Среди лесов

Круг сломался, Спевкина окружили. Кто постарше, отходя качали головами, перебрасывались:

— Бедов, бедов у разницев председатель.

— Надо же столь проплясать да отходную спеть.

— Не каждый может…

Освободившись от поклонников, Спевкин устало шел к реке, все еще ощущая на себе взгляд больших синих глаз Елены Трубецкой. Он спустился на берег и, прежде чем умыться, нагнувшись, долго рассматривал отразившееся в воде обожженное солнцем лицо, растрепанные кудри.

«Да, брат, «с улыбочкой». Таким глазам с улыбочкой и верить страшно…»

13

Весь день вокруг него шумел народ, лязгали о гравий лопаты, звонкие молодые голоса весело перекликались, стучали тяжелые деревянные колотушки, вбивая в землю сваи для мостков, по которым должны бегать тачки; на берегу, на месте, откуда будет насыпаться дамба, выросла гора песку.

Сотни людей! Все они хотят того, чего хочет он, Паникратов, все они делают то, что нужно Паникратову, всем им так же весело, как и ему, — всех спаяло единое счастье, общая работа. Он всем и все ему в эти часы — родня, братья по делу. Давно Федор не испытывал подобной близости к людям. Давно. А может быть, даже первый раз в жизни так широко любил он людей.

Хорошо, счастливо прошел день!

Под вечер приехал на строительство Роднев, и его приезд напомнил Паникратову — радоваться-то нечему. Что Паникратов увезет отсюда на реку Былину: воспоминание о счастливой усталости в теле после горячей работы? И только-то? Не за этим приезжал он.

Паникратов отдыхал под штабелем досок, пахнущих речной сыростью. Там его нашел Яков Шумной. Устало присел рядом.

— Трое наших ребят еще на день хотят остаться, — сообщил он.

— Как остаться?

— А очень просто, на квартиры ночевать ушли. Что здесь не оставаться — и работать весело, и накормят… Так век бы и жил, домой-то и не тянет. Эх, Федор Алексеевич, вот бы наших всех до единого притащить. Здесь и мертвого раскачают.

— Сюда? — У Паникратова голос чуть заметно дрогнул. — А если не всех, часть хотя бы. Бригаду выбрать из тех, кто поленивее… Ты правильно сказал — здесь мертвого раскачают.

— Что получится: они — дело делают, мы — любоваться или помогать им, а время идет. Думаете, мне за своих не обидно? Когда работал, все забыл, вроде весело, а теперь как вспомню, что обратно на Былину… Хоть здесь девку посватанную ищи, да не к себе бери, а сам переезжай к ней.

— В том-то и дело, что не только любоваться да помогать придем. Я так думаю: им бригаду пришлем, а они взамен пусть из своих подберут бригаду — да к нам. Наши здесь будут духу набираться, а их бригада нашим там духу даст. Идея, Яков! А?

Яков, однако, посмотрел на такую идею неодобрительно:

— Будут они меняться, как же! Путаться-то им с нами невыгодно. Они жмут — трава поднялась, сенокосы на носу, в сенокосы-то столько народу на строительство не выведешь. Такой обмен для них — помеха.

Но с Паникратова слетела усталость, он встал, подхватил с земли пиджак, спросил:

— Роднев здесь?

— Вроде уехал. Машина-то ушла его, и инженер уехал.

— А Трубецкой?

— Не видел. Домой, верно, ушел, — уже, считай, ночь. Спевкина, того видел, тот здесь. Ищите, а то и он скроется — парень прыткий.

На небе медленно гасло вечернее зарево. Река в сторону заката была огненно-красной, под самым берегом вода неподвижна, черна, густа — кажется, опусти в нее руку и вынешь обратно в черной, смоляной перчатке по локоть. Непривычно тихо. Три трактора, один возле другого, дремлют, слабо отражая стеклами фар закат. Задрав колеса, валяются перевернутые тачки. Днем было тесно в этом месте, сейчас пусто. Ночные дежурные разложили костер, дым лениво стелется по развороченному берегу, обнимает по пути кучи влажного песку. Все разошлись.

