Он вернулся было к прежним своим признаниям. Но я твердо сказала ему, чтобы не питал никаких надежд…. Впрочем, Джагфар давно знает всю эту историю в подробностях. И никогда не придавал ей значения. Только посмеивался. И вдруг все перевернул.

Шариф Гильманович осторожно спросил:

— Этот человек где сейчас?

— Уехал.

— Куда?

— Кажется, в Ленинград. Он там живет, там и работает. По крайней мере, он так говорил.

— Кем работает? Инженером на стройках.

— Извини, Гаухар, но раз уж начали, позволь спросить: ты в девичестве любила его?

— Нет, Шариф Гильманович, мы просто дружили. Только и всего. И опять же — Джагфар знал об этом…

Было уже около одиннадцати. Долго разговаривали, а Джагфара все не было.

Как ни умело, как ни осторожно выспрашивал Шариф Гильманович, стараясь выяснить все обстоятельства печальной истории, Гаухар не сказала о муже ни одного порочащего слова. Только под конец, покраснев, обмолвилась: «Не исключено — Джагфару приглянулась другая женщина. — И сейчас же оговорилась — Впрочем, это не моя, а его тайна. Вот если бы, Шариф Гильманович, вы сами поговорили с ним, это другое дело». По всему видно было: Гаухар не перестала любить мужа, все еще оберегала его честь, хотя и глубоко оскорблена им. Нельзя было не поверить в ее искренность. На том и закончился этот трудный разговор.

Гаухар пообещала Шарифу Гильмановичу зайти к нему в школу, продолжить беседу, если у нее возникнет надобность.

— Конечно, зайди. Вместе подумаем, посоветуемся. Я готов переговорить с Джагфаром. Но сама понимаешь — он может уклониться от этого щекотливого разговора. Это его право.

— Я понимаю.

— Доброй ночи, Гаухар.

— Спасибо, Шариф Гильманович. И вам доброй ночи.

Закрыв дверь, Гаухар продолжала стоять на пороге, прижав ладони к пылающим щекам. Значит, в школе уже знают о ее позоре! И, конечно, не все могли поверить в ее невинность, Так всегда бывает. Но кто пустил слух? Скорее всего, та же Фаягуль Идрисджанова. Да разве важно, от кого пошла болтовня? Говорят о позоре Гаухар — вот что главное.