Из жизни полковника Дубровина

Генерал тут же соединился по телефону с фельдмаршалом авиации Ритхофеном.

— Вы третий, кто мне звонит! — раздались раскаты фельдмаршальского голоса. — На подступах к Москве идут воздушные бои... Это все, что я могу сделать... В город прорваться невозможно!

На другом конце послышались гудки отбоя.

9 ноября головной корпус, все еще пытавшийся пробиться в Тулу, вынужден был перейти к обороне. Из Тулы началось наступление частей Красной Армии. Это уже были не контратаки местного значения.

12 ноября начальник штаба армии привез из Орши, где проходило совещание всех командующих армиями группы "Центр", приказ на осеннее наступление. Танковой армии предписывалось развивать успех в направлении на Горький.

Генерал тут же прикинул на карте расстояние до Горького. Получилось шестьсот километров.

Он вопросительно взглянул на начальника штаба.

— Я им заявил, — ответил начальник штаба, — что это не Франция! Мы не можем продвинуться на несколько километров...

Но приказ о наступлении подписан, и генерал обязан его выполнить.

Наступление началось...

На другой день оно застопорилось. Авиация оказалась бессильной расчистить дорогу танкам. Она наталкивалась на воздушный щит над расположением частей Красной Армии. С каждым километром продвижения нарастали потери в танках.

21 ноября генерал распил бутылку коньяку за своего прежнего командующего по французскому походу и противника его доктрины, за фон Клейста. Его танки заняли Ростов.

— Теперь они впереди, — сказал он мне с горечью. — Там, во Франции, они меня сдерживали, теперь рвутся вперед... А я думаю о последствиях...

Мне даже показалось на минуту, что он завидует фон Клейсту. Но он уже предугадывал, что фон Клейста ждет в Ростове. Поэтому двумя днями позже отправился к командующему группы армий "Центр" попросить изменения приказа о наступлении на Горький. Приехал еще более мрачным.

— Теперь генералы рвутся вперед, а не только Гитлер... Они сошли с ума, а не фюрер!

30 ноября все еще шли споры с высшим командованием, как овладеть Тулой, а с юга пришло сообщение, что фон Клейст оставил Ростов, чуть было не потеряв всю танковую армию. Гитлер сменил командующего южной группы войск, но и новый командующий откатывался от Ростова под ударами с флангов.

Авиационная разведка донесла, что над районом Каширы русская авиация создала непроницаемый заслон, что оттуда, из-под Каширы, идет движение к фронту крупных соединений русских войск. Кашира-открытый фланг. Генерал потребовал уточнений. Но русские истребители не подпустили к Кашире ни одного немецкого самолета.

2 декабря генерал перенес передовой командный пункт в Ясную Поляну.

Кто-то из офицеров пошутил:

— Здесь можно быть спокойным... Имение графа Толстого русские бомбить не будут...

Генерал не улыбнулся шутке.

Он решил осмотреть парк. Было пасмурно, падал колючий снег, в поле мело, и с пригорка была видна смутно лишь деревня Ясная Поляна.

Сапоги генерала печатали шаги на снегу, свита медленно двигалась за ним.

Генерал шел к могиле.

Я помнил это место. Отец не раз возил меня сюда.

Овраг, молодая березовая поросль, старые клены, липы и дубы, одинокий поросший травой могильный холмик.

Это здесь маленький Левушка искал в детстве волшебную палочку, которая приносит счастье человеку.

Около могилы вырубка, на вырубке деревянные и железные кресты сотен немецких могил. Генерал остановился. К нему заторопился командир корпуса.

— Вы думаете, — спросил генерал, — им лучше лежать рядом с русским графом?

— Это солдаты распорядились... Обер-лейтенант ответил мне, что здесь не тронут могилы, не станут портить могилу Толстого.

— Кто не тронет? Кто не станет портить?! — воскликнул генерал.

— Обер-лейтенант имел в виду русских...

— Каких русских? Здешних?

— Нет! Не здешних... Он говорил о тех русских, которые придут сюда, когда нам придется уйти.

