Каменный пояс, 1981

— Живей, живей!

Когда рота, будто тридцать три богатыря, возникла из воды, Молчанов тронул Мелентьева за рукав и сказал:

— До встречи, разведчик!

— Бывай!

Следом повалила рота Глушко, взводы Сидоренко и Наумова. Последним появился товарищ Федор в сопровождении Юнакова и разведчиков.

Партизаны втянулись в овраг. Зашуршал под ногами низкий кустарник. Вот отвалил от колонны вправо взвод Наумова, влево — взвод Сидоренко, Глушко увел свою роту к молокозаводу, на западную окраину Покоти.

У околицы разведчики посовещались. Юнаков позвал Мелентьева и Столярова.

— Теперь поведешь ты, Столяров. Не заблудишься?

— Однажды тетка Матрена, соседка моя, навострилась на молокозавод, а очутилась в Корабликах.

— Отставить прибаутки, Столяров!

— А зачем обижаете?

— Переживешь. Сопровождаешь его ты, Степан, со своим верным адвокатом и оруженосцем. А впрочем, решай сам. В бой раньше времени не вступать. Не проморгайте Кудряшова. Ну, это наша общая задача, я только уточняю.

— Халупа Кудряшова-голопупа на центральной улице, по ту сторону шляха. Хорошо бы прикрыть ему лазейку и с огорода.

— Вот вы с Мелентьевым и прикроете.

Глухой переулок вывел на окраинную улочку. В избах — ни огонька. Столяров махнул рукой, призывая всех остановиться. К нему поспешил Юнаков, спросил сердито:

— В чем дело?

— Вот она — центральная.

— Ложись! — приказал капитан разведчикам. И только разведчики разместились возле стены каменного дома, как гулко и хлестко прозвучал выстрел, неожиданный, хотя все ждали — вот-вот начнется. Но начинается всегда вдруг… Застрочил «шмайсер», у него звук дробней, чем у нашего ППШ. Мелентьев научился определять по звуку. Взорвалась граната. Это молчановцы осадили школу. Возникла перестрелка и в районе молокозавода.

— Давай, давай, Мелентьев, — подтолкнул Степана Юнаков, — удерет господин Кудряшов, товарищ Федор с нас шкуру спустит!

Мелентьев, Столяров и Хоробрых перебежали улицу. Возле школы вспыхнул пожар. Красный свет разрастался, автоматные и пулеметные очереди слились в монолитный гул, зачастили гранатные взрывы. Слышались крики и стоны раненых.

…Накануне вечером к начальнику полиции Кудряшову подкатил в «оппель-капитане» гестаповец Функ в сопровождении трех мотоциклистов. Проинспектировав деятельность полиции, Функ, как это бывало не раз, решил заночевать у Кудряшова, чтобы не подвергать себя риску ночной поездки. Утром он намеревался увезти с собой пленного партизана Вепрева.

Разведчицу Настю Карпову в гестапо допрашивали с пристрастием. Она уже не могла самостоятельно ходить и на допросы ее притаскивали волоком. Но Настя упорно молчала. Функ возлагал надежды на Вепрева, за поимку которого начальник полиции удостоился благодарности нацистского генерала. Вепрев привлекал Функа тем, что раньше служил в полиции. Правда, перебежал к партизанам, но от этого крепче духом не стал. Сбежал он после Сталинграда, значит, затрепетала от страха его заячья душонка, а из такого льва уже не сотворишь. Чуток пощекочут раскаленными щипчиками и расскажет больше, чем надо. Сломить перебежчика проще, чем эту фанатичку.

Кудряшов и Функ с вечера веселились в пятистеннике. Начальник полиции, сколько ни накачивался коньяком, не пьянел. А гестаповец соблюдал благопристойность. Потом Хмара приводил им девок. В общем, складывалось все чин-чином…

Мотоциклисты устроились во флигеле, пили шнапс. Хмара надрался самогона в одиночку, еле добрел до койки и свалился на нее поперек. Гестаповский солдат сбросил Хмару на пол, а на койку улегся сам.

Семен Бекетов укрылся в пустом хлеве. Натаскал туда всякой травы с огорода, застелил рядном и улегся спать, полагая, что завтра дядюшка или Хмара поднимут его ни свет ни заря. С этими гестаповцами всегда хлопот полон рот, неприятностей тоже. А Митрофан Кузьмич хотя и хорохорился, но боялся их до расстройства в желудке.

Семен лежал на пахучей траве, закинув руки за голову, бредил Кыштымом и жалел самого себя, невезучего человека. Еще он думал о том, что на всем белом свете никто его не ждет, не считая, конечно, матери. Ни друзей закадычных, ни девушки любимой, ни родственников порядочных. Есть вот дядюшка, да и тот бандюга с большой дороги. Другой давно бы пулю ему в лоб пустил, а Семен вот прозябает с прошлой осени и не может ни на что решиться. Сколько всяких планов возникало в голове, а характера не хватало. Ждал. А чего?

