Дефицит

— Ты мало готовилась, я тебя предупреждала!

— Говорил он с профессором? — прямо поставила вопрос Катя.

— Должен был.

— Мамочка, мне надо наверняка, а не «должен был». Надо все меры принять и притом срочно, а он там…

— Ты хотя бы поинтересовалась, как он себя чувствует!

— Ну хорошо, мамочка, как он себя чувствует? — Будто не хватает ему сочувствующих, или мать не понимает, кому больше грозит крах. Досадно да ладно, надо быть тактичной. — Надеюсь, у него все в порядке.

— «Надеюсь», — покривилась мать. — Он тебе все-таки отец.

— «Оте-ец», — в свою очередь покривилась Катя. — У других вон действительно отцы так отцы! А что он сделал для меня в трудный момент?

— Твоя грубость, Катерина, в конце концов…

Слава богу, зазвонил телефон, прервав материнскую накачку, ничем она не лучше отцовской.

— Опять сочувствия, опять сострадания, — сказала Катя и пошла к аппарату.

— Если это он, передашь мне трубку. И не смей говорить с ним таким тоном!

Катя сняла трубку, сказала вежливо:

— Вас слушают.

— Это квартира Малышевых? — Женский голос, уважительный, несколько даже подобострастный.

— Да, да, Малышевых, — небрежно ответила Катя и, прикрыв трубку ладонью, сказала матери: — Пациентка. Аж падает от чюйств.

— Мне бы хотелось поговорить с дочерью Малышева, — продолжала женщина, пытаясь быть сдержанной, но телефон всегда выдает волнение больше, чем разговор с глазу на глаз, Катя это знала с чужих слов.

— Я у телефона, — несколько удивленно и с любопытством отозвалась она.

— Здравствуйте еще раз, — продолжала женщина растерянно. Почему «еще раз», если она сразу не поздоровалась? — С вами говорит… вы, мне кажется, знаете Настеньку Сиротинину, дочь профессора Сиротинина?

Катю словно током дернуло, она мгновенно сообразила, что к чему, подхватила с подъемом:

— Да-да, конечно, мы с ней подружки!

— Тем лучше, это говорит ее мама, Елена Леонидовна. — Голос ее стал спокойнее и увереннее, Катерина сразу ее представила — черноволосая и черноглазая моложавая дама, не люкс, не Голливуд, но со следами былой красоты и к тому же властная и решительная.

— Очень приятно, Елена Леонидовна, очень приятно! — от души обрадовалась Катя. — Настенька уже приехала?

— Как вам сказать?.. Да, приехала, приехала, — спохватившись, продолжала Елена Леонидовна. — Но мне необходимо поговорить с вами.

— Пожалуйста, Елена Леонидовна, я вас слушаю, сколько угодно.

— Разговор не телефонный. Прежде всего я хочу вас попросить, чтобы вы ни слова ни папе, ни маме.

— Папа в больнице.

— Я знаю, знаю, но… на всякий случай, никому ни слова, если вам это не трудно. Нам с вами необходимо встретиться.

— В любое удобное для вас время, Елена Леонидовна. Хоть завтра.

— Вас, кажется, Таней зовут?

— Нет, Катей.

— Извините, Катя, лучше бы сегодня, вас это не очень затруднит? — Голос просительный, так это не похоже на Елену Леонидовну, Катя ее отлично представляет, этакую надменную, самоуверенную профессоршу.

— Что вы, что вы, не беспокойтесь, Елена Леонидовна. — У Кати в коленках дрожь, вот-вот запрыгает у телефона. — Скажите только, где вам удобно?

— Допустим, в скверике, напротив ЦУМа, вам туда недалеко?

— Доберусь, ничего, — успокоила ее Катя.

— Тогда приходите к восьми, успеете?

— Успею, Елена Леонидовна, ровно в восемь я буду в сквере.

— Минутку, Катя, а как я вас узнаю?

— Да я сама вас узнаю, Елена Леонидовна, я же была у вас помните, на шестнадцатилетии Настеньки?

— У меня плохая зрительная память, к сожалению. Возьмите с собой что-нибудь броское, заметное.

На столике перед Катериной лежали неразобранные без отца газеты и сверху журнал.

— Я буду в джинсах и в руках журнал «Юность», седьмой номер, на обложке большая цифра семь.

— Договорились, Катя, вы очень милая девушка, — Елена Леонидовна вполне собой овладела. — До встречи.