Около кустов, где шла тропинка вдоль берега, Паникратов увидел Спевкина.

Грузный Юрка Левашов, почтительно поотстав, шагал за тоненькой, легкой Еленой Трубецкой и молча слушал, что она говорит. Спевкин вынырнул из кустов и стал на тропинке.

— На твоем участке, Левашов, валяются три лопаты. Кто должен за этим следить?

Юрка растерянно остановился.

— Да ведь что им сделается? Оставили ребята, ну и пусть лежат.

— «Пусть лежат». А если потеряются — дежурные отвечай?

Юрка поежился, не зная, что ответить, а Спевкин, расставив на всю ширину тропинки ноги, ждал, всей своей подтянутой, ловкой фигурой выражая непреклонную начальственную строгость. Юрка недовольно заворчал:

— Наоставляют, а я отвечай, — повернулся и, задевая кусты, торопливо пошел обратно.

Спевкин мягким шажком отступил с тропинки.

— Извините… Не мог поступить иначе. Так неужели вам до дому одной идти придется? Знал бы, сам эти лопаты сдал, не отсылал бы Юрия. В таком случае разрешите мне проводить вас.

Услышав негромкий смех Лены, Паникратов повернулся — ясно, что Спевкина сейчас меньше всего беспокоит участь строителей былинской гэс.

«Что ж, пойду в Чапаевку, к Трубецкому», — решил Паникратов. Он непременно хотел договориться ночью, сейчас, чтобы завтра с утра начинать организацию бригад.

В тишине каблуки его сапог гулко стучали о сухую землю тропинки. Воздух был густой, влажно пахнущий луговыми цветами. За рекой виднелись крыши Голчановки. Деревня стояла километрах в полутора от тропинки, по которой сейчас шел Федор, но настолько тиха была ночь, что слова, сказанные в деревне вполголоса, доносились сюда. Стреноженная белая лошадь стояла среди травы и дремала. Сейчас она казалась голубой. И не только лошадь, кусты, сгустки тумана над рекой, небо — все было серовато-голубого цвета: белая ночь лежала на земле.

Впереди, за кустами, куда поворачивала тропинка, послышалось шуршание травы, кто-то шел не торопясь, спокойно, наслаждаясь мягкой свежестью летней ночи. В другое время Федор, быть может, уменьшил бы шаг, чтобы остаться один на один с этой ночью, но после той близости к людям, которую он переживал в течение всего дня, ему захотелось повстречать доброго человека, поговорить с ним по душам, рассказать о своих заботах и своих радостях.

Федор ускорил шаг и через минуту увидел над кустами голубевшую косынку и узнал — Мария! Она обернулась на его шаги.

14

Яков Шумной ошибся: Роднев в этот вечер никуда не уезжал со стройки. Ушла только его машина, на ней уехал инженер хлопотать о доставке ленточного конвейера на строительство.

Днем около тракторов Роднев неожиданно лицом к лицу столкнулся с Марией. Он говорил с трактористами, оглянулся и увидел ее, только что подошедшую и остановившуюся за его спиной.

— Здравствуй, — произнес Василий и покраснел.

— Здравствуйте, Василий Матвеевич, — произнесла Мария, не поднимая глаз.

Рядом стояли трактористы, и Василий произнес озабоченно, деловым тоном:

— Ну, как работа? Вот жалуются на пережог горючего.

Мария вяло повела плечами:

— Ничего, работаю.

На этом разговор и кончился.

А ведь все это время Василий искал с нею встречи, порывался зайти, поговорить. Однажды ранней весной он поднялся на ее крыльцо, услышал, как она вышла в сени и, верно, заметила, притаилась, пережидая. И Василий ушел с тяжелой обидой на душе, решив твердо: «Кончено, надо забыть!»

Как и всякий человек, Василий много думал о своем будущем. Не о том большом будущем, которое сливается с будущим всей страны, всего народа, даже всего мира, а о маленьком, своем, личном будущем. Он мечтал о том, как сын, судорожно вцепившись в его палец, сделает первый нетвердый шаг по полу. Он — отец, мать, разумеется, Мария.