Генерал постоял у могил и молча пошел назад. В кабинете Толстого на полу лежал лист железа и на нем пылал костер.

У костра грелись танкисты...

Они вскочили. Странен был их наряд. Кое-кто был обут в валенки, явно сдернутые с ног колхозника, лапти.

— Найдите теплую избу, — сказал он танкистам, — мне надо здесь побыть одному...

— Осмелюсь доложить, господин командующий! — выскочил вперед танкист. — Все избы заняты...

— Вы воюете или по избам прячетесь?

— Мы наступаем! — ответил он.

— У костра в этом барском доме?

— И они наступают, господин генерал... Мы не знаем, кто наступает...

— И что же? Нет сил сбить противника?

— Господин генерал! Один раз, еще один раз мы как-нибудь и собьем русских с их позиций... А дальше!

Дальше еще позиции и нет этому конца! Москвы они не отдадут!

— Ее надо взять с боя!

Я приглядывался к генералу. Не было гнева в его глазах. Я понял, он воспользовался разговорчивостью танкиста, чтобы выяснить настроение солдат. Не каждый солдат решился бы так свободно разговаривать с командующим армией. Офицеры застыли в почтительном недоумении, хотя в общем-то каждый из них знал, что за словами этого танкиста стоит горькая правда.

Солдат подтянулся.

— Господин командующий, — начал он несколько торжественным голосом, с той долей патетики, к которой так любили прибегать в немецкой армии. — Господии командующий, мне завтра с утра в бой и, быть может, последний в моей жизни...

— Ты идешь от границы? — спросил генерал.

— В нашей роте не осталось ни одного человека от границы... Мы из Франции пришли в Рославль... Во Франции, когда пал Минск, мы ждали сообщения о падении Москвы...

— Надеялись, что кто-то другой за вас совершит этот подвиг?

— Нет! Надеялись, что Москва падет без боя! Но русские будут ее защищать до смерти, и нас не хватит, чтобы пройти в этот город по своим трупам!

Генерал сделал знак рукой, танкисты вышли.

Порученец спросил у генерала:

— Сообщить об этом танкисте в гестапо?..

— Сообщите в гестапо о своем командующем! — оборвал он порученца.

Генерал расположился с картой за письменным столом Льва Толстого. Был задумчив и молчалив. Вечером пришло донесение, что его танки наконец-то перерезали шоссе Тула-Серпухов. Но и это известие не изменило его мрачного настроения.

— Это же чуть заметная точка в этих бесконечных снегах... — заметил он начальнику штаба.

А утром пришло сообщение, что танки отброшены от шоссе, что со стороны Серпухова русские наступают.

Генерал поехал в объезд Тулы в передовые части.

С ним двинулась и оперативная группа. Днем он встретился с танкистами, которые побывали на шоссе Серпухов-Тула.

— Почему вы отступили? — спросил он у командира танковой роты.

— Русские открыли ураганный огонь! Откуда у них снаряды, господин командующий? Откуда у них столько снарядов?

— Будет еще больше! — пообещал генерал. — Надо сделать еще одно усилие или будет поздно!

Командир дивизии доложил, что русские накапливаются для атаки, что здесь стало небезопасно для командующего. Генерал вернулся к командирскому танку.

В дороге поднялась метель. Стемнело. Исчезли все ориентиры, танки шли с зажженными фарами, но снежную крутоверть фары не пробивали, впереди стояла млечная, плотная завеса.

Мела поземка, овраги вздыбились сугробами, склоны их оледенели. Водитель не успел затормозить, командирский танк с генералом сполз в овраг и зарылся в глубоком сугробе. Танкисты разожгли костер. По рации вызвали буксирный танк.

Генерал перешел в штабную машину. Она отапливалась.

Наступило четвертое декабря.

В три часа ночи пришел буксирный танк и поволок за собой по трассе штабную машину.

В кабинете Толстого горел костер, начальник штаба собирал донесения из частей, разбросанных южнее и восточнее Тулы.

— Что под Каширой? — спросил его генерал.