Катя положила трубку, постояла мгновение, стиснув руки на груди, затем ликующим голосом вскрикнула:

— Мамочка! Пляши, мамуля! Наш отец — молодец! — Она сделала пируэт один, еще один и еще. — Мы с тобой его недооценивали.

— «Мы с тобой». — Марина удивилась Катиному преображению. — Кто звонил?

Дочь кружилась, резвилась и даже запеть пыталась «ля-ляй-ля-ля, ля-ляй-ля-ля».

— Да в чем дело, Катерина, кто звонил? — Невольно и Марина Семеновна озарилась от ее радости.

— На ловца и зверь бежит, мамочка. Нет, папуля у нас положительный молоток. Без болтовни, без лишних слов взял да и дело сделал. — Она приблизилась к матери и даже обняла ее слегка за плечи как в те счастливые дни, когда мама покупала ей ценную игрушку или что-нибудь из нарядов. — Я его отлично понимаю, конечно, надо дочь воспитывать в духе, но и помочь дочери тоже надо в критический момент, это по-родительски и по-мужски. Завтра же побегу к нему и поцелую в щечку, скажу, что больше не буду бузить, своевольничать, перестану быть черствой, буду сплошная чуткость. Заболел, бедненький, а я действительно веду с ним себя нечутко.

— Лучше поздно, чем никогда, — прервала ее излияния мать. — Но в чем все-таки дело, кто звонил?

— Дело в том… Но меня просили никому не говорить, она подчеркнула — ни папе, ни маме.

— Ну пожалуйста, не говори. — Марина Семеновна приподняла брови, вроде бы понимая дочь и соглашаясь с ней, но видно было, что она неспокойна и намерена хоть что-нибудь да выведать. — О чем речь, можешь не говорить, но хотя бы кто звонил, можно узнать? Или тоже секрет?

— Пожалуй, можно. — Катя свела брови, делала она это точь-в-точь как мать, она очень на нее похожа. — Даже пожалуй, нужно, — очень серьезно продолжала Катя. — Звонила Елена Леонидовна.

— Я поняла, но кто она?

— Не догадываешься? Ну-у, мамочка, какая ты у нас длинношеяя. — Она глянула на часы. — Мне пора выходить, мамочка, к восьми надо быть на месте встречи. — Катя подошла к зеркалу, присмотрелась к своей кофточке. — Как ты думаешь, по-английски она тоже читает?

— Кто такая она, ты же не говоришь?

— Мамочка, но ведь она просила так.

— Ну и не надо. Сама же спрашиваешь, читает или не читает. Зачем тогда спрашивать? — Марина Семеновна искала, за что бы еще зацепиться, ухватиться, ей хотелось все-таки выведать, отчего так возликовала дочь и как бы она не испортила чего-нибудь по молодости, по глупости.

— Гос-споди, жена профессора Сиротинина! — наконец призналась Катя. — Нет, я все-таки надену блузку. — Катя одним движением стянула с себя кофточку и, голая до пояса, без лифчика, заспешила в свою комнату. Марина Семеновна поморщилась — ну как это они все ходят теперь без ничего?! Ей стало жалко дочь, давно ли она была розовым младенцем, и вот уже трясет телесами. Через минуту Катя вернулась в синей польской блузке, взяла со столика журнал, опять посмотрела на часы, пробормотала: — Минут через пять надо выходить.

— Я понимаю, секрет, тайна, — осторожно сказала Марина Семеновна. — Ну вот вы, допустим, встретились, а дальше что?

Катерина повела бровью — действительно, а дальше что?

— Поговорим. Не я же инициатор, а она, я пассивная сторона. Хотя, как сказать…

— Ты полагаешь, жена профессора просит тебя о свидании, чтобы рассказать тебе свежий анекдот? Моды на зимний сезон или что-нибудь в том же духе?

Катерина задумалась.

— Я полагаю, она намерена обговорить мое поступление. По телефону такие дела не делаются.

— Допустим, начнете вы разговор. Ты ей будешь ставить условия или она тебе?

Действительно, кто кому и какие условия? Почему она просила не говорить родителям? Вот тебе первое условие, не совсем понятное, даже совсем непонятное.

— Повтори подробно весь ваш разговор, — потребовала Марина Семеновна, видя Катину растерянность. — Ты могла что-то не так понять.

Дочь повторила, выделяя главное:

— Я сказала, папа в больнице, а она мне: знаю-знаю, то есть ей профессор сказал. О просьбе отца она ни слова, это понятно. Разговор не телефонный, она подчеркнула, тоже понятно. Нам надо обговорить с глазу на глаз, ровно в восемь в скверике возле ЦУМа, где она мне все скажет.