Как мираж, предстала в воображении Нинка Ахмина. Соблазнительная девка была. Поволочиться бы за нею, да терпежу не хватило, прижал в темном закуточке. Степка Мелентьев помешал, гужеед егозинский. Швырнул так, что Сенька испугался — так и зашибить не мудрено. Силы-то у Степки, как у бугая.

Эх, маманя, маманя, не могла ж ты мне подарить сестру, а лучше бы братца. Мы тогда б вдвоем-то отменно поговорили со Степкой. А эта нижнезаводская шантрапа разбежалась от первого его пинка. Подружился бы я со своим братцем, в горе бы оперся на него, в радости бы повеселились вместе, при нужде помощи бы попросил. Да что растравлять себя…

Ночью в Покоти возникла стрельба, с каждой минутой ожесточаясь. Семен высунулся из хлева, но выскакивать во двор не спешил. Ясно, что на Покоть налетели партизаны. Из флигеля пулей вылетел вмиг протрезвевший Хмара, скрылся в пятистеннике. Семен даже подивился — как прытко бегает. А все ходил вразвалочку, вальяжно.

За Хмарой, как порох, посыпались гестаповские солдаты, ринулись к своим мотоциклам. На крыльцо пятистенника выскочил Функ в белой рубахе, держа в руках китель. Функ по-мальчишечьи сиганул с крыльца на землю.

Бекетова забила нервная дрожь. Кажется, настал и его час. Лег на живот прямо на порожек хлевушка, приладился половчее, раздвинул локти и, нацелив автомат на белую рубаху Функа, нажал спуск. Гестаповец дернулся и завалился боком. Мотоциклисты лихорадочно заводили моторы. Бекетов ударил по ним короткими очередями. Уцелевший гестаповец на мотоцикле таранил ворота, но они не поддавались, только сам себя раскровянил.

А где же Кудряшов с Хмарой? Замешкались или удрали через окно? Нет, вот и дорогой дядюшка с автоматом в руке, в кителе честь по чести, не то, что Функ. Верный Хмара вполшага за ним. Оба соскочили с крыльца, минуя ступеньки, и направились к огородной калитке. Семен торопливо сменил рожок, а стрелять медлил. Хмара выскочил вперед Кудряшова, чтоб услужливо открыть калитку. Семен обозвал себя последним ослом и трусом. Что тебе дядюшка? Он-то пожалел тебя так, что от этой жалости душа коробом пошла. Бекетов пустил Кудряшову в спину злую длинную очередь. Митрофан Кузьмич остановился, полуобернулся, словно желая узнать, кто стрелял, и рухнул. Семен стер со лба испарину. А Хмара уже нырнул в огород, высадив плечом калитку.

Партизаны проникли во двор через крышу ворот. Бекетов бросился вдогонку за Хмарой, не предполагая, что в огороде партизаны и среди них не кто иной как Степан Мелентьев.

Хмара столкнулся со Степаном лицом к лицу, оба не успели выстрелить, схватились врукопашную. Хмара был под стать Мелентьеву, но рыхловат. Упали на картофельную гряду. Хмара оказался внизу, но мертвой хваткой вцепился Степану в горло. Безотказный прием не раз его выручал. Но Степан не растерялся, сумел извлечь из ножен финку и с силой всадил ее полицаю в бок. Тот отчаянно зарычал, ослабил пальцы и Степан ударил снова.

Семен достиг калитки в тот момент, когда с огорода к ней подскочил Илюша Хоробрых. Бекетов хотел крикнуть, чтоб не стреляли, что он свой, но опоздал. Илюша закатил длинную очередь, и Семен почувствовал, как горячо и не больно вошли в него пули. Он умер прежде, чем ткнулся лицом в мокрую траву.

Юнаков и Мелентьев обыскали пятистенник, но ничего существенного не нашли. В избу влетел Илюша и закричал во все горло:

— Вепрев! Товарищ командир, Вепрев!

— А громче ты кричать не можешь, Хоробрых? — поморщился Юнаков.

— Но Вепрев же, товарищ командир!

Пока капитан и Мелентьев занимались пятистенником, а Столяров обыскивал флигель, Илюша осматривал двор. Он обратил внимание на дверь в подвал, сдвинул засов и открыл ее. В ноздри шибануло устойчивой сыростью. Раз дверь на засове, то кто может быть там? Повернулся было обратно, но услышал слабый стон. Думал, что поблазнилось, прислушался. Опять стон, но громче.