Спроси заклинателей духов

— Зачем? У меня и жаканов нет. Я по зайцам.

— Значит, он был где-то рядом и испугался.

— Верно так… что делать-то?

Аникей отвернулся. Потом тихо сказал:

— Добей. Чего ему мучаться, — и расстегнул кобуру.

— Да что из твоей пугалки-то? — вдруг закричал каюр и вырвал у него карабин.

Аникей пошел к реке.

Раздалось два выстрела.

Аникей сидел у костра и курил. Подошел дед.

— Колокольчик снял? — спросил Аникей.

— Забыл.

— Сними.

Дед ушел к лошади.

— Вот ведь как бывает, а? Вот ведь как бывает, — твердил Аникей.

— Все, — сказал дед.

Они молча сидели у костра.

— Медведи… альбо птицы растащат… — промолвил дед.

— Альбо птицы, — повторил Аникей. Он вздохнул.

Они снова закурили.

— Надо перепаковывать груз. Собирай лошадей, Афанасьич.

Лошади и без того сбились кучей и стояли недалеко от костра.

— Дай лошадям овса, все меньше тащить. И вьюки Матроса давай перераспределим. Побольше на Тайгу и Серого. Богатырь совсем не тянет, Орлик старенький. Чайке можно добавить тоже, а?

— Можно, — согласился каюр.

Через час они отправились дальше, на юг.

Происшествие удручило Аникея, Афанасьич пытался подойти к нему, разговорить, но Аникей молчал и беспрестанно курил, чего никогда не позволял себе в маршруте, на ходу.

Караван шел медленно из-за Богатыря.

— Совсем он у нас ослаб, — сказал дед.

— Он болен. Вот от чего?

— Он и в поле был невеселый. А сейчас совсем… эх! Купили у цыгана лошадь, — начал дед.

— Да ладно тебе, — махнул рукой Аникей и пошел вперед.

В поле Богатырь отличался тихим характером, но тяга к воровству и непривередливость к пище у него, очевидно, были врожденными. Он ел вяленую рыбу, консервированный борщ, мог съесть живую полевку, однажды добрался до только что обсмоленной на костре утки — и от нее осталось крылышко, неожиданно съел промасленную ветошь, выпил ведро компоту, который охлаждался в ручье, а ящики с крупами и мешки с макаронами от него накрывались двойным брезентом. Это было стихийное бедствие, а не Богатырь.

— Оттого он такой здоровый, что ему любое меню по плечу! — говорил начальник партии и призывал геологов следовать примеру коня, есть что придется и не сетовать на периоды разгрузочных дней, которые неизбежно наступят. Начальник партии был реалистом, диалектиком, просто хорошим полевиком, и его прогнозы сбывались.

От неумеренности в пище трудовой энтузиазм Богатыря не возрастал, зато живот распухал на глазах.

— Чрево! — смеялся в поле Аникей, нежно поглаживая коня.

И вот сейчас предмет общих шуток худел на глазах, торчали ребра и выпирал позвоночник, только живот не уменьшался по-прежнему.

Подходил к нему Аникей, шептал чего-то, трепал по холке, но такая невыразимая печаль была в глазах коня, что Аникею хотелось взвалить его тюки на себя.

— Надо проследить, чем он ходит.

— Жидким, — ответил дед.

— Может, отравился?

— Чем?

Действительно, чем? Хотя при его всеядности… Вот у пастухов, вспомнил Аникей, однажды отравилась большая отколовшаяся от стада группа оленей. Олени наткнулись на какую-то траву на берегу океана. Выяснилось — обыкновенная пушица, — от которой никогда олени не травятся… Так и осталось загадкой.

Дважды в течение дня Богатырь падал. Снимали вьюки с него, давали отлежаться. Овес он не ел.

После дневной чаевки решено было разгрузить Богатыря — пусть до вечера идет пустым. С рассортировкой поклажи возились долго. Наконец тронулись. Лошади, как прежде, шли тяжело, и Богатырь плелся сзади.

«Эх ты, сивка-бурка вещая каурка, — думал Аникей, — где ж тебя сглазили?»

Перед заходом солнца, не дотянув часа до намеченной стоянки, лег Богатырь в третий раз, уже без поклажи.

— Все, — сказал Марков, — дальше не пойдем. Тут станем.

Место было неудобное: сырое и до реки далеко.

