Грозное лето

И в это время Андрей Листов застрочил из пулемета, а потом застрочил еще один «максим».

Александр скорректировал:

— Трубка двадцать четыре! Прицел двадцать два! Один патрон — огонь!

Гром выстрела заглушил голоса и надавил на уши, но солдаты и казаки и не замечали это, а смотрели на дирижабль, с которого уже не стреляли, и напряженно ждали, что будет дальше.

И второй снаряд немного не долетел до цели, но дирижабль шел именно к точке, где только что разорвался снаряд, не будучи в состоянии быстро маневрировать, и тогда Александр отдал последнюю команду:

— Три патрона, беглым — огонь!

Орудие выстрелило, облачко разрыва вспыхнуло возле носа дирижабля, и он как бы вздрогнул и наклонился вперед. Второй разрыв снаряда пришелся возле корпуса, у гондолы, и дирижабль разом как бы остановился, подумал немного и пошел в сторону.

— Подшибли, братцы! Ей-богу, не брешу!

— Вывалился один, вывалился, рази его гром!

— А ну, еще разок, пушкари!

— Молодцы-то а какие? — кричали со всех сторон.

Орудие выстрелило еще раз, дирижабль клюнул носом, сморщился в считанные секунды и мешковато и резко устремился к земле.

— Отставить огонь! — приказал Александр и, достав из кармана брюк платочек, утер неизвестно когда выступивший на лбу обильный пот. И странно: ни страха, ни волнения, ни гордости, что он сбил дирижабль, он не испытывал. Наоборот, ему стало даже жалко, что такой серебристый красавец теперь уж никогда не будет летать. А ведь его надо было сделать…

Солдаты и казаки ликовали, обступив прислугу орудия, кидали картузы в воздух, схватили фейерверкера и подбросили его вверх, потом подбросили на руках заряжающего, а кто-то пустился в пляс под собственную музыку-«барыню».

— Вот как стреляют русские, братцы!

Как из-под земли появился черный автомобиль, остановился так резко, что тормоза завизжали, и поднял тучу пыли, и тогда раздался грозный голос командира первого армейского корпуса, генерала Артамонова:

— Кто стрелял? Почему — без приказа? Своеволие! Анархия!

Александр выступил вперед, ответил:

— Я приказал, ваше превосходительство. Докладывать было некогда, дирижабль мог наделать много бед, — у него пулеметы.

— Я — не о пулеметах. Я спрашиваю, почему не доложили, почему не испросили положенного разрешения? При таком самовольстве вы все припасы расстреляете, пока начнутся военные действия корпуса.

Андрей Листов смотрел на Александра и как бы говорил: «Ну, что я тебе сказал? Ему важно, чтобы доложили, а то, что солдат могли покосить, — это ему не столь важно».

Александр стоял мрачный, решительный и чувствовал, как под правым глазом бьется жилка-тик, и готов был ответить генералу далеко не по уставу, а там — будь что будет, но сдержался и сказал:

— Ваше превосходительство, дирижабль шел параллельно колонне войск и мог безнаказанно косить…

— Молчать! — тряся окладистой черной бородой, повысил голос Артамонов. — Доложите своему комэндиру, что я арестовал вас на пять суток!

— Слушаюсь, — козырнул Александр.

Прискакал начальник Шестой кавалерийской дивизии, генерал Рооп, услышал такие слова и сказал Артамонову:

— Ваше превосходительство, я полагаю, что батарейцы поступили правильно, иного…

— Иного, генерал, вы ничего мне более не соблаговолите доложить? — прервал его Артамонов, покраснев, как болгарский перец, и надув пухлые щеки так, что правый седой ус вытянулся и прилип к лицу. — Сколько патронов израсходовано, штабс-капитан?

— Два — на пристрелку, три — в цель.

— Гм. Недурно.

Все стояли навытяжку и растерянно смотрели то на командира корпуса, то на начальника дивизии, явно недовольного этим инцидентом, и никто не обратил внимания, что невдалеке от дороги, возле леска, остановились еще два автомобиля и из них вышли генералы в походной одежде. Заметили лишь тогда, когда шофер переднего автомобиля «роллс-ройса» надавил клаксон и дал сигнал: мол, командующий же приехал, а вы там римский форум устроили.