— Пусть он тут лежит, — сказал Афанасьич. — Поставим палатку на взгорке, там суше. А воду в болоте возьмем.

Коней развьючили рядом с Богатырем, дед их тут же спутал, отправил пастись, взвалив на себя спальные мешки, рюкзаки, оружие, дед с Марковым пошли устраиваться на маленькую сопочку.

— К утру оклемается? — спросил Аникей.

— Должон.

— Завтра самый трудный участок. Сплошь по болоту.

Афанасьич принялся за костер. Аникей достал из планшетки карту, долго изучал ее при свете костра.

— Да… кругом болота и кочкарник. Почти весь день. Зато потом день хорошего пути… примерно день… ночевка… — бормотал Аникей. — Слышь! Афанасьич! Нам бы еще два дня хорошего ходу, а там и село недалеко!

— Устал, чай?

— А ты?

— Знамо дело… кони и те устали…

— Лихачи наши… ахалтекинцы… дромадеры проклятые! — ругался Аникей.

— Ты чего серчаешь? — удивился Афанасьич.

— Я просто так… — спохватился Марков. — А ты зайца не трожь! Подожди меня, его на весу надо разделывать. Понял? На весу!

Он встал и пошел помогать деду.

Потом, пока готовился ужин, Марков сбегал к Богатырю, насыпал ему у морды овса. Но конь лежал и не пытался вставать.

— Болеет? — спросил дед.

— Лежит.

— Смотри-ка, бочка, — постучал в темноте дед.

— Мало, что ли, их в тундре разбросано?

Марков подошел, посветил фонариком.

— Мы сейчас за рамкой… Это не наша территория… В бочке лабаз, чтоб медведь не раскурочил. Наш брат работал. Смотри — в крышке дырки, затягивали проволокой. Погляди, не осталось ли чего, — засмеялся Аникей.

— Как же, оставят, — ответил дед, но на всякий случай полез рукой, пошарил, Марков ему посветил.

— Давно работали, совсем бочка ржавая.

Было морозно, но отходить от костра и лезть в палатку не хотелось.

— Вот придем в село, — размечтался Афанасьич, — дружок там у меня есть, Петро, механик на электростанции. Баба у него, Магда — во! — и он развел руками. — Кулачищи что твой рюкзак! Берет двух мужиков, сталкивает лбами и отпускает.

— …и одного отпускает, — засмеялся Аникей.

— И это за ней водилось, — засмеялся дед. — Продавщицей работает. Вот уж погуляем!

— Так навигация только закончилась. Когда к ним завезут? Нет, пожалуй, ничего.

— У Магды всегда есть. Какой ж это продавец, если у ней выпить не найдется?

— Сначала дойти надо.

— И то верно.

Глава четвертая

Утром выпал туман. Марков проснулся очень рано — с мыслью о Богатыре. Он не торопился. Осторожно, чтобы не разбудить каюра, вылез из палатки, не спеша обулся, натянул куртку и пошел вниз, туда, где в тумане звенели колокольчики и паслись невидимые лошади.

Как только увидел Богатыря, он понял все. Подошел, долго смотрел на него. Повернулся и пошел к палатке.

Афанасьич уже одевался.

— Ну что?

— Мертв.

Аникей пошел собирать сушняк для костра. Позавтракали остатками зайца и чаем.

Странно, но смерть Богатыря не потрясла Аникея. И не потому, что из памяти не выходил трагический случай с Матросом. С Богатырем все было проще. Аникей был готов к неотвратимости происшедшего. Почему, он не знал. Или верил в парность случаев, или поверил в полосу невезения, которая неожиданно наступила сейчас в поле, в тундре, в тайге — в местах, которые он почитал своим домом. Это его больше всего угнетало, но была удивительно ясной голова, и он был спокоен, и его спокойствие передалось Афанасьичу.

Ни словом не обмолвились о Богатыре за завтраком. Аникей думал. С оставшимися лошадьми и с таким грузом они дальше стоянки не уйдут, — это было ясно обоим.

— Колокольчик сними, — напомнил Аникей.

Каюр встал и молча пошел к лошади.

Раннее солнце потихоньку разгоняло туман. Он плыл над болотами, хлопья его цеплялись за деревья, туман таял, и день будет хорошим.

Аникей смотрел на болото, на стоящих внизу лошадей, на появившуюся неожиданно черту горизонта, взломанную зубцами далеких гор.

— Афанасьич! Афанасьич! — вдруг закричал он.