И тогда Артамонова как ветром выдуло из автомобиля, а Рооп спрыгнул с коня, и повеселевший Александр властно сказал:

— Батарея, смирно-о! Равнение — направо! Перед нами — командующий!

Артамонов только искоса посмотрел на него и ничего не сказал, но Александр понял, что он хотел сказать: «Ну, милостивый государь, это вам так не пройдет. Подавать команду раньше, чем ее подаст старший по чину… Безобразие!»

От автомобиля, медленно и устало ступая по песку, шел командующий армией генерал Самсонов и исподлобья недобро посматривал на Артамонова и на Рооп а, видимо поняв, что они разносят батарейцев. Артамонов стоял навытяжку и, едва Самсонов приблизился, отрапортовал:

— Докладываю, ваше превосходительство, что вверенный мне…

Самсонов прервал его не очень любезно:

— Я все видел, генерал, молодцы артиллеристы. Сшибать такую махину полевым орудием, не предназначенным для воздушных целей, — выше всяких похвал. — И поблагодарил артиллеристов: — Спасибо, братцы! Благодарю за доблестную службу!

Батарейцы с удовольствием ответили хором:

— Рады стараться, ваше превосходительство!

— Кто же это из вас измыслил стрелять из орудия? Беспрецедентный случай, — продолжал Самсонов и, увидев Александра, сказал: — Я так и понял: штабс-капитан Орлов продолжает стрельбы по воздушным мишеням из трехдюймового орудия, как о том мне говорил генерал Покотило Василий Иванович, когда я ехал с Кавказа. Что ж, штабс-капитан Орлов, рад засвидетельствовать, что Василий Иванович не ошибся в своих восторгах по вашему адресу. Поздравляю вас от себя и полагаю, что и главнокомандующий фронтом сделает то же. Цеппелин — это не полигонный Змей Горыныч.

Александр благодарно ответил:

— Рады стараться, ваше превосходительство. Прислуга орудия оказалась весьма грамотная и расторопная.

Самсонов пожал его руку вопреки обыкновению и продолжал:

— Прикомандировываю вас к моему штабу офицером связи при командующем. Полагаю, что главнокомандующий фронтом, при коем вы состоите, не будет в обиде на нас. А теперь объявляю вам, что представляю к награждению орденом святого Георгия-победоносца четвертой степени.

У Александра дух перехватило. Только что был разнос со стороны командира корпуса, и вот — такой оборот. И, сдерживая волнение, произнес почти скороговоркой, покраснев, как барышня:

— Благодарю, ваше превосходительство, но я полагал… Простите, что не по-уставному. Я полагал, что исполнил свой долг и еще не заслужил такой чести, виноват. Батарейцы это, ваше превосходительство…

— Заслужили, штабс-капитан, и скромность здесь ни к чему. Здесь — война, и вы как раз и воевали. А батарейцев своих, младших чинов и офицеров, представьте к награждению сегодня же. И прощайтесь, — сегодня вы должны быть при штабе армии.

— Слушаюсь.

И Александр представил Андрея Листова, пулеметчика первый номер, командира орудия, фейерверкера, заряжающего… Самсонов поблагодарил всех и сказал, обращаясь к Артамонову и Роопу:

— Гордитесь, господа, своими офицерами и нижними чинами. Это — цвет нашей армии. Прошу представить мне список для награждения Георгиевскими крестами и медалями святой Анны.

Артамонов совсем был подавлен и не знал, куда смотреть и что говорить. Ах, какую он ошибку совершил, разнося батарейцев! Но делать было нечего, об ошибке, бог дал, речь не идет, и он с готовностью козырнул и произнес чеканно, будто заготовил фразу еще с утра:

— Преисполнен глубочайшей благодарности к вам, ваше превосходительство, за столь лестные слова, сошедшие с ваших уст, и столь высокие награды вверенным мне офицерам и нижним чинам.

Рооп еле заметно улыбнулся, как бы говоря: «Хитер и ловок, старый лис», и в свою очередь сказал:

— Счастливы слышать, ваше превосходительство…

Самсонов прервал его:

— Достаточно, господа. Прошу доложить, как обстоит с продовольствием и фуражом. Давно люди ели горячее?

Артамонов, как старший, ответил немедленно, без